– Нет. Но даже если б и согласился, все равно не вижу ни единой возможности доказать, что эти три похищения связаны между собой, или что хоть одно из них совершено преступным синдикатом, который, как ты утверждаешь, у вас «под колпаком». Пока я услышал лишь версии, причем весьма зыбкие. И где же твоя прямая улика?
Магиллври слегка смутился.
– Кажется, я начал не с того конца… – пробормотал он. – Сначала следовало бы показать, насколько опасен наш противник, тогда тебе было бы легче оценить остальное. Я сказал, что у меня есть доказательство, и оно действительно существует. Мне, по крайней мере, оно кажется весомым.
– Выкладывай!
– Это, как ни странно, всего лишь стихотворение. В прошлую среду, через два дня после исчезновения Дэвида Уорклиффа, мистер Джулиус Виктор, герцог Элстер и сэр Артур Уорклифф с утренней почтой получили письма одного и того же содержания. В них находилось стихотворение, отпечатанное на пишущей машинке на тонкой рисовой бумаге. Адреса на конвертах также были напечатаны, а не написаны от руки. Судя по почтовым штемпелям, все три письма были отправлены накануне из западной части центрального района Лондона.
Он протянул мне листок, и вот что я прочитал:
Я не смог удержаться от смеха – до того нелепым все это мне показалось. Шесть строк какого-то дилетантского стишка! Великолепное доказательство – но не того, что имел в виду Магиллври, а полной абсурдности дела, которым мне предлагали заняться.
Однако, взглянув на его лицо, я спохватился. Слабый румянец на щеках моего приятеля свидетельствовал о некотором раздражении, но в остальном он выглядел собранным и убийственно серьезным. Магиллври не был ни беспочвенным фантазером, ни простаком, и с этим приходилось считаться.
– Это, возможно, доказывает, что все три похищения связаны, тут я с тобой согласен, – кивнул я. – Но где доказательства того, что их совершил тот самый преступный синдикат, о котором ты уже битый час толкуешь?
Магиллври встал и нервно прошелся по комнате.
– В сущности, это не доказательство, а более или менее обоснованное предположение. Тебе, Дик, не хуже меня известно, что вывод может быть получен даже тогда, когда его невозможно подтвердить строгой цепочкой фактов и причинно-следственных связей. Я основываюсь на множестве мелких зацепок, намеков и ассоциаций, но готов держать пари, что ты полностью со мной согласишься, если во всем разберешься непредвзято. Главное вот в чем: в ходе охоты на крупную дичь мы тоже получили несколько невразумительных посланий, подобных этому дурацкому стишку. Раньше ни с чем подобным я не сталкивался. Один из главарей развлекается тем, что рассылает бессмысленные «подсказки» своим противникам. И в первую очередь, это говорит о том, насколько синдикат уверен в собственной безопасности.
– Но ведь ты сказал, что они так или иначе у вас в руках! Почему тогда тебя волнуют заложники? Возьмете главарей – и получите всех троих в целости и сохранности.
– Если бы! Не забывай, с кем мы имеем дело. Сначала они используют их в качестве щита, а когда мы откажемся пойти на сделку, попросту уничтожат.
Должно быть, на моем лице снова отразилось недоверие, потому что Магиллври с нажимом добавил:
– Да-да, они прикончат их – троих ни в чем не повинных людей, а затем и сами без колебаний пожертвуют собой. Я неплохо знаю эту породу. Разве они не поступали примерно так же и раньше?
Он упомянул пару недавних происшествий.
– Проклятье! – воскликнул я. – Просто чудовищно! Единственное, что остается в такой ситуации – вести себя предельно осторожно и наносить удар по главарям только после того, как жертвы окажутся в безопасности.
– В том-то и дело, – мрачно буркнул Магиллври. – Представь наше положение. Операция намечена на начало июня. Не стану вдаваться в детали, почему выбрана именно эта дата, но, поверь, на то есть веские основания. Существует надежда, что благодаря нашим действиям в Ирландии наступит мир, а Италию и Северную Америку ожидают события первостепенной важности, но все это зависит от того, удастся ли расправиться с синдикатом до середины лета. Понимаешь? К середине лета мы должны все закончить, и если заложники не будут освобождены до этого времени – они обречены. Жестокий выбор, но никакой иной альтернативы нет. Скажу только, что Джулиус Виктор, его светлость и сэр Уорклифф знают об этом. Но они – выдающиеся люди, и исполнят свой долг, пусть даже ценой разбитого сердца.
Пауза затянулась на пару минут: я просто не знал, что сказать.
Вся история по-прежнему казалась мне невероятной, и все же, глядя в открытое лицо Магиллври, я не сомневался ни в одном слове. Я испытывал ужас – и прежде всего потому, что описанные моим другом события напоминали мучительный сон. Я остро ощущал собственное бессилие, и это меня мучило. Наконец я решил, что помочь ничем не смогу. А затем испытал внезапное облегчение: теперь я мог честно мотивировать свой отказ не просто нежеланием расстаться с душевным покоем, а тем, что не гожусь для такой работы. У меня словно камень с души свалился.
– Итак, – наконец подал голос Магиллври, – ты поможешь нам?
– Эта шарада из воскресного развлекательного приложения к «Таймс», которую ты мне показал, не имеет ни малейшего значения. Эта загадка из тех, которые не подразумевают разгадки. Думаю, ты собираешься искать заложников, используя собранные вами сведения о синдикате и личные данные его главарей.
Магиллври кивнул.
– Но послушай, – продолжал я. – У тебя над этим делом работают полсотни самых светлых умов Британии. И они выяснили достаточно, чтобы накинуть петлю на шею противника и затянуть ее в ту минуту, когда ты этого пожелаешь. Они обучены такой работе, я – нет. Какой, черт побери, смысл впутывать сюда дилетанта вроде меня? Что это тебе даст? Да любой из этих пятидесяти детективов даст мне фору в половину дистанции. Я не эксперт, не светило в какой-то области – я нудный, медлительный и терпеливый парень. А эта работа, как ты сам признаешь, должна быть выполнена как можно быстрее. Если ты немного поразмыслишь, то убедишься, что мое участие в этом деле совершенно излишне.
– Раньше ты добивался успеха в гораздо худших условиях.
– Мне чудовищно везло. И напомню еще раз: тогда шла война, мой мозг был напряжен и работал на всю катушку. К тому же, в ту пору я непосредственно занимался делом, а сейчас ты предлагаешь мне роль кабинетного аналитика. Ты же знаешь, что такая работа не по мне. И дело не в том, что я не хочу помочь, а в том, что от меня не будет никакой пользы.
– Я смотрю на это иначе. Дело настолько серьезное, что я просто обязан использовать все, что только возможно. По крайней мере, попробовать использовать. Так ты в деле?
– Нет. Боюсь, ничем не смогу помочь.
– Потому что не хочешь.
– Потому что у меня другой склад ума.
Он хмуро покосился на часы и поднялся.
– Что ж, теперь ты знаешь, что мне требуется. Я отказываюсь принять твой ответ в качестве окончательного. Подумай обо всем, что я тебе сообщил, и через день-другой дай знать о своем решении.
Но я и секунды не колебался, поскольку знал, что поступаю абсолютно правильно.
– Только не надейся, что я передумаю, – сказал я, провожая его к машине. – В самом деле, старина, если б я хоть чем-то мог помочь, я бы присоединился к вам немедленно. Но для дела наверняка будет лучше, если на этот раз ты обойдешься без меня.
Расставшись с Магиллври, я в приподнятом настроении отправился прогуляться. Уладив вопрос с фазаньими яйцами, я двинулся к реке, чтобы проверить донные удочки. Погожий день незаметно перешел в тихий вечер, высыпали звезды, и я вполголоса поблагодарил их за то, что избежал неприятной работы, и теперь с чистой совестью снова могу наслаждаться мирной жизнью. Я настаиваю – с чистой совестью: где-то на самом дне моей души все еще теплились какие-то искорки беспокойства, но стоило еще раз трезво взглянуть на факты, чтобы убедиться в правильности моего решения.
Выбросив все сомнения из головы вместе с подробностями этого мрачного дела, я вернулся к чаю, нагуляв отменный аппетит.
В гостиной, помимо Мэри, я обнаружил постороннего. Это был сухопарый джентльмен весьма преклонных лет, прямой, как ружейный ствол, с лицом, на котором жизнь написала столько, что смотреть на него было все равно, что читать объемистый роман. Когда он встал, чтобы приветствовать меня, я не узнал его, но вскоре улыбка, морщинки в углах глаз и неторопливый низкий голос воскресили в моей памяти два случая из прошлого, когда мне довелось встретиться с сэром Артуром Уорклиффом.
Мы обменялись рукопожатиями, и у меня сжалось сердце, а потом сжалось еще раз, уже сильнее, когда я взглянул на жену. Мэри услышала то, чего не должна была слышать.
Я решил, что лучше ничего не скрывать.
– Я догадываюсь, с чем вы пожаловали, сэр Артур, – начал я, – и мне бесконечно жаль, что вам пришлось проделать столь утомительный путь напрасно…
Затем я рассказал ему о встречах с Джулиусом Виктором и Магиллври, о том, что они мне сообщили, и о том, что я им ответил. Мне казалось, что ситуация предельно ясна, и, похоже, сэр Артур готов был со мной согласиться. Мэри слушала, так ни разу и не оторвав глаз от скатерти.
Пока я говорил, гость тоже избегал встречаться со мной взглядом, но потом повернул ко мне свое лицо, и я увидел, какая мука на нем написана. Ему было чуть больше шестидесяти, но выглядел он столетним старцем.
– Я не оспариваю ваше решение, сэр Ричард, – неторопливо проговорил он. – И знаю, что вы бы не отказались помочь, если б существовала хоть малейшая возможность. Но признаюсь – я бесконечно разочарован, потому что именно вы были моей последней надеждой. Видите ли… у меня ничего не осталось в этом мире, кроме Дэви. Если б он умер, наверно, я бы это смог перенести. Но не знать ничего о его судьбе, и постоянно представлять себе худшее из возможного – это уж слишком.
Никогда еще мне не доводилось испытывать такой горечи. Представьте, каково это: слышать дрожь в голосе, который привык властно отдавать команды, видеть слезы в этих ясных глазах, которые прежде непреклонно и горделиво взирали на этот мир. От этого просто хотелось завыть, как пес. Я бы без колебаний отдал тысячу фунтов за возможность удрать в библиотеку и захлопнуть за собой дверь.
Но Мэри повела себя странно. Словно задавшись целью окончательно привести в смятение все мои чувства, она попросила сэра Артура рассказать о его мальчике. Тот показал нам миниатюру, которую держал при себе. Дэвид оказался необыкновенно красивым ребенком с огромными серыми глазами и аристократической посадкой головы. Взгляд его был серьезен и доверчив – такой бывает только у детей, к которым ни разу в жизни не отнеслись несправедливо. Мэри отметила благородное выражение лица малыша.
– Да, Дэви благороден, – согласился его отец. – Пожалуй, самый благородный юный человек из всех, кого мне доводилось знать. Этот мальчик от природы деликатен и в то же время силен духом. Когда его что-то расстраивает, он только крепко сжимает губы, но никогда не уронит ни слезинки. Рядом с ним я сам порой чувствовал себя недостаточно сильным.
Затем он поведал нам о жизни Дэвида в закрытой школе, где тот ничем не выделялся, разве что проявил некоторые способности к крикету.
– Я опасался, что он слишком быстро взрослеет, – с бледной тенью улыбки заметил сэр Артур. – Но он всегда двигался в правильном направлении, учился наблюдать, оценивать и размышлять.
По его словам, мальчик был увлеченным натуралистом, и заниматься изучением дикой природы мог в любое время дня и ночи. К тому же, он был умелым рыболовом и в свои десять лет добыл немало форелей в горных ручьях Галлоуэя[10].
Слушая рассказы отца, я вдруг словно воочию увидел этого парнишку и подумал, что, если бы Питер Джон стал таким же, как он, я был бы счастлив. Мне пришлись по душе его любовь к природе и форелевым ручьям. В голове у меня, словно вспышка молнии, снова пронеслась мысль: на месте его отца я бы наверняка спятил, и поразился мужеству старого воина.
– В нем живет какое-то таинственное сродство с животным миром, – продолжал сэр Артур. – Он будто с самого рождения знает повадки птиц, и порой говорит с ними, как мы с вами беседуем с друзьями. Мы с ним всегда были очень близки, и он часто рассказывал длинные истории о своих встречах с птицами и мелкими зверьками во время прогулок. Он даже имена им давал…
Слушать это было выше моих сил. Мне стало казаться, что я знал этого ребенка с пеленок. Я отчетливо представлял, как он играет, слышал его высокий мальчишеский голос. А Мэри просто плакала навзрыд, не пряча лица.
Конец ознакомительного фрагмента.