– Клянусь, я буду заниматься, – говорит Коджи. – Поверьте мне.
– Посмотрим, – отвечает мама.
– Здорово! – кричит Коджи, победно вскинув сжатую в кулак руку. – Да, и, кстати, я хочу электрогитару.
– Давай для начала купим акустическую, – говорит папа. – А к Рождеству, возможно, заменим ее на электрическую. Кстати, – продолжает он, и его голос становится торжественнее и радостнее, а это всегда признак какого-то «важного заявления», – я тут подумал, почему бы на Рождество нам всем не съездить в Японию? Как вы думаете? Заедем к бабушке.
Рис комом встает в горле. Не могу поверить, что отец вскользь за ужином предлагает подобное. Мама залпом допивает белое вино.
– Бабушка сама приедет к нам, – отвечает она, не поднимая глаз на мужа.
– Я хочу, чтобы они знали и любили Японию, – едва ли не с мольбой в голосе говорит папа. – Подумайте над моим предложением. Самое время. Вам не кажется?
Время это никогда не наступит. Мама вздыхает, и этот долгий хрипловатый вздох болью отдается у меня в горле. Ей тоже не хочется ехать в Японию без Мики.
– Давай обсудим это позже, – говорит она и наливает себе еще бокал вина. И даже это, по-моему, слишком большая уступка с ее стороны. Ибо подобные инициативы обсуждению не подлежат в принципе.
– Рейко! – обращается ко мне папа и, протянув руку, сжимает мою ладонь в своей. – Ты как к этому относишься?
– Кен! – говорит мама предостерегающим тоном.
Я не могу об этом говорить. Отбросив стул, я встаю и бросаю палочки для еды на стол. Коджи удивленно смотрит на меня.
– Мне что-то нехорошо, – поясняю я. – Так что прошу прощения.
Взбежав наверх, влетаю в свою комнату и бросаюсь на постель. Меня трясет. В дверь стучат.
– Рейко? – слышу я голос мамы из-за двери. – Что с тобой?
– Ничего, – отвечаю я. – Просто полежу минутку и потом к вам вернусь.
Мама не сразу отходит от двери.
– Ладно, – говорит она. – Если тебе что-то нужно, я внизу.
Но мама при всем желании не может предоставить то, что мне нужно. Она не может вернуть к жизни Мику, не может заставить меня ее забыть. Она не может ничего переделать. Не может переделать меня.
Позже Мика забирается ко мне на кровать и садится рядом.
– Я не могу поехать в Японию, – говорит она.
– Я знаю, – отвечаю я. – Знаю.
И это значит, что я сама не могу поехать. Как можно оставить здесь сестру?
– Вы все занимаетесь чем-то без меня, – говорит она. Ее глаза огромны. – А что если он лучше меня? Я имею в виду Коджи. Вдруг ему лучше будет даваться музыка и все обо мне забудут? Он будет играть концерты, как раньше играла я.
Я глажу ее по волосам.
– Мика, ничего подобного не будет. Никто тебя никогда не позабудет.
– Тогда почему обо мне никто не говорит?
Я набираю в легкие побольше воздуха:
– Мама и папа говорят о тебе. А я… Мне кажется, я не могу говорить о тебе, раз мы с тобой до сих пор разговариваем. Понимаешь?
Я не рассказываю ей о глубоко засевшем во мне страхе. Боюсь, что, если заговорю о ней в прошедшем времени, она исчезнет и я больше никогда ее не увижу. Такое объяснение представляется мне лучшим. Она кивает, как будто понимая меня.
– Я здесь, рядом с тобой. Здесь и сейчас, – говорю я.
– Не хочу, чтобы ты уезжала. – Ее голос дрожит. – Никогда. Ни в Японию, вообще никуда. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом.
– Но Мика… Я…
– Прошу тебя. Пожалуйста, останься со мной.
Я не могу ей отказать. Никогда не смогу сказать «нет». Поэтому и остаюсь. Остаюсь, и мы с моей сестрой играем в шахматы. И я поддаюсь ей. Она выигрывает. Так уж повелось.
Глава 8
Весна
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО по пути на кухню меня окликает папа:
– Рейко, ты не могла бы на секундочку заглянуть ко мне в кабинет?
Кабинет моего отца – это и мастерская инженера, и библиотека. Здесь стоит огромный стол, усеянный листками для заметок, дощечками с рядами уравнений, мерцают подключенные к компьютерам огромные мониторы, которые он сам сконструировал, стены закрывают книжные полки.
А еще здесь есть диорамы. Папа их просто обожает. Больше всего ему нравятся настоящие, профессионально изготовленные диорамы, такие как в Музее естественной истории в Нью-Йорке, но вообще он и сам любит мастерить диорамы более скромных размеров. Для него это хобби, как для кого-то собирать модели самолетов. Вдоль книжных полок рядами расположились диорамы – результат трудов долгих лет. Они отображают разные эры. У папы даже хранятся диорамы, которые мы с Микой и Коджи сделали своими руками еще в детстве. Они гордо выставлены на передний план, как у многих родителей, желающих продемонстрировать художественное дарование своих детей. Думаю, для папы они и есть произведения искусства.
Он сидит за столом и жестом приглашает меня сесть в большое кожаное кресло. Видно, что он взволнован. Я замечаю это потому, что он вертит в руках очки.
– Я хотел тебя кое о чем попросить, но… – папа умолкает на секунду, разглядывая лежащие на коленях руки, – но я хочу, чтобы эта просьба оставалась между нами. Хорошо? Не хочу расстраивать твою маму.
Поскольку папина главная задача в жизни состоит в том, чтобы дарить маме счастье, я не могу представить, что он решился на нечто такое, что может расстроить ее. А еще он не умеет хранить секреты.
– Хорошо, – говорю я.
Я полна подозрений, но и заинтригована тоже.
– Я хочу, чтобы ты подала документы в Токийский университет, – говорит папа.
Я потрясена. Не знаю, чего я от него ожидала, но точно не этого.
– Но ведь он в Японии, – напоминаю я ему то, что он и без меня отлично знает. – В свое время мы планировали поступать туда с Микой.
Папа понимающе кивает, но я знаю, что он вряд ли меня понял.
– Я просто не хочу, чтобы ты упускала возможности. В конце концов, – он показывает на свой диплом в рамке на стене, – я выпускник этого университета. Ты подашь документы как моя наследница. И это просто чудесный университет. Но можешь подумать и о… Может, университет Темпл?
Отец подвигает ко мне проспект университета Темпл. Поверить не могу, что он даже позаботился о проспектах. И мама ничего не заметила. Таким скрытным он никогда не был.
– Но папа… они оба находятся в Японии, – повторяю я на случай, если он не понял с первого раза. – За океаном. И ты прекрасно знаешь, что я хочу поступать в УКЛА. Вместе с Андреа.
– Знаю, знаю, дорогая.
Он поднимает взгляд, и я вижу его широко раскрытые глаза за стеклами очков.
– Но не могла бы ты хотя бы просто подать документы? Ради меня?
Он переводит взгляд на стоящую тут же на столе фотографию. Я знаю, что на ней мы с Микой.
– Я считаю, это пойдет тебе на пользу. Даже сам факт рассмотреть такую возможность.
Протянув руку через стол, он берет мою кисть в свою.
– Я просто хочу, чтобы перед тобой были открыты все двери, Рейко. Думаю, тебе нельзя отгораживаться от мира. Раньше ты любила Японию.
Его глаза полны надежды.
– Помнишь ваш альбом?
Он вот-вот заговорит о Мике. Мама не позволила бы этой беседе зайти так далеко. Немудрено, что он захотел говорить со мной с глазу на глаз. Я закрываю глаза и тяжело вздыхаю.
– Хорошо, – отвечаю. – Я подумаю.
– Прекрасно! – отец весь сияет. – Спасибо, Рейко.
– Я же только сказала, что подумаю.
– Но это уже первый шаг!
Первый шаг к будущему, в которое я не стремлюсь. С другой стороны, ужасно не хочется расстраивать отца, разочаровывать его. Хочу быть дочерью, которую он заслуживает, той, которую ему хорошо было бы иметь.
Глава 9
Весна
Я ЛЕЖУ В ПОСТЕЛИ, ПРОСМАТРИВАЮ проспекты и обдумываю, не скачать ли регистрационные формы с сайтов Токийского и Темплского университетов, как вдруг замечаю свет фар на подъездной аллее. Усевшись в постели, на какое-то безумное мгновение задумываюсь, уж не Сет ли это. Вдруг он тоже решил без предупреждения нагрянуть ко мне домой, как я к нему недавно? Нет, это не он. Ну разумеется. С чего бы ему приезжать?
– Рейко! Приехала Андреа, – слышу я голос мамы за дверью.
Слышу, как Дре поднимается по лестнице, и быстро сую проспекты под подушку на тот случай, если она ворвется без стука. Андреа плюхается рядом со мной на кровать.
– Подвигайся, – командует она, и я, закатив глаза, все же освобождаю ей место.
Андреа умеет мной помыкать так, как никто другой. Включая моих родителей. Единственным человеком, кто мог так же мной командовать, была Мика.
Нашей с Дре истории тысяча лет. Мы с ней дружим лет с четырех. Обо мне она знает почти все. Но между почти всем и всем лежит пропасть. Конечно, Дре тоже знала Мику. И любила ее, как родную сестру. Старшая сестра Дре, Тори, – та была даже лучшей подругой Мики. Иногда, глядя на Тори, я представляю Мику рядом с ней. Не ту Мику, которую я вижу сейчас (вечно четырнадцатилетнюю и все время в одном и том же желтом платье), а Мику, которой семнадцать, восемнадцать, девятнадцать лет. Дре знает, что значит для меня потеря Мики, пусть даже мы с ней это не обсуждаем. Но иногда мне хочется, чтобы она не знала обо мне так много, потому что, когда сильные чувства захлестывают меня, я тащу за собой и Дре.
Все мои друзья в курсе, что произошло в нашей семье, даже те, с кем мы на тот момент еще не были знакомы, которые и в глаза не видели Мику. Наличие мертвой сестры или брата – это то, о чем друзья перешептываются: беззлобно, но все же. Все непременно всё узнают. И тогда, глядя на меня, они видят еще и Мику. С тех пор как сестры не стало, Сет – первый человек, который существует совершенно отдельно от Мики и всего, что с ней связано.
– Где ты была все выходные? – спрашивает Дре. – Ты прямо без вести пропала! И в прошлые тоже! И даже не пытайся, – предупреждает она, грозя мне пальцем, – ублажать меня сказками, что у тебя с домашкой был хлопот полон рот. Я сама заносила ее тебе, так что прекрасно помню, сколько тебе задали.
– Ой, да я просто себя неважно чувствовала, – оправдываюсь я.
Дре картинно закатывает глаза, точь-в-точь как персонаж мультфильма:
– Ну-ну.
Я стараюсь удержаться от улыбки, но ничего не могу с собой поделать. Возмущение Дре неизменно вызывает у меня улыбку.
– Я серьезно! – говорю я.
Дре кидает в меня подушкой.
– Я знаю, что ты что-то скрываешь, просто не врубаюсь, что именно.
– Я честно тебе говорю, – уверяю я, а сама улыбаюсь во весь рот, как Чеширский кот. – Но знаешь, что я делала, когда болела?
– Что?
– Пересмотрела все восемь фильмов про Гарри Поттера.
– Да ладно! Без меня?
– Что значит без тебя? Мне казалось, ты слишком крута, чтобы смотреть Гарри Поттера.
– Нет такой крутизны, которая мешала бы любить Гарри Поттера.
– Тогда почему мы теперь никогда не болтаем про него? – спрашиваю я.
– Господи, да не знаю! Тебе известно, как я люблю Гарри! Мы можем разговаривать о нем, когда захочешь. Единственное, почему мы прекратили обсуждать эти книги, – это… – тут Дре умолкает.
По этой же причине я не разговариваю о музыке в семье. Потому что вышеозначенные темы навевают мне воспоминания о Мике.
И тут до меня доходит, почему я спокойно обсуждала Гарри Поттера с Сетом, но не с Дре. Потому что для Дре это больше чем книжки. Это воспоминания, которые напрямую связаны с Микой.
– Мы раньше ходили на киномарафоны в старом кинотеатре, – продолжает Дре. – Помнишь?
– Помню, – тихо отвечаю я. – Ходили. Тори с Микой брали нас с собой.
Дре не сводит с меня глаз.
– Я могу узнать, когда будет следующий такой марафон. Мы их сто лет не посещали!
Я выдавливаю из себя улыбку и киваю:
– Да, было бы прикольно.
Но нет. Без Мики – нет.
– Нам точно надо сходить как минимум на один большой киномарафон перед тем, как мы поступим в колледж, – говорит Дре.
Я переворачиваюсь на спину, испытывая облегчение, что тема разговора сменилась.
– С чего это ты вдруг заговорила о выпускном? Нам еще учиться и учиться.
– Да, но время пролетит, и не заметишь. Тори говорит, что последний год буквально проносится. И что нам придется брать от жизни все.
Я и так всегда стараюсь брать от жизни все.
– Поверить не могу, что это наше последнее настоящее лето, – говорю я.
– Что ты имеешь в виду? У нас и следующее лето будет. И прикинь, что я слышала? – Дре переходит на театральный шепот. – Я краем уха слышала, что и в колледже тоже бывают летние каникулы!
Я закатываю глаза:
– Ну, ты меня поняла! Это наше последнее школьное лето. На следующий год мы уже не вернемся осенью в школу Палм-Спрингс. И кто вообще знает, куда заведет нас наш путь?
– Хм. Я, кажется, знаю. В УКЛА. Как мы и собирались.
Но мы туда далеко не всегда собирались. Прежде у меня были другие планы.
– Папа хочет, чтобы я подала документы в японские университеты, – выпаливаю я.
Глаза Дре округляются:
– О боже!
Потому что она знает, что это означает для меня.
– И что… Что ты думаешь по этому поводу? – опасливо осведомляется она.
– Ну это просто смешно, – отвечаю я. – Как ты только что сказала, мы будем поступать в УКЛА.
И пусть я сама затронула эту тему, я не хочу вдаваться в детали.
– Ладно, – соглашается Дре. – Но… Может быть, тебе все-таки подать туда документы? Ради отца? Я имею в виду, как вообще можно отказать Кену? Эта его улыбка. Глаза. Ямочки, в конце концов.
Я издаю стон:
– Заткнись, Дре.
Она всегда поддразнивает меня, какой красавец у меня отец.
– Нет, я серьезно, тебе надо подать документы. Это может пойти тебе на пользу.
– Он то же самое сказал.
– Ну что ж, значит, он большой умница. А я разве не говорила тебе, что он красавчик?
– Ан-дре-а!..
Моя подруга заходится смехом. Хохочет она во весь голос; кажется, этот смех рикошетит от стен моей комнаты. Он так заразителен, что и я тоже начинаю хохотать.
– Ты слишком засиделась дома в заточении, – говорит Дре, и я чуть не пробалтываюсь, что в пятницу вечером ездила к Сету Роджерсу домой, и лишь потом понимаю, как дико это прозвучало бы.
– Поедем съедим мороженого, – предлагает Дре. – Поедем во «Фриз», а по пути захватим Либби.
Думаю, мы с Дре всегда пользовались популярностью – еще совсем девчонками, когда все притворялись, что никакой популярности не существует. Но все это мало что для меня значило, пока мы не перешли в старшие классы. Я видела, какой популярной в старшей школе была Мика, и знала, что должна стать такой же. Поэтому, когда мы с Дре попали в огромную школу Палм-Спрингс после крошечной Маунтин-Виста-Миддл-Скул, в которой проходили программу средней школы, мы сразу начали общаться с Либби, Меган, Заком, Питером и Майклом. Мы превратились в настоящую компанию. Не просто компашку, а КОМПАНИЮ. Но Дре была и остается моей лучшей подругой.
Дре останавливается у дома Либби и сигналист. Либби выбегает наружу, ее светлые волосы собраны в высокий конский хвост. Она неуклюже забирается на заднее сиденье. Иногда мне приходит в голову мысль о том, уж не считает ли себя Либби третьей лишней в нашей с Дре компании. Вероятно, ей вообще до лампочки. У нее есть Меган и остальные наши общие друзья. А еще Либби в основном заботит лишь один человек на свете – Либби. За прошедшие годы на ее счету множество глупостей, например на прошлой новогодней дискотеке она полезла целоваться к парню Дре. После этого девочки с месяц не разговаривали, но обозлиться на Либби не так уж просто. Если не обращать внимания на ее проколы, с ней всегда весело. Да и, в конце концов, идеальных людей нет. Уж я-то знаю.
– Изнываю от жары и скуки. Здесь в буквальном смысле нечем заняться, – сообщает Либби.
– Не в буквальном, – отвечаю я, вспоминая рассвет, который мы сегодня встретили с Микой. Или крошечную сову, которую увидела в пятницу, возвращаясь от Сета. И то, как звезды сверкают над ночной пустыней. Но я молчу. Потому что даже при наилучшем раскладе она просто всего этого не поймет. При худшем – осмеет меня.