Набеговая экономика только укрепляла традиционные воинские ценности кочевого общества и противоречила интересам Российского государства. К примеру, в ходе одного типичного набега, состоявшегося в 1500 году, военный отряд из тысячи крымских татар захватил 5 тысяч пленников в Литве. За рабов можно было выручить немало денег на рынках Османской империи и Средней Азии; выкуп за пленников тоже мог быть очень велик. Как следствие, российскому руководству было сложно сделать настолько выгодное предложение, чтобы подобные набеги прекратились. Не каждый набег был успешным. Но в целом доход от среднего по размеру набега, в котором участвовало несколько сот всадников, захватывавших десяток пленников и несколько сот лошадей, существенно превышал любые выплаты, которые предлагала Россия.
Конечно, была и альтернатива – перенаправить набеги на другую цель. Например, в 1516 году крымский хан Мухаммед Гирей, твердо намеренный сохранять мир с Москвой, заплатил своему сыну Алпу, чтобы удержать его и его тысячный отряд от нападения на московские рубежи. Вместо этого Алп вторгся в литовские пределы. Но эта стратегия действовала лишь до тех пор, пока другая сторона (в данном случае Речь Посполитая) не предлагала более выгодных условий хану и его сыну[30].
Партизанская война подчинялась немедленным и сиюминутным нуждам. Геополитические соображения мало что значили в мире степной политики, и, даже когда заключался мир, мелкие набеги не прекращались. Вновь и вновь русские послы в Крыму сообщали, что отряды крымских татар готовятся к набегу на Московию, «а царю их ‹…› и царевичам не мочно унять, потому что, государь, наги и боси и голодны»[31]. Неудивительно, что мелкие набеги, как правило, невозможно было предотвратить.
К началу XVI века Москва стала самой могущественной военной силой в регионе. Ее казна была полна, ее армия была реорганизована и вооружена огнестрельным оружием. Когда в 1532 году до Москвы дошла весть о готовящемся вторжении крымских татар, московские войска, вооруженные пушками и аркебузами, расположились возле переправ на Оке. Огневая мощь московских армий была столь впечатляющей, что крымский хан, стремясь дискредитировать Москву в глазах османского султана, сообщил ему, что Москва вооружила враждебную султану Персию 30 тысячами аркебуз[32].
Некоторые кочевые правители рано оценили эту огневую мощь. В начале 1500‐х годов, когда Крым и Москва все еще были союзниками, Менгли Гирей постоянно просил, чтобы Москва прислала вниз на Дон корабли с войсками, пушками и аркебузами, для нападения на Орду. Впоследствии он обратился к великому князю Василию III с просьбой отправить корабли против Астрахани, чтобы в каждом плыло по пять солдат, а на каждые три корабля приходилось по пушке и две аркебузы. Он заверил Василия, что Астрахань падет, если русские атакуют ее со стороны реки, а крымские татары – с суши. Москва не спешила с ответом, и в конечном счете пушки и канониров крымским татарам прислала Османская империя[33].
Спустя несколько десятилетий ногайцы засыпали Москву такими же просьбами об огнестрельном оружии. Письмо ногайского мирзы Исмаила, отправленное Ивану IV в 1553 году, накануне захвата Астрахани московитами, недвусмысленно свидетельствовало о растущем военном превосходстве Москвы: «Нам бы воевати [против Астрахани]; ино у нас на воде судов нет, а к Городу, ино у нас пищалей нет»[34]. Другие ногайцы тоже относили быстрые военные успехи Москвы на счет использования ею канониров, но предвидели, что в скором времени русские минуют Каспийское море и Волгу и пойдут к Яику, Дербенту и Шемахе: «…так-де наши книги говорят, все-де Бесерменские [мусульманские] Государи Русскому Государю поработают [будут порабощены]»[35].
Хотя кочевые всадники в основном были по-прежнему вооружены традиционно, они признали разрушительную силу огнестрельного оружия – и в Степи началась гонка вооружений. К XVIII веку сферы распределения оружия прочно установились. Россия придерживалась запрета на продажу огнестрельного оружия своим нехристианским подданным и соседям, но все же периодически, хотя и с неохотой, вооружала калмыков. Османская империя снабжала оружием крымских татар и кубанских ногайцев, а казахи получали мушкеты из Бухары и Хивы[36]. Тем не менее кочевые армии медленно перенимали новые методы ведения войны, неохотно меняли свою тактику и с трудом учились эффективному использованию огнестрельного оружия.
К концу XVIII века стало ясно, что кочевые армии совершенно беспомощны против российских укрепленных линий и опустошительной огневой мощи современной российской армии. По мере того как русские крепости и поселения приближались, а русские иррегулярные войска, вооруженные легкими, мобильными пушками, проникали глубже в кочевые территории, даже самые удаленные уголки Степи перестали быть безопасными. Империя выдвигала все более суровые требования, и жителям Степи пришлось отказаться от своей стародавней свободы.
Пленники и рабы
Хотя военные походы и набеги кочевых армий ассоциируются с образом горящих русских городов и деревень, ни крупномасштабные военные походы, ни мелкие набеги не приводили к беспорядочным поджогам и грабежам. Главной целью всегда был захват пленников, которые, вне зависимости от того, продавали ли их на рынках Каффы, Азова, Бухары и Хивы или возвращали в обмен на выкуп, всегда приносили хороший доход и были самой желанной добычей в набеге или на войне.
Потери населения в результате набегов кочевников были постоянной проблемой южного пограничья, подтачивавшей силы государства. Во время похода на Литву в 1501 году крымские татары, как рассказывалось, захватили 50 тысяч пленников. Когда в 1618 году ногайцы подписали мирный договор с Москвой, они выпустили на волю 15 тысяч русских пленных[37]. По некоторым подсчетам, в первой половине XVII века было захвачено в плен от 150 до 200 тысяч жителей Московии[38]. И это лишь некоторые самые яркие примеры упоминаний многочисленных пленников. На протяжении веков тысячи безымянных русских крестьян, батраков, ремесленников и солдат стали рабами в далеких странах. Их захватывали возле их деревень и городов, когда они работали в полях, удили рыбу в реках, работали на соляных рудниках, ездили на ярмарку и, конечно, во время битв[39]. Восточная Европа, в первую очередь Россия, стала вторым после Западной Африки поставщиком рабов в мире.
В XVI веке Москва стала проявлять все больше беспокойства о судьбе пленников, что было связано с ее недавно оформившимся самосознанием как Русского православного государства, обязанностью которого перед Богом было спасение православных христиан от плена у неверных. Одну из первых попыток изменить сложившуюся ситуацию в вопросе пленников предпринял в 1517 году Василий III, давший своему послу в Крыму указание требовать возвращения русских пленников без выкупа. Усилия посла были тщетными[40]. Москва добилась большего успеха в Казани в 1551 году, где она сумела навязать свои условия: христианские пленники были освобождены, а мусульмане отныне под страхом смертной казни не имели права владеть христианскими рабами. Москва предупредила, что, если Казань не примет эти условия, это будет означать новую войну[41]. Почти столетием позже, когда все другие меры по борьбе с набегами потерпели крах, Москва начала строительство протяженных укрепленных линий на юге.
О масштабе проблемы свидетельствует то, что в Московии был введен специальный налог на выкуп пленных христиан. Этот полоняничный сбор взимался с 1551 по 1679 год. Всесторонний свод законов Московии, составленный в 1649 году, посвятил одну из своих двадцати пяти глав исключительно вопросу выкупа русских пленников. Все налогоплательщики Московии должны были вносить ежегодную сумму, которую собирал Посольский приказ, поскольку «и благочестивому царю и всем православным християном за то великая мзда от Бога будет, якоже рече праведный Енох, не пощадите злата и сребра брата ради, но искупите его, да от Бога сторицею приимете. И пророком рече Бог, не пощади сребра человека ради». Выкуп устанавливался в зависимости от социального статуса пленных; самый высокий выкуп основывался на размере земельных владений знатного пленника. В одном наиболее ярком случае высокопоставленный русский боярин, Б. В. Шереметьев, проведя три года в Крыму, был выкуплен за 60 тысяч серебряных талеров. В нижнем ряду шкалы выкупа находились крепостные и рабы, которых выкупали по 15 рублей за человека[42].
Освобождение христианских пленников было не только долгом каждого доброго христианина перед Богом, но и вопросом сострадания к мучениям пленников. Московское правительство, обычно непреклонное, когда речь шла о его интересах и источниках доходов, в своем законодательстве проявляло недвусмысленное сочувствие пленникам. По освобождении из плена горожане-налогоплательщики могли поселиться где они хотели, а их семьи получали полную свободу от хозяев, «для полонского терпения» (в награду за страдания в плену)[43].
Чтобы добиться свободы для русских пленников, правительство не жалело усилий. Как правило, русский посол в Крыму получал список русских пленников. Этот список вручался крымскому хану, от которого ожидали, что он освободит их в обмен на выплаты[44]. Куда не могли добраться правительственные чиновники, добирались купцы, выкупавшие пленников и привозившие их в Москву, где они получали немалую компенсацию от правительства или частных лиц.
Москва поощряла всех – чиновников, купцов, иностранных посланников и степных правителей – выкупать на свободу русских пленников. Вожди и знатные люди кочевых племен нередко так и поступали, как для проявления лояльности по отношению к Москве, так и для получения выкупа. Иногда, конечно, их планы проваливались – в частности, так случилось с ногайским бием Юсуфом в 1551 году. Некий русский пленник по имени Юрий был почти продан в рабство в Бухару, когда Юсуф решил выкупить его, отдав взамен двоих своих людей, трех хороших лошадей, верблюда и шкуру. Юрий обещал взамен выплатить Юсуфу компенсацию 200 рублей, но вместо этого сбежал. Разгневанный Юсуф писал Ивану IV, требуя, чтобы царь нашел Юрия и выплатил обещанные деньги[45].
Для кочевников пленный был часто не более чем товаром, продававшимся по хорошей цене. К примеру, в 1538 году ногайцы сочли, что Иван IV предложил недостаточно хороший выкуп за пленного русского князя Семена Бельского. Один ногаец, расположенный к Ивану, объяснил, что король Польши, крымский хан и азовский паша (османский военный губернатор) хотят купить Бельского и что Иван получит Бельского, лишь если заплатит не меньше, чем предлагает польский король. Затем он детально изложил предложение короля. Ногайцы, конечно же, торговались в ожидании наиболее выгодного предложения. Хотя Иван желал завладеть своим врагом Бельским, ранее перешедшим на службу Речи Посполитой, он отказался от предложения ногайцев выменять его на одиннадцать русских. Он объяснил, что «у нас того в обычае не живет, чтобы крестьян [христиан] велети давати кому в окупу [отдавать в выкуп]». В конечном счете Бельский был продан крымскому хану и принял участие в военных походах хана против Москвы[46].
Поставки христианских пленников играли важнейшую роль в работорговле региона в XVI веке. В 1529 году половину всех рабов в османском Крыму составляли выходцы из Украины (Русь) или Московии (Москофлю). Другая половина – черкесы[47]. Османский порт Каффа был центром работорговли в регионе. Османские правила отличали рабов, доставляемых из татарских и черкесских областей, от рабов с османских территорий, таких как крепости Азак (Азов) и Тамань. Первые, как заграничные, облагались полным налогом, а налог на вторых был вдвое ниже. В конце XVI века доходы османского правительства от налога на рабов составляли почти треть всего дохода от османских владений в Крыму[48].
Всепроникающее стремление превратить пленников в источник больших денег путем их порабощения или получения за них выкупа достигло почти комических масштабов в другом спорном пограничье, между Габсбургами и турками в Венгрии. Судя по всему, некоторые люди были «профессиональными пленниками»: они позволяли себя захватить, а затем вызывались собрать деньги на выкуп с семей других пленников и получали от этого доход[49].
Те, кого не выкупали, становились рабами, выполнявшими различные обязанности. В Крыму некоторые обрабатывали землю, работали переводчиками и проводниками военных набегов на русские земли. Те, кого продавали на рынках рабов в Османской империи или среднеазиатских ханствах, становились ремесленниками, батраками или домашними слугами. После нескольких лет рабства рабы могли получить от хозяев свободу. По словам русских пленников, выбравшихся на свободу из среднеазиатских ханств в 1670‐е годы, в среднем они оставались в плену около двенадцати лет, после чего они либо получали свободу от своих хозяев, либо выкупались русскими чиновниками или купцами[50].
Прилагая всяческие усилия, чтобы спасти православных христиан от рабства в землях ислама, российское руководство вместе с тем спокойно смотрело на продажу в рабство неправославных христиан. Ногайцы, в составе московской армии принявшие участие в военных походах в Ливонии, не встречали никаких возражений со стороны властей, когда покупали в Москве немецких и польских пленников. В то же время Москва старательно инструктировала местных воевод (русских военных губернаторов) на пути ногайцев, чтобы они проверяли, нет ли русских среди пленников, которых везут ногайцы[51].
Во второй половине XVI века захватом пленников уже занимались обе стороны. Некоторые ногайские вожди жаловались, что русские воеводы помогают их соперникам, которые устраивают набеги, захватывают множество ногайцев и продают их в рабство. Крымское ханство и Османская империя тоже оказались под ударом все более частых набегов донских казаков и требовали, чтобы Москва приструнила казаков и вернула османских подданных без выкупа[52].
Был и другой вопрос, вызвавший немало дипломатических пререканий, – бегство пленников в Россию. В 1580‐е годы ногайцы постоянно жаловались на своих беглецов, которые добираются до Астрахани и живут там под крылом русских властей. Они требовали, чтобы Москва вернула беглых немцев и литовцев и заплатила компенсацию за беглых русаков. Москва решительно отвергла второе требование, заявив, что русские бежали из плена, кроме того, многие из них присоединились к казакам и, стало быть, вернуть их невозможно. Подобные отговорки были хорошо известны обеим сторонам; в прошлом ногайцы отвергали требования России вернуть захваченных русских под предлогом того, что они уже проданы в Бухару. Теперь пришел черед Москвы ответить тем же самым[53].