Она бросила бумагу на кучу пепла, но Джеймс Лесситер выхватил листок из камина прежде, чем он загорелся.
– Верно, дорогая, не нравятся. А это моя собственность. Разве ты не знаешь, что уничтожение завещания – это уголовное преступление? Я, правда, не знаю, сколько лет тюрьмы можно за это получить. Можешь спросить Холдернесса при следующей встрече.
– Джеймс, это нелепо. Пожалуйста, сожги его, – недовольно сказала она.
Он стоял, посмеиваясь, и держал бумагу повыше, словно они вновь были молоды и Риетта могла ее выхватить. Через мгновение выражение его лица изменилось. Он перегнулся через стол и положил документ на бювар. Потом обернулся к ней и сказал совершенно серьезно:
– Я не знаю никого, кому хотел бы все оставить, Риетта.
– Глупости.
– Разве? Не думаю. У меня нет родни, если не считать пары дальних кузенов – примерно такой же степени родства, что Кэтрин и ты. Они меня не интересуют. Жениться я не собираюсь. У меня нет никаких качеств, нужных для домашнего очага, как нет и желания становиться родоначальником семейства – это слишком скучно. – Тон его вновь повеселел. – Что бы ты стала делать, если бы мое имущество перешло к тебе? Это солидный куш.
Она выпрямилась и нахмурилась.
– Я не желаю об этом говорить. Пожалуйста, брось это завещание в огонь.
Он расхохотался.
– Ты не очень-то много веселого видишь в жизни, верно? Расслабься, давай обсудим вопрос чисто гипотетически, потому что уверяю тебя, я намерен дожить до ста лет, а твоя совесть загонит тебя в могилу гораздо раньше. Но мне очень интересно было бы узнать, как бы ты отреагировала, если бы все наследство досталось тебе.
Им нужно было о чем-то говорить. Риетта хотела удостовериться, что Карр лишь пошел проветриться и успокоиться. Она позволила себе расслабиться и сказала:
– Смотря по обстоятельствам…
– Как осмотрительно! Под обстоятельствами подразумевается размер состояния? Что ж, скажем, оно достаточно велико, чтобы хозяйствовать здесь на широкую ногу. Ты бы захотела здесь жить?
Она искренне рассмеялась:
– Ни за что. Мне нравится мой коттедж.
– И нет никакого желания поехать куда-нибудь и пожить на широкую ногу?
– Ну что ты, Джеймс!
Он снова стоял, опершись на стол, глаза его блестели, губы улыбались.
– Тогда что бы ты стала делать? Ты должна что-то делать – в моем гипотетическом случае.
Она сказала задумчиво:
– Стольким людям негде жить. Они никому не нужны. Они селятся в дешевых однокомнатных квартирах и чахнут там. Я думаю, что некоторые большие сельские дома можно было бы превратить в общественное жилье, где много удобных жилых комнат и большие общие помещения для еды и отдыха…
Он кивнул и рассмеялся.
– Курятник! Не завидую тебе как управляющему. Ты только подумай, как они станут выцарапывать друг другу глаза!
– С чего бы? У меня там жили бы не только женщины. Мужчины нуждаются в домашнем очаге даже больше, потому что не могут устроить его сами. – Она протянула руку. – А теперь, Джеймс, пожалуйста, сожги этот документ.
Он с улыбкой покачал головой.
– Это мое завещание, и это не твое дело. Если бы меня это в достаточной степени заботило, я бы давным-давно составил новое. Мне просто не до того. Но если бы мне было до этого дело, то полагаю, я бы снова сделал то же самое.
Она посмотрела на него в упор.
– Почему?
– Я тебе отвечу. Приготовься получить хвалу. Это был первый сон любви, как я уже говорил; и, веришь или нет, мне так и не удалось его повторить. Я любил множество очаровательных женщин и получал от этого удовольствие, но эти, с позволения сказать, контакты, происходили… в другой плоскости. Не хватало некоей идиллической нотки. Другие дамы совершенно не были похожи на Афину Палладу. Я не имею никакого желания возвращаться в неприятный период своей юности, но в ретроспективе этот период обладает определенным очарованием. Ты олицетворяешь собой это очарование.
– Ты прекрасно знаешь, что во мне никогда не было ни крупицы очарования.
– Ars est celare artem[6]. Знаешь, когда ты это сказала, я снова почувствовал себя мальчишкой.
Она рассмеялась.
– Раньше ты говорил мне, что я прямолинейна, как кочерга. Я по-прежнему такая. У меня и правда никогда не было такта, поэтому тебе придется принять меня такой, какая я есть. Я хотела кое-что тебе сказать. Это касается Кэтрин.
Снаружи, стоя на ступеньках и прижавшись к стеклянной двери, Кэтрин Уэлби услышала свое имя. В верхней части окна у нее над головой был один из тех старых вентиляторов в форме звезды, которые появились после открытия, сделанного примерно в 1800 году: оказывается, свежий воздух вовсе не смертелен. Вентиляция была открыта, и голоса двоих людей в кабинете звучали энергично и отчетливо. Она многое услышала из их разговора. А теперь услышала, как Джеймс Лесситер спросил:
– А что с Кэтрин?
Риетта шагнула к нему.
– Джеймс… Не доставай ее.
– Дорогая моя девочка, она же воровка.
Кэтрин была в длинной черной накидке, отороченной мехом. Давным-давно ей отдала ее Милдред Лесситер. Мех все еще был хороший и теплый. Но тело ее под этой накидкой сжалось от холода.
– Она воровка.
– Ты не имеешь права говорить так!
– Думаю, что имею. Вот записи моей матери, можешь прочесть, если хочешь. Она внесла сюда все. Кэтрин лгала, когда говорила, что вещи были ей подарены. Если она не сможет или не захочет их предъявить, я подам на нее в суд.
– Ты не можешь этого сделать!
– Могу и сделаю.
– Почему?
– Потому что она воровка.
Риетта покачала головой.
– Дело не в этом. У тебя на нее зуб за что-то. За что?
– Мне незачем тебе об этом говорить. Она разрушила нашу помолвку, наговорив тебе лжи обо мне.
– Джеймс, это не было ложью.
– Она оболгала нас обоих перед моей матерью.
Она подошла совсем близко и встала сбоку, опершись на стол правой рукой.
– Джеймс, нашу помолвку разрушило не это. Ее разорвала я, когда ты убил свою собаку.
Его лицо потемнело от гнева, а вся прежняя шутливость улетучилась.
– А ты что, думала, я стану держать животное, которое на меня набросилось?
– Ты его напугал, и он огрызнулся. Ты убил его, жестоко убил.
– Полагаю, это Кэтрин тебе рассказала.
– Нет, один из садовников, который все видел. Кэтрин об этом не знала. Я никому об этом не рассказывала.
– Сколько суеты из-за собаки, – угрюмо пробормотал он, а затем прежним тоном добавил: – Я говорил тебе, что всегда плачу по счетам. Я уверен, что с удовольствием сведу счеты с Кэтрин.
– Джеймс, пожалуйста…
Встретив его взгляд, она поняла, насколько все бесполезно. Он легко рассмеялся.
– Мне доставит большое удовольствие увидеть Кэтрин на скамье подсудимых.
Этими словами Джеймс будто ударил ее. Он разворошил прошлое, сыграл на ее чувствах, на мгновение даже добился того, что тронул ее своим прежним шармом. А теперь вот что. Если бы он в самом деле ударил ее по лицу, это не оскорбило бы ее больше. Риетта невероятно рассердилась. Потом она не могла вспомнить, что именно говорила. Из ее гнева рождались слова, которые она швыряла ему в лицо. Если бы у нее был в руках какой-нибудь предмет, она бы, наверное, запустила им в Джеймса.
Внезапно она испугалась собственного гнева, возникшего из прошлого – он пугал ее. Она сказала, задыхаясь:
– Я пойду.
Услышав эти слова, Кэтрин отошла от стеклянной двери и снова спряталась в кустах. Она увидела, как шторы отдернулись, и рывком распахнулась дверь. По ступенькам сбежала Риетта, в красном платье и с непокрытой головой.
Глава 13
Риетта открыла дверь и вошла в дом. На обратном пути она никого не встретила и ничего не слышала. Она так пылала от гнева, что не заметила отсутствия плаща, который остался лежать там, где она его положила, – в кабинете Меллинг-Хауса. Она совершенно о нем забыла. Она подумала о Карре, о Кэтрин, о своей вспышке гнева и пришла в ужас.
Открыв дверь, она прошла в гостиную. Фэнси, зевая, подняла на нее глаза.
– Вы пропустили девятичасовые новости.
Риетта инстинктивно бросила взгляд на старые круглые часы, висевшие на каминной трубе. Они показывали двадцать минут десятого. Эстрадный оркестр играл новую популярную песню в стиле свинг. Она протянула руку и выключила радио.
– Карр вернулся?
Фэнси снова зевнула. У нее были очень красивые зубы – белоснежные и ровные.
– Нет. Что с ним такое, мисс Крэй?
Риетта подошла и, нахмурившись, встала над ней.
– Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что произошло, пока меня не было в комнате.
Фэнси, моргая, посмотрела на нее большими голубыми глазами. Она попыталась сдержать очередной зевок. Риетта с раздражением подумала, что она очень похожа на сонного ребенка. Нельзя было винить ее за это, но в такой ситуации от сонного ребенка мало проку. Она повторила:
– Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что произошло, пока я говорила по телефону.
– Ну… – Глаза Фэнси по-прежнему были широко раскрыты, а их взгляд немного расфокусирован. – По-моему, ничего особенного не произошло. Только под конец.
– И что случилось?
– Ну, мы листали газеты – те, что принес мистер Эйнджер, и я увидела шляпку, которая мне понравилась, и стала думать, как бы мне смастерить такую же, так что я не очень-то обращала внимание на Карра. Когда думаешь о чем-то особенном, не обращаешь внимание на то, что происходит вокруг. И тут вдруг Карр вскрикнул. Я подумала, что его кто-то ужалил или что-то в этом роде. Вид у него был ужасный, мисс Крэй, просто ужасный. И он сказал: «Проклятая сволочь!», а я спросила: «Где?», потому что не понимала, о чем он говорит; да и как мне было понять? А потом вы вошли, и он сказал, что мужчина на фотографии увел у него Марджори. И он спросил у вас, правда ли это Джеймс Лесситер. Марджори была его женой, верно? То есть женой Карра, а этот Джеймс Лесситер увез ее. Карр ведь не наделает глупостей?
– Нет, – ответила Риетта глубоким и решительным голосом, что, кажется, немного удивило Фэнси. Она заморгала.
– Прошлого ведь не вернешь, правда?
– Нет, – снова сказала Риетта.
Фэнси зевнула.
– Судя по тому, что я слышала, невелика была потеря. – Она снова моргнула. – Наверное, мне не следовало это говорить. Вы ведь ее не любили?
– Нет, не любила.
– Судя по рассказам, ее никто не любил. Полагаю, Карру с ней здорово досталось. Он ведь добрый. Когда я рассказала о нем маме, она сказала, что его чувства были сильно задеты. Она велела мне быть осторожной и внимательной. «Оставайся с ним, если хочешь, голубушка; или не оставайся, если не хочешь; но только не играй с ним». Так сказала мама.
– И что ты собираешься делать?
В другое время и при других обстоятельствах этот вопрос прозвучал бы саркастически. Сейчас же Риетта задала его совершенно просто, и Фэнси так же просто ей ответила:
– Я ему не нужна. Он сказал, что мы друг другу не подходим. Думаю, ему нравится та девушка, к которой он водил меня на чай, – Элизабет Мур. Он ведь любил ее, да?
– Очень давно.
– Почему же он на ней не женился?
– Он встретил Марджори.
Фэнси кивнула.
– Да, она из тех, кто уводит мужчин. Я встречалась с ней всего один раз, но было ясно, что она за человек. Ой, мисс Крэй, что у вас с рукой? Она вся в крови!
Риетта посмотрела на правую руку. Поразительно, как сильно кровоточит эта маленькая царапина. В Меллинг-Хаусе она обернула ее носовым платком Джеймса Лесситера. Должно быть, повязка упала, пока они разговаривали, и кровотечение возобновилось. Риетта прошла по коридору в туалет и держала руку под холодной водой, пока не смыла засохшую кровь.
Глава 14
Элизабет Мур сидела с книгой на коленях, но не читала. Она выключила радио, прослушав заголовки девятичасовых новостей. Ее разум отказывался пересекать Атлантику и Ла-Манш, преодолевать просторы Европы и Азии и думать о глупостях, которые творят люди за сотни тысяч миль отсюда. Бывают моменты, когда мир сжимается до забот одного человека – вот так сжался сейчас мир Элизабет. В нем был только один человек – Карр. Она сама присутствовала в этом маленьком пустом мире лишь как стремление избежать боли; смутной угрозой маячила Фэнси; а Карр бродил по нему в одиночестве. Он страдал, а она не могла к нему пойти, дотронуться до него, помочь ему. Ей вспомнились строки из выученного еще в школе стихотворения:
Это правда: в сущности, со всеми своими проблемами человеку приходится разбираться самому. Ей пришла в голову еще одна строка, на этот раз из Библии, полная неотступно печальной красоты: «Человек никак не искупит брата своего и не даст Богу выкупа за него: дорога́ цена искупления души их»[8].
С этими мыслями она протянула руку к книжной полке и взяла книгу, даже не взглянув, какую именно. Открытая книга теперь лежала у нее на коленях – черный шрифт на белой бумаге был для нее таким же мертвым, как если бы книга была написана по-финикийски.
Она не знала, сколько времени просидела так, как вдруг послышался легкий стук в окно. Комната, в которой она сидела, находилась в задней части дома. Элизабет подняла занавеску, но увидела лишь черную ночь, которая прижималась к стеклу снаружи, словно еще одна штора. Потом в темноте что-то зашевелилось, и появилась рука, поднятая для стука. Карр позвал ее по имени.
Окно было створчатое, с переплетом и низким подоконником. Она распахнула его, Карр перелез в комнату и закрыл окно за собой. Она опустила занавеску и увидела его мертвенно-бледное лицо и трясущиеся руки. Он ухватился за нее этими руками и придавил своим весом, пока она не дошла до стула и не рухнула на него. Карр оказался на коленях и прижался к ней головой, дрожа всем телом. Они словно споткнулись и сквозь твердый слой повседневности провалились в сон, где самые фантастические вещи так же естественны, как дыхание. Она обняла его и держала в объятиях до тех пор, пока он не перестал вздрагивать и не замер, прижавшись головой к ее груди. Она помнила, что назвала его по имени, а он снова и снова повторял ее имя, словно призыв о помощи. Она не помнила, говорила ли она какие-то другие слова. Эти слова были в ее мыслях, пульсировали в ее крови, но она не помнила, сорвались ли они с ее губ, или дошли до него беззвучно, словно чистая волна утешения и любви.
– Что случилось, милый?
Она услышала собственные слова и почувствовала, как он вздрогнул.
– Не отпускай меня.
– Карр, что случилось?
Он поднял голову и ответил ей очень тихо, почти шепотом, как будто ему с трудом давалось дыхание:
– Тот человек… о котором я тебе рассказывал… Тот, что увез Марджори и бросил ее… Я увидел его фотографию в газете… Это Джеймс Лесситер…
Она ахнула:
– Карр, что ты натворил?!
– Ничего… Но я подумал, что натворю… если останусь дома.
Сердце Элизабет все еще холодело от страха.
– Что произошло?
– Приходил Генри Эйнджер и принес Риетте газеты. Потом мы с Фэнси стали их листать, а Риетта пошла говорить по телефону. Я увидел фотографию этого человека, под ней стояла подпись – Джеймс Лесситер. Я говорил тебе, что Марджори хранила его фотографию; эта была точно такая же. Вернулась Риетта, и я спросил ее: «Это Джеймс Лесситер?» Я не очень хорошо помню, что было потом. Она сказала: «Да», и я выскочил из дома. Я хотел найти его… Я знал, что убью его, если найду. Я шел пешком, не знаю, как долго.
Через его плечо она посмотрела на старые дедушкины часы, тикавшие медленно и торжественно.
– Уже почти половина десятого.
– Дорога сюда не могла занять час… Но наверное, это так… Думаю, я пошел другой дорогой… а потом подумал о тебе. А потом уже только о том и думал, как до тебя добраться. Я повел себя как чертов дурак…