Мне всегда казалось странным, что у отца, обладавшего громким, могучим голосом, почерк был как у изящной старой леди. Выходило как-то по-дурацки. Его львиный рык мне уже не услышать, а вот кошачьи пометки на квитанциях и документах сохранились. Во мне проснулся настоящий счетовод, и я принялся изучать бумажки. Поначалу меня поставили в тупик закодированные пометки. Что, скажите, могло означать $ИНГБ0 или $АОБ00? Я пал духом. Среди непонятной писанины проскакивали имена Мильтона, Драйдена, Свифта и По. Книги некоторых из них – не всех – лежали в моей кладовке. Но тут я нашел смятый клочок бумаги, на котором было написано «$Иоанбгслв0», и после непродолжительных раздумий меня осенило. Вот он, код! Мой отец взял имя апостола, убрал повторяющиеся буквы, чтобы каждая из оставшихся соответствовала числу от одного до девяти, и добавил ноль. «Неплохо придумано, папа», – с чувством гордости за отца подумал я. От воспоминаний меня кинуло в жар, будто температура и вправду поднялась. Я вздрогнул, подумав о том, чего ему стоило собрать все эти книги и не выдать секрета, и тут в дверь снова позвонили. Понимая, что эта стопка бумаг не менее ценна, чем сами книги, я убрал их обратно в Библию и сунул под подушку, надеясь, что даже инопланетяне или вампиры не опустятся до того, чтобы отобрать у несчастного скорбящего мальчика его экземпляр Слова Божьего.
Уже приученный осмотрительно относиться к незваным гостям, я выглянул из окна второго этажа и опешил: перед домом стоял черный «мерседес», который я видел в тот жаркий августовский день. Ничего хорошего это мне не сулило. Но я не мог до конца своих дней прятаться в доме, как книга внутри Библии, в надежде, что деловые партнеры отца – а я был уверен, Аманда, что это именно один из них, и в ту минуту отчаянно захотел оказаться в твоих теплых, нежных объятиях – оставят меня в покое. Аминь.
Звонок повторился. Что ж, волков бояться – в лес не ходить. Я спустился и открыл дверь. Передо мной стоял мужчина средних лет в шикарном непромокаемом пальто со стоячим воротником. Седеющие усы, голубые с металлическим отливом глаза, вид человека, умудренного опытом. Выглядел он как типичный богатый горожанин.
Он вежливо спросил, дома ли отец, и мне стало ясно, что это он звонил по телефону. Капли дождя барабанили по полям коричневой шляпы, и я понял, что его приезд в такую ненастную погоду означал, что он не знает, на самом деле не знает о смерти отца. А это, разумеется, означало, что убийцей был кто-то другой.
– К несчастью, отец скончался две недели назад. – Мне даже не пришлось прибегать к своим жалким актерским способностям, ведь сказанное было чистой правдой.
Незнакомец выглядел ошеломленным, что в очередной раз доказывало его непричастность. Новость его расстроила.
– Не знал. Я уезжал за границу по делам. Мои соболезнования. У нас была договоренность о встрече, и… даже не знаю, что теперь делать.
– Может, зайдете в дом? А то промокнете.
– Только на минутку.
Мы вошли в прихожую. С незнакомца ручьями лилась вода, а я дрожал от холода.
– Если не ошибаюсь, мы уже встречались. Несколько месяцев назад, в церкви, – заметил он. – Могу я узнать, что случилось с твоим отцом? Внезапная болезнь? Когда мы в последний раз виделись, он выглядел здоровым как бык.
– Нас друг другу не представили, – уточнил я, – но мы с вами действительно встречались. Папа умер от черепно-мозговой травмы. Упал с церковной лестницы. Говорят, несчастный случай.
Я только сейчас заметил, что у мужчины с собой был кожаный чемодан.
– А ты, кажется, сомневаешься в том, что это несчастный случай.
Теперь его голос звучал озабоченно, и я решил, что поторопился с выводами. Он явно был нечист на руку.
– Я еще ребенок, поэтому могу лишь гадать. – Опять хлеб по водам.
– Ребенок, но весьма смышленый. Это, конечно, не мое дело, но ты ведь наверняка сообщил полиции о своих подозрениях?
– Конечно. Детектив лишь недавно ушел.
– Вот как? Надеюсь, он докопается до истины. Я был высокого мнения о твоем отце. У нас были общие увлечения. Я привез ему из-за границы кое-что из того, о чем он просил, – мужчина приподнял чемодан, – но это уже не важно.
Его слова поставили меня в затруднительное положение. Я одновременно знал и не знал, что в чемодане. Я умирал от любопытства, желая знать, что принес незнакомец, чьего имени я, по своей глупости, так и не спросил. Неужели отцовские книги настолько завладели мной, как и им? Еще никогда я не чувствовал себя таким беспомощным. Будь у меня хотя бы жиденькие усики, не говоря уже о шикарных усищах моего собеседника, я мог бы поговорить с ним на равных и сказать: «Эй, я разбираюсь в книгах. Что там у вас? Древний пергамент? Книга в двенадцатую долю или ин-кварто? Боэций или Лукреций?» Но я прекрасно понимал, что разговора на равных не выйдет, поэтому ответил иначе:
– Если это подарок, я бы мог передать его маме от вашего имени.
Я надеялся вытянуть из незнакомца хоть какую-нибудь информацию. Он явно задумался. Будь он героем мультфильма или комикса, художники наверняка бы изобразили то, что творится в его голове, – шестеренки, поршни, клубы дыма, похожие на цветную капусту. Клянусь всеми ангелами, что порхают вокруг на легких крылышках, и всеми чертями, что когда-либо тыкали вилами в зад грешника, он размышлял целую минуту. Его ответ меня обезоружил:
– Это не подарок. Твой отец хотел продать эту вещь одному своему… другу.
Заминка перед словом «друг» означала, что это никакой не друг. Я был юн, но не вчера родился. Простое любопытство сменилось твердым желанием узнать правду.
Мужчина продолжил, раздумывая на ходу:
– Я бы отдал эту вещь тебе, но ты можешь не знать, что нужно с ней делать.
– А что там сложного? – При всей моей любви к отцу я полагал, что разберусь в его схемах.
– Тебя ведь зовут Лиам, так?
– Верно.
– А я – Джон Харрисон. Можно снять пальто?
– Конечно, – ответил я, чувствуя, что разгадка близка.
Словно по команде невидимого режиссера, мы сели ровно на те же места, где до этого я сидел с Рейнолдсом. Харрисон поставил чемодан между своими начищенными до блеска черными туфлями.
– Ты знал об отцовской страсти к книгам?
Невероятно! Неужели он прямо сейчас все мне выложит?
– К Святому Писанию? Еще как! Кроме этого – не особенно.
– Ему нравились и другие книги. Лиам, ты любишь читать?
– За последнее время во мне проснулся интерес к чтению, – коряво ответил я, желая изречь умную фразу.
– Уверен, твой отец оценил бы это.
– Мистер Харрисон, чем вы занимаетесь? – спросил я, желая сменить тему разговора.
Я постарался, чтобы вопрос прозвучал непринужденно, но еще до ответа придумал целую кучу новых. Как он познакомился с отцом? К чему такая секретность? Кто тот другой мужчина в белом «порше»? Если отца столкнули с лестницы, то зачем? Что вообще происходит?
– Можешь звать меня Джон. Я библиотекарь, – ответил мужчина. – Как и ты, я с детства любил читать, а когда вырос, решил работать в окружении книг.
– Логично, – сказал я, стараясь не обращать внимания на его снисходительный тон.
– Работа временами скучная, но полезная.
– Так можно сказать про любую работу, – заметил я, но, чувствуя, что Харрисон обдумывает нечто очень важное, решил не давить на него. Мне хотелось, чтобы он скорее дошел до сути.
– Лиам, послушай, – после короткой паузы сказал Харрисон, то есть Джон. – Ты умеешь хранить тайны?
Я подумал о спрятанных в кладовке Библиях, Аманде и прочих фантазиях, которые не выходили за пределы моей комнаты, и ответил:
– Еще как!
– Отлично. Я так и думал. Как сын пастора, ты, должно быть, знаешь выражение «совершить прыжок веры»?
– Да. Рискнуть во имя убеждений.
– Хорошо. Сейчас я совершу такой прыжок, идет?
– Валяйте, – ответил я тоном «четкого» парня и тут же пожалел, что не выразился по-взрослому.
– Договорились. Знаешь ли ты, что такое «переуступка»?
– Нет, сэр.
– А «изъятие»?
Это слово я знал, но не понимал, в каком контексте оно здесь используется. Харрисон все объяснил, а заодно рассказал много других интересных вещей. Чем больше я с ним общался, тем более крутым, точнее, солидным он мне казался. Мне стало ясно, почему отец дружил и сотрудничал с ним. Мы беседовали целый час, и Харрисон обращался со мной как со взрослым. Такого отношения я прежде ни в ком не встречал. Он буквально открыл мне новый мир, о существовании которого я не догадался бы, если бы в моих руках не оказалась отцовская коллекция. Когда я более-менее вник в суть, часы пробили четыре. Мама и Дрю должны были вернуться с минуты на минуту. Харрисон пожал мою влажную от волнения руку, но оставлять книгу не стал, для большей надежности, хотя в моей кладовке она была бы спрятана, пожалуй, еще надежнее. Безусловно, он мог обманывать меня, но я нутром чуял, что он говорил правду: преподобный уже несколько лет вел весьма занятную двойную жизнь. С одной стороны, я не мог представить своего богобоязненного отца-велосипедиста в образе контрабандиста, с другой – чувствовал необъяснимую гордость за то, что ему удавалось так долго хранить в тайне свои махинации. Он стоял вне подозрений именно благодаря кристально чистой репутации. Да, я был потрясен, но одновременно и вдохновлен. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что именно в этот день, к добру или худу, я стал взрослым.
Верный своим богопротивным принципам, я сдержал слово и не рассказал родным о втором пятничном госте, упомянув лишь о визите полицейского.
– У него есть какие-нибудь новости? – спросила мама, набивая кухонные шкафчики жестянками с супом и овощами.
Холодильник ломился от кастрюль с жарким и пирогов, оставленных после похорон соседями-прихожанами, и туда влез лишь пакет молока.
Нужно отдать маме должное; рацион, благодаря которому отец оставался таким здоровым и бодрым за много лет их совместной жизни, не поменялся с его уходом. Раз мясные хлебцы, картофельное пюре и консервированная фасоль подходили человеку, который много лет читал проповеди сотням неприкаянных душ, а втайне собирал и толкал редкие книги – пока Харрисон не объяснил, я и не знал, что у глагола «толкать» есть и такое значение, – то они сгодятся и для меня.
– Не особенно, – ответил я, оставаясь спокойным как удав. – Сказал, что все в отделе согласны с версией о несчастном случае. Улик у них нет.
Я чуть не предложил подать против церкви иск из-за выступа на третьей ступеньке, о который отец мог споткнуться, но сразу сообразил, что это будет иск против нас самих. К тому же не было гарантий, что отец исправно платил страховые взносы. Игра не стоила свеч.
– Пускай больше не приходит и не ворошит плохих воспоминаний.
– Понимаю. Но он хочет как лучше. – Мне вспомнилось высказывание о том, что путь в преисподнюю выложен добрыми намерениями.
Мама была права. Теперь, зная чуть больше, я бы предпочел, чтобы Рейнолдс поумерил рвение. Правило «око за око, зуб за зуб» мог привести к тому, что я сам недосчитаюсь ока и зуба. В конце концов, отец действительно мог споткнуться и упасть сам. Все равно его не вернуть. Нравилось мне это или нет, но чем меньше полиция интересуется его гибелью, тем меньше риск, что мою коллекцию обнаружат. Он был человеком, которого горячо любили прихожане, пусть таким и остается.
– Это Лиам его толкнул, – пробормотал себе под нос мой недалекий брат. Он был всего на три года моложе, но порой вел себя как трехлетний.
– Придержи язык, – сурово отчитала его мама.
– Да, помолчи, дружище, – добавил я.
– Хватит меня так называть, – парировал брат.
– Как? «Дружище»?
– Прекратите оба!
Ужин проходил под звон вилок и ножей, стукающихся о тарелки, чавканье губ, жадно втягивающих сок, стук стаканов о стол и хлюпанье носом с моей стороны. Похоже, меня одолела вовсе не притворная простуда, – вне сомнения, это была кара небесная. Я улегся спать рано; никакой приставки, никаких видеоклипов в Интернете, никакого Лукреция и его трактата «О природе вещей». Весь в поту, я проспал до позднего утра.
– Как ты? – постучала в дверь обеспокоенная мама.
– Через минуту спущусь! – ответил я, но вместо этого провалялся еще полчаса, думая об Аманде.
Церковь была закрыта до приезда нового пастора, и у меня не было повода с ней увидеться. Я думал также о Харрисоне. Он оставил мне номер своего мобильного. Кажется, он и сам не до конца верил, что фактически предложил мне заняться подпольным бизнесом отца. Вероятно, преподобный был толкачом уже много лет и других посредников у Харрисона не было. То ли он не мог их найти, то ли они оказывались ненадежными.
– Ты слишком юн, чтобы этим заниматься, – сказал Харрисон под конец нашего разговора. Он будто бы думал вслух. – Но дело срочное, и нарушать предварительные договоренности нежелательно.
Я был горд, когда меня попросили участвовать в сделке.
Такие махинации – не детская забава. Не игра в шарики, футбол или еще какую-нибудь ерунду.
– Клод должен выйти на связь в ближайшие дни. На кону большие деньги для нас троих, – продолжил Харрисон.
Неожиданное участие в банде, в сложной криминальной схеме, где каждый зависел друг от друга, а барыши текли рекой, взволновало меня.
– Твой отец был бы благодарен, если бы я попросил тебя оформить сделку. Да и деньги тебе не помешают. Только никому не рассказывай и не давай повода что-либо заподозрить, договорились?
– Можете на меня положиться, – на полном серьезе ответил я.
Не знаю насчет благодарности отца, но работа была не пыльной и вполне подходила моей бунтарской натуре. План выглядел так: Харрисон передаст мне книгу для покупателя – некоего Клода, – тот заплатит заранее оговоренную сумму, которую я в свою очередь отдам Харрисону за вычетом «посреднического процента», и все останутся довольны. Харрисон и Клод не хотели встречаться лично и даже разговаривать друг с другом во избежание риска, поэтому роль посредника перешла от отца ко мне.
– А почему вы не хотите? – невинно спросил я.
– Лиам, лучше тебе не знать, – объяснил, а точнее – не объяснил Харрисон. – И постарайся забыть слово «почему?».
Мне и так не слишком нравилось это слово, и не произносить его было проще простого.
– Как мне связаться с этим Клодом?
– Никак, – ответил Харрисон. – Он сам с тобой свяжется.
– А откуда он узнает, что у меня есть нужная ему вещь?
– Он и не узнает. Либо у тебя будет товар, либо нет, – сказал Харрисон. – Не думай об этом. Все гораздо проще, чем тебе кажется. Твой отец говорил, что Клод – весьма приятный человек, и у меня нет причин сомневаться в его оценке.
Я не был настолько уверен, что отец хорошо разбирался в людях, но возражать не стал. Избегая слова «почему?», я попробовал еще немного прощупать почву:
– А этот Клод, случайно, не на белом «порше» ездит? Как в старых фильмах?
– Лиам, твоя любознательность и смелость меня восхищают. В твоем возрасте такие качества – редкость. Ответ на твой вопрос: «необязательно». А ответ на твой следующий вопрос, если я верно его угадал: «узнаешь, когда придет время». Устроят тебя такие ответы?
– Устроят, – кивнул я, все больше и больше восхищаясь безумием происходящего.
Добрая улыбка на лице Харрисона воодушевила меня. Мне не терпелось узнать, что же за книгу он принес в чемодане. Какого она века, в каком переплете, кто автор и все остальное. Вне всякого сомнения, она была очень ценной, но это не слишком волновало меня. Да, нам, моей семье и отцовской церкви, нужны были деньги. Но меня необъяснимо привлекала сама книга как предмет, и я не смогу ответить почему, даже если потрачу на это тысячу лет. Наилучшим объяснением станет слово «любовь». Я не слишком сентиментален, но я чувствовал к этим книгам любовь: чистую и простую и одновременно – порочную и сложную. Не такую, которую я испытывал к Аманде – ее я любил больше всего на свете, – но полноценную, растущую с каждым днем любовь к этим античным игровым приставкам в кожаных переплетах, пергаментных телевизорах, запрограммированных и настроенных Боэцием и его блестящими сотоварищами, что обессмертили себя, поставив свои имена на бумаге. Мне хотелось выпалить Харрисону, что я в деле, но я сохранил хладнокровие. Пускай немного подождет. Он достаточно умен, чтобы догадаться самому.