А ведь все начиналось так хорошо. Этот вечер он мог бы провести в кругу семьи, а не с неугаданными купонами «Кено». На радостях он разговорился – Лео, его сын, с сегодняшнего дня свободный человек, они будут ужинать вместе, у Даксо и Сильвии. Но потом, когда в этом гигантском телевизоре кончился первый выпуск новостей, Даксо принялся шептаться с женой, явно стараясь, чтобы его не услышали. Сколь же трусливыми и немыслимыми выглядели их попытки не показать виду, когда огромный экран заполнили кадры с инкассаторской машиной, а Отец Грабителя как раз ждал своего Грабителя-Сына всего на расстоянии двух столиков, в их собственном ресторане!
И вот они снова шепчутся возле печи для пиццы. И даже не слишком скрываются. Переключили на другой канал, на следующий новостной выпуск.
Еще больше кадров налета в южной части города, новые картинки.
Примерно тогда в нем проросло раздражение – чувство, которое каждый раз пускало корни глубоко внутри, если же оно вырастало слишком большим, то соблазняло и адски дурачило его. Если он не остережется, то может поскользнуться, съехать вниз и беспомощно упасть.
Точно так же он сидел на диване перед собственным телевизором несколько лет назад. Программа, которая называлась «Объявлены в розыск», в тот вечер запустила часовой репортаж о банде грабителей, которую СМИ уже окрестили Военной бандой из-за способа проникать в банки, напоминавшем военную операцию, столь же жесткого и точного, а также из-за невероятного ограбления военного склада; следователи считали, что это преступление совершили не известные полиции лица. У него в голове вдруг что-то щелкнуло. Что-то знакомое было в людях на экране, с оружием наизготовку входивших в здание банка. Движения. Манера идти, то, как они ставили ноги… вот рука указывает на что-то – а запястье слегка выгнуто. Он смотрел запись с камер видеонаблюдения – и распознавал все больше. Узнавал то, что связывало движения воедино, – личность. И неважно было, что на лицах у тех, в телевизоре, черные маски. Ибо то, как они двигались на экране, объединяло их с отцом; именно так они двигались всю жизнь.
Тогда никакого неприятного чувства не возникло. Только ощущение солидарности. И когда оказалось, что Лео невозможно урезонить, невозможно остановить, отец упросил сына принять его к себе, дать ему бок о бок со своими детьми ограбить очередной банк.
Сейчас неприятное чувство явно связано с содержанием новостей. Разница. Эти грабители столкнулись с полицией прямо на месте преступления. Была перестрелка. И в одного из них угодила смертоносная пуля.
– Твой парень не опаздывает? Ты ведь даже зарезервировал столик, хотя у нас не бывает особо много народу.
Даксо. Такой любопытный, что даже мальчишку не подослал. Владелец ресторана сам стоял рядом с кофейником в руке, предлагая подлить еще.
– Лео уже едет.
Дымящийся черный кофе – полчашки.
– Иван, ты попросил меня приготовить что-нибудь особенное. Для тебя и твоего сына. Я купил лучшее, что сумел найти.
Он так и стоял возле столика. Повернулся к телевизору, увидел то же, что и его посетитель. Новые кадры. Снято на камеру мобильника, изображение дрожащее, но отчетливое. Безжизненное тело в черном комбинезоне, маска на лице, у правой руки – автомат.
– Стоило изрядно. В смысле – мясо.
И кровь. Которая растекалась по земле и в которой грабитель, как сейчас сообщал репортер, скользил, пытаясь подняться, когда в него угодила пуля, пониже бронежилета. А потом еще одна – в голову.
– И если что-то случилось, если твой сын не придет…
Иван два года не пил ни капли. Примерно столько же времени он контролировал свою злость. Не нападал, не бил. Но сейчас… Он был близок. Схватить Даксо за кустистые брови. Вырвать из них клочья. Затолкать ему в глотку, чтобы заткнулся.
– Ты долго еще будешь трепаться?
– …сегодня. Его же выпустили. И я хочу сказать…
– Лео никогда больше не будет грабить. И он уже почти здесь. Иди готовь это твое драгоценное мясо.
– Говяжье филе. Сухой выдержки, аргентинское.
– Как тебе угодно. Я ем не ради вкуса. Никогда не ел ради вкуса. Иначе я бы ходил не сюда, не к тебе и не к твоей красавице жене.
Это заставило Даксо убраться. Но шептаться они с Сильвией не прекратили. Иван был уверен – сейчас он нашептывает жене очередные измышления: разве случайно такое эффектное, жестокое ограбление произошло в тот самый день, когда сына Папы-Грабителя выпустили из тюрьмы?
Лео. С которым он встречался нынче утром.
Вот почему неприятное чувство так быстро проделало эту проклятую дыру в душе.
Об этом шептал Даксо. Об этом вопили кадры по телевизору.
Ведь он уже знал что-то, там, у ворот. Что-то, что не получилось сформулировать, но что отец уловил. Недоступность. Лео отгородился, ушел в себя.
Он тогда подумал, понадеялся, что таков эффект свободы, то, что он сам переживал при освобождении – годы нетерпеливого ожидания и радость, которая разбивалась на куски в тот самый момент, когда ворота открывались, когда радость превращалась в неуверенность, растерянность. Но… дьявол, эта кровь на экране. Его кровь? Не потому ли он опаздывает?
Всего на десять минут, всего на десять. Лео не успел бы поучаствовать в ограблении на окраине Стокгольма, миновать кордоны, уйти от полиции, спрятать добычу, переодеться и после этого явиться к отцу в венгерский ресторан в центре города.
– Даксо!
Голос Ивана наполнил пустой ресторан, и шепотливый хозяин поднял голову.
– Да?
– Давай, начинай жарить мясо.
– Но если он не придет, Иван, если…
– Начинай!
Стена. Решетка. Даже Феликс и она были там.
Если бы, когда они росли, ты был другим… Лео никогда не стал бы грабить банки!
Бритт-Мари разрушила семью. А он разрушил ее саму.
И Феликс и Винсент не попали бы в тюрьму. Не попали бы.
Но сейчас он скрепит семью, отремонтирует, как разрушенный дом.
Ошибки остались позади. Впереди лежит лучшая жизнь.
Если смог измениться я, сможешь измениться и ты.
– Ты жаришь?
– Сейчас будет готово.
– Потому что – вот он!
Иван склонился к холодному оконному стеклу, чтобы лучше видеть.
Эти шаги. Точно такие же, черт возьми, как ходил всегда он сам; ну разумеется. Теперь эти шаги направлялись к ресторанной двери. Иван обнял сына второй раз за сегодняшний день.
– Даксо, черт тебя побери! Мы садимся за стол, поворачивайся!
– Я не буду есть, папа.
Иван ослабил объятия, отвел сына в сторону, подальше от любопытных ушей.
– Лео, ты не хочешь есть? Давай присядем. Что выпьешь?
– У меня нет времени, я зашел только сказать тебе об этом. Надо кое с чем разобраться.
Голоса из гигантского телевизора соскользнули со стены и легли между ними, словно тонкая пелена обвила их разговор: приглашенный эксперт заговорил об эскалации насилия между полицейскими и преступниками, другой знаток объявил AK-4 не обычным для грабителей оружием, последней выступила женщина – пресс-секретарь полицейского управления; она сообщила, что полиция еще не вышла на след оставшегося в живых грабителя.
– Послушай, папа, увидимся в другой раз, я тебе позвоню.
Красный коврик у входа. Как долго он ждал прихода Лео – и вот он уже снова уходит.
– А как же обед? Мясо? Иван, я столько наготовил для тебя и твоего парня!
Даксо поднял сковороду, словно предъявляя доказательство. Лео потянул из заднего кармана зажим для денег, в основном пятисотки, отсчитал четыре купюры.
– Хватит?
Даксо взмахнул руками, покачал головой.
– Это слишком много.
– Оставь себе. Мы с отцом пообедаем как-нибудь в другой раз.
И он вышел, тем же решительным шагом, что и вошел, и Иван двинулся за ним, он не успел даже прихватить пальто, а ведь осторожное тепло, которое прокралось в этот день, так же крадучись ушло. Было сыро, как осенью. Как, по воспоминаниям, было в той Югославии, которую он покинул ради Швеции в шестидесятых и граница которой с Венгрией проходила по реке под названием Драва. Теперь он спешил догнать старшего сына – у ресторана, носящего то же название.
– Лео, постой.
– Извини, у меня правда нет времени. Встреча.
– Но у тебя много денег.
Это заставило его остановиться.
– По-твоему, что-то не так, папа?
– Да, всего через несколько часов после освобождения – не так. Я думал…
Иван замолчал, и Лео понял, почему. К ним приближались, ежась от холода и сунув руки в карманы курток, двое мужчин лет пятидесяти. Оба кивнули Ивану, словно знали его, он кивнул в ответ, так бывало нередко, люди пытались, сами не сознавая почему, держать себя с ним дружелюбно.
– …что ты сжег все в той проклятой печке, перед нашим арестом.
– Нашел сегодня в лесу. Если правильно искать, они растут чуть ли не везде.
Быстрый взгляд на окна ресторана «Драва». Стоят там, не скрываясь, и злобно пялятся на них, Даксо и его ледяная жена, даже притворяться перестали.
– И… ради чего все это, папа?
– Что?
– Почему было так важно пригласить меня на обед? Проконтролировать? Поинтересоваться моими планами на будущее?
Позади любопытной парочки рестораторов светился голубым телевизор. Еще кадры с места ограбления.
– Я понимаю. Ты сидел, смотрел новости. Не беспокойся. Я к этому дерьму отношения не имею.
Он огляделся, в основном чтобы избежать отцовского взгляда – взгляда, который мог увидеть больше.
В столице начинался вечер. Но как поразительно пустынно, тихо.
– Папа, я сегодня вышел на свободу. Ты правда думаешь, что я сразу же пойду на ограбление? Даже тот легавый в это не верит, за мной абсолютно никто не следит.
– Ты опоздал. А теперь куда-то торопишься. Сегодня, у ворот, у меня было чувство… я как будто пытался уговорить тебя. Как в прошлый раз. Не делать этого. Тогда ты остался в живых.
Отец, убежденный, что спас сыну жизнь.
Сын, когда-то убежденный, что спас жизнь своей матери.
– Папа, не смешивай наши ковры.
Он дернулся, его отец.
– Ты это о чем, Лео?
– А ты не помнишь? Как я приходил к тебе в тюрьму?
Они помнили, оба.
И все же старший покачал головой.
– Нет.
– Не помнишь?
– Про ковры не помню.
– Не помнишь, как бывает, когда кто-нибудь верит, что спас жизнь – а потом как кто-нибудь другой просто выдергивает ее из-под него?
Гигантский телевизор за ресторанным окном. Выпуск новостей перешел к остальному миру. Виды небоскреба ООН в Нью-Йорке, смешанные с нарезкой кадров какой-то где-то войны.
Вот тут-то Лео впервые улыбнулся.
– Слушай, да не беспокойся ты так. Окажись я сегодня в том магазине, там такого не случилось бы. Когда я участвую в деле, перестрелок не бывает. Мои напарники не погибают.
– Лео, никогда больше не делай этого! Срок, следующий срок – этому не будет конца!
– Меня там не было. Я же сейчас здесь, верно?
– Никогда в жизни, ясно? Вам всем в прошлый раз чертовски повезло. Вы украли двести двадцать один автомат, ограбили до фига инкассаторских машин и банков, потом взорвали бомбу в центре Стокгольма. Но тебя, Лео, приговорили только за ограбление двух банков! Феликса и Винсента – вообще за один-единственный банк! Столько же дали и мне, мне, который присоединился к вам в самом конце. Это же невероятное везение. Прокурор работал спустя рукава. Но ты пойми одну вещь: за те годы, что вы сидели по разным тюрьмам, срок давности вовсе не истек. Горы бумаг по-прежнему лежат в толстых папках и ждут своего часа. Если ты, или вы, снова возьметесь за старое, ты, или вы, рискуете в следующий раз сесть за все. И когда тебя выпустят, тебе будет столько же, сколько мне сейчас.
Новый взгляд на окно. Прекратили шпионить. Даксо протирал бокалы, его женушка расставляла солонки.
– Посмотри на меня, Лео.
Иван поймал взгляд сына, подождал, удостоверился, что контакт установлен.
– Ты можешь измениться. Как изменился я.
– Значит, какой я есть, я тебя не устраиваю?
– Тебе не обязательно повторять… меня, Лео. Любой может измениться. Даже я! Если только ты обратишься за помощью к своей воле. Воли, которые сталкиваются, помнишь? Как я показывал тебе, когда ты был маленьким. Когда учил тебя медвежьим пляскам.
– Папа, я грабил банки, а не пьянствовал. Налет на банк – это выбор, и если все хорошо спланировать, если минимизировать риски… А пьянство – это для людей вроде тебя. Для тех, кто не в состоянии справиться с реальностью.
Ужин в тепле, кусок хорошего мяса, может быть – разговор… А вместо этого они здесь. На мокром тротуаре в полутемном квартале, так и не став ближе друг другу.
– Ничего, ничего из прежнего дерьма больше нет. Важно то, что перед нами, что впереди. Вот что важно.
– Что ж, Иван, приятно было повидаться.
Переднее колесо машины залезло на соседнее парковочное место. Как быстро все закончилось. Значит, он и не собирался оставаться. Машина, судя по наклейке на заднем стекле, арендованная. Они больше не смотрели друг на друга, не видели друг друга. Лео открыл дверцу, сел за руль, завел мотор, еле слышно заурчавший, когда машина покатила прочь.
Иван.
Так всегда бывало, когда они отдалялись друг от друга. Отец стал Иваном для своего сына.
И ощущение дурноты, неприятное, из утра, прогрызло теперь в нем еще большую дыру. Старший сын совсем отгородился от него, его здесь уже не было, достучаться не получилось.
Тьма, в которой можно утонуть.
Невероятно черная.
Но потому она еще и скрывала.
На последнем отрезке пути Лео припарковался в придорожном «кармане» для разъездов на узкой лесной дороге. Заглушил мотор. Погасил фары. Растворился в черноте.
Дышать медленно. Вдох, выдох, вдох, выдох. А сердце, кажется, бьется все быстрее. Вокруг абсолютная тишина, и поэтому ясно слышно, как оно колотится о грудную клетку.
Холод ранней весны. Здесь осталось гораздо больше снега, чем на придорожной парковке, где он днем откапывал оружие. Он не думал об этом, когда ехал сюда в первый раз, торопясь к парому, уходящему в 13.00. То, что растаяло днем, теперь подмерзло, красивая тонкая корочка льда похрустывала и прогибалась, когда он пошел на свет. Вдалеке, где дорога уходила к озеру Меларен – четыреста метров, если верить карте, – ярко горели три уличных фонаря, они раскалывали темноту, гордо высились у паромной переправы.
Он шел слишком быстро. Удары сердца, гнавшие его вперед, надо было держать под контролем, неприятное чувство подстегивало, он бессознательно ускорял шаги, но не позволял себе двигаться слишком быстро, именно он должен найти их, а не они его. Если они там, если поджидают его, у него должна быть возможность повернуться и уйти незамеченным.
Здесь все по-другому. Столица покоилась в огромной световой чаше, искусственное сияние лежало на домах мягкой шапкой, тем более яркой, чем ближе находился зритель. Здесь же были только звезды. И три одиноких фонаря – как манящий сигнал, который не позволял ему сбиться с пути.
Именно тогда неприятное чувство ушло, уступив место легкости, спокойствию. Награда за то, что он улизнул от полицейских кордонов. В этот раз он не мог ни управлять ходом событий на месте, ни отступить после. Поэтому он и опоздал на встречу с отцом. Ему надо было разобраться, разузнать! Сначала – из новостей в 16.45. Остановив машину на обочине, он слушал по радио прямой репортаж о вооруженном нападении на инкассаторов, которое закончилось перестрелкой, слушал нейтральный новостной голос:
«…по некоторым данным, один из грабителей может быть убит».
Убит?
Один из грабителей?
Кто?
Темнота вокруг него – как бездонная яма, он часто представлял себе такую – как вечное падение, или как когда он ребенком нырял все глубже, стремясь ко дну озера и спрашивая себя, сколько еще он сможет выдержать.
Что-то зашевелилось в густых кустах справа от него. Потом донесся резкий запах, признак живого существа, нескольких существ – стада лосей или диких свиней, которые отдыхали этой ночью так близко от него. И среди черноты, среди этого звериного запаха его телефон вдруг зазвонил. Беззвучная вибрация в нагрудном кармане. Сэм! Он нащупал телефон, вытащил, и вот – голос Сэма… Не тот. Черт, не тот номер! Другой. Код 08. Стокгольм. Что это значит? Сэм, но с другого номера? Сэм где-то застрял? Надо обязательно ответить. Но не здесь. Не так близко к тем, кто, возможно, ждет его. Или… это Яри? Нет. Ни Сэм, ни Яри не станут звонить на обычный телефон. А если это и кто-то из них, он не может рисковать, отвечая на полпути, звук будет идти слишком быстро, не встретит сопротивления в тишине. Он обогнул что-то, снова отыскал дорогу, двинулся вдоль края канавы, попытался разглядеть переправу, понять, стоит ли перед опущенным шлагбаумом какая-нибудь машина в ожидании переезда, не бродит ли кто-нибудь по круглой асфальтовой площадке, высматривая, карауля?