– Он заслуживает, чтобы у него в жизни был шанс, – убежденно ответила Джинни. – Как и все мы. Кому-то везет больше, кому-то меньше. У него есть право на замечательную жизнь, как и у любого другого. Он еще мал, всякое возможно. Кто-то должен его поддерживать, верить в него. У вас собственные дети, вам есть о ком заботиться. А я одна на свете, почему бы мне не потратить время на Блу?
В глазах Джинни было что-то, тронувшее Шарлин. Она распознала затаенную боль и не стала донимать Джинни расспросами, просто сказала, что Блу сильно повезло. Джинни знала, что раньше он не был знаком с везением, как раз наоборот. Она привыкла давать людям шанс, то же самое она теперь хотела сделать для Блу, поощрить его к борьбе за лучшую жизнь, по сравнению с той, которую ему приходилось вести раньше, ночуя в спальном мешке в аппаратной и не имея никого, кто о нем позаботился бы…
Шарлин поблагодарила ее еще раз, и Джинни ушла. Поймав на Пятой авеню такси, она поехала домой, к Блу.
Она еще сидела в такси, когда зазвонил ее сотовый телефон. Она подумала, что это Блу, но оказалось, что звонит Бекки.
– Ты где? – устало спросила сестра. В Калифорнии было только девять вечера, но она успела прожить утомительный день, навозившись с тремя детьми и с отцом.
– Еду домой. Встречалась кое с кем, надо было получить подпись на бумагах.
– Зачем? – В голосе Бекки были и любопытство, и тревога.
– Для Блу. Сегодня мы записали его в школу. Завтра он должен начать учебу! – победно отрапортовала Джинни.
– Чем тебя так зацепил этот парень? – раздраженно осведомилась Бекки. За какие-то две недели вокруг бездомного мальчишки стала вращаться вся жизнь ее сестры.
– Любой заслуживает шанса в жизни, Бекки. Некоторым помогает куча людей, а ему эту кучу заменяю одна я. Вообще-то у него есть тетя, но у нее нет для него ни времени, ни места. Я привыкла сражаться с бюрократами и воевать с ветряными мельницами. Этому мальчику нужен человек, который в него поверил бы. В данный момент этот человек – я.
– Повезло ему с такой болельщицей! Только я не возьму в толк, зачем это тебе самой. В чем соль? Через две недели ты окажешься на другом полушарии, опять застрянешь в каком-нибудь лагере беженцев, опять по тебе будут палить повстанцы, а он тем временем, скорее всего, снова очутится на улице. Ты только и делаешь, что ввязываешься в сражения, заведомо обреченные на поражение! – с вызовом сказала Бекки. Она много дала бы, чтобы Джинни вернулась к нормальной жизни.
Джинни не собиралась спорить с сестрой.
– Так и есть, – тихо сказала она. – Кто-то должен вести эти бои. Бывает, и выигрываешь.
Такси тем временем доехало до места, и Джинни прервала телефонный разговор. Когда она вошла в квартиру, Блу тревожно вскинул голову, в его глазах была тревога.
– Подписала?
Джинни кивнула, вешая на вешалку пальто.
– Подписала. И попросила передать тебе привет и поцелуи. – А вот это не соответствовало действительности: ничего такого Шарлин не говорила. – Завтра марш учиться! – твердо добавила Джинни. Блу закатил глаза.
– Может, не надо?
Она строго взглянула на него и вместо ответа сурово свела на переносице брови. Он вел себя, как и полагается в тринадцать лет. Нехотя встав, поплелся в ванную чистить зубы.
Следующее утро вышло немного суматошным. Джинни готовила ему завтрак, он собирался в школу. Джинни снарядила его всем необходимым, благо все было куплено, и проводила до школы. Он помалкивал, и Джинни догадывалась, что он нервничает. На углу она пожелала ему хорошего дня и смотрела вслед, пока он не скрылся за дверью школы. Джинни знала, что с него станется дождаться, пока она уйдет, и улизнуть. Что ж, она сделала все, что могла, чтобы подтолкнуть его в правильном направлении. Дальше все зависело от него самого; так же происходило с детьми в лагерях беженцев, о которых она заботилась. Хотя нет, не совсем так. По какой-то причине, неясной пока ей самой, этот мальчик был ей небезразличен. С тех пор, как она впервые увидела его шмыгающим в дверь аппаратной, он сумел твердо занять место в ее сердце. Три года назад Джинни поклялась себе, что больше никогда никого не будет любить. Она чувствовала, что в детстве, когда умерла его мама, Блу принял такое же решение. И вот теперь две одинокие души нашли друг друга в неприветливом море жизни и бок о бок поплыли к спасительному берегу. Джинни поймала себя на странном чувстве, когда, вернувшись в квартиру, села за ноутбук. В последние дни Джинни забросила работу, а ведь ее уже завтра ждали в офисе фонда. Совсем скоро она опять уедет. По крайней мере, она загнала Блу в школу. До отъезда оставалось сделать одно: найти для него жилье.
Глава 5
Придя назавтра в SOS/HR, Джинни узнала, что там рассматривают для нее два варианта командировок. Одна – на север Индии, где родные отцы продавали в рабство несовершеннолетних дочерей, в специальный центр, предоставлявший убежище тем из них, кому удавалось сбежать. Некоторые из них, еще подростки, подвергались жестокому обращению. Другим вариантом опять были горы Афганистана, лагерь беженцев, где она работала раньше. Регион был ей знаком, работа опасная, изматывающая – именно та, к которой она стремилась. Она склонялась ко второму варианту, к типичному для себя выбору. Все тамошние опасности были на виду, к тому же фонд берег сотрудников, как зеницу ока, составлял свои программы и управлял лагерями с военной точностью, работал только там, где присутствовали Красный Крест и другие международные структуры. Джинни знала, чем опаснее район, тем меньше вероятности остаться там одной, без поддержки. Даже бедствующие страны, в которые их посылали, уважали и ценили их гуманитарную миссию, ту пользу, которую они приносили местному населению. Условия там были суровее некуда, часто связанные с риском, зато сама программа была загляденье, как и все их программы, – иначе Джинни бы с ними не сотрудничала.
– Ты еще не созрела для перехода на более щадящие условия? – спросила куратор Элен Уорберг, глядя на нее в упор. – Большинства хватает в лучшем случае на год. А ты уже три года выбираешь что пожестче.
– Люблю риск, – спокойно согласилась Джинни.
В нью-йоркском отделении Фонда она была известна тем, что всегда просила посылать ее туда, где горячее всего. До сих пор в ее работе не к чему было придраться, она ни разу не слышала и слова упрека в свой адрес. И не проявляла желания замедлить ход и съехать на обочину. Разговор с куратором завершился ее согласием на Афганистан. Джинни предложили отбыть через две недели. Уходя, она думала о том, как мало времени у нее остается на поиск сносного убежища для Блу.
Дома она возобновила поиск в Интернете и остановилась на трех вариантах. До его возвращения из школы она назначила на эту неделю три встречи. До отъезда нужно было все подчистить, со всем определиться. Если у нее получится, то она увенчает эту недолгую передышку в Нью-Йорке успехом, какого давно не добивалась. Это будет означать, что она не потратила время зря.
Блу тоже не зря просиживал на уроках. Он ходил в школу только два дня и каждый вечер тратил по часу на домашние задания, сидя за ее обеденным столом. По его словам, и учителя, и сами занятия навевали на него скуку, но пока что, вопреки теткиному пророчеству, ничего не указывало на то, что он готовится к бегству. Впрочем, судить об этом было еще преждевременно. Джинни боялась, как бы он не бросил учебу после ее отъезда. Пока она была рядом, Блу еще готов был потянуть. Увы, происходившее в классе не вызывало у него никакого воодушевления. По его словам, он все это уже слышал, и Джинни подозревала, что так оно и есть. Он был для своего возраста очень головастым и взрослым, сфера его интересов была гораздо шире, чем у большинства сверстников. Он разбирался в мировых событиях, проявлял интерес к музыке. Что могла ему дать обычная школа, вечно нуждавшаяся в средствах? Она была заточена на непроходимых невежд, на самых слабых учеников, сильным же оставалось околевать от скуки. В результате уже после первой недели Блу блестяще прошел испытание для перевода в группу одаренных школьников.
Джинни еще не говорила ему про Афганистан, припасая этот разговор на ближайшие дни. Сначала она собиралась разобраться с подростковыми приютами. За рабочие дни недели она побывала во всех трех и остановилась на одном. Там специализировались на контингенте между 11 и 23 годами. Некоторые, побыв там и взявшись за ум, возвращались в свои семьи, но так случалось нечасто. Большинство питомцев были в том же положении, что Блу: их семьи перестали существовать по причине смерти, исчезновения или тюремного заключения родителей. Работники приюта побуждали ребят возобновлять учебу, помогали им с поиском временной или постоянной работы, советовали, обеспечивали медицинскую помощь и временное жилье; жить можно было и в самом приюте, но не больше полугода. Там исповедовали принцип сокращения ущерба: некоторые питомцы, еще не полностью отказавшиеся от наркотиков, должны были соблюдать определенные правила поведения, а потребление наркотиков уменьшать и ни в коем случае не прибегать к ним в приюте. Программа была практичной и реалистичной. В приюте Блу могли предоставить спальное место, но он должен был захотеть там находиться – оставлять его там насильно никто не стал бы. Вместе с ним в комнате общежития ночевали бы еще пятеро, одного с ним возраста; каждый день его бы бесплатно кормили. Участие в программе было бесплатным, средства черпались из частных фондов и правительственных грантов. Все это было как будто специально придумано для Блу.
Джинни рассказала директрисе о ситуации Блу и о том, как с ним познакомилась. Та, ровесница Джинни, сказала, что парню повезло с наставницей.
– Я уезжаю на три месяца, – предупредила Джинни. – Когда я вернусь, он сможет опять перебраться ко мне, но, пока меня не будет, мне бы хотелось, чтобы он жил здесь, – с воодушевлением сказала она.
– Пусть сам решает, – философски молвила Энн Оуэн, директриса. – Наш главный принцип – добровольность. Не захочет – у нас полно других, мечтающих к нам попасть.
Джинни оставалось надеяться, что Блу проявит покладистость и благоразумие и откажется от уличной жизни. Этот вариант никуда от него не денется, тем более что, по уверениям его тетки, Блу питал отвращение к правилам и к дисциплине. Он слишком долго пользовался независимостью, хотя то же самое можно было сказать о большей части обитателей «Хьюстон-стрит» – так называлось заведение. Познакомившись с ним, Джинни рассказала о нем Блу. Тот насупился.
– Не хочу там жить, – проворчал он, надувшись.
– А что, в аппаратной тебе лучше? Здесь тебя накормят, уложат спать. Здесь другие ребята твоего возраста и старше, скучно не будет. Заболеешь – вылечат. Не глупи, Блу, не рискуй, жить на улице опасно. Сам знаешь, там жизнь хуже некуда.
– На улице я делаю, что хочу, – уперся он.
– Ага, хочешь – мерзнешь, хочешь – голодаешь, хочешь – получаешь палкой по голове и отдаешь хулиганам все, что у тебя есть. Выбор что надо, и не говори! – Она не хуже Блу знала, что его ждет на улице. – Я вернусь в конце апреля, и ты сможешь переехать сюда, если захочешь. А пока тебе надо как-то продержаться. – Обоим это казалось огромным сроком, а Блу к тому же боялся, что Джинни вообще не вернется. – Давай так: в воскресенье сходим туда вместе, тогда и решишь. Последнее слово за тобой, – напомнила она ему.
Да, окончательный выбор был за Блу, заставить его никто не мог, да и не собирался. Удобством общежитие все равно уступало квартире, но, с другой стороны, он провел в ней мало времени, да и, по сравнению с аппаратной и с другими закутками, где он привык ютиться, общежитие должно было показаться дворцом. Другое дело, что Джинни тревожилась, долго ли Блу сможет мириться с дисциплиной. До сих пор он был вольной птицей, а воля затягивает…
В субботу он брел в «Хьюстон-стрит» так неохотно, так медленно, словно надел свинцовые башмаки. Щербатые ступеньки главного корпуса он преодолел почти ползком. В этом корпусе было три отдельных помещения: одно для женщин и два для мужчин – жильцов здесь величали по-взрослому. Блу озирался и помалкивал. Несколько человек помахали ему в знак приветствия, но он не обратил на них внимания. Пока Джинни беседовала с воспитателем Хулио Фернандесом, полным гостеприимства, тепла и желания поделиться информацией, Блу стоял с каменным лицом, а потом чуть не разревелся.
– Ну, как, Блу, хочешь к нам? – напрямик спросил его Хулио.
– Не хочу! – почти грубо отрезал Блу.
– Смотри не прогадай! Пока что у нас есть для тебя койка, но она недолго простоит свободной. У нас всегда аншлаг.
Рядом находилась станция подземки, на дорогу в школу у него уходило бы несколько минут. Пока Хулио и Джинни обсуждали подробности, Блу отошел в сторонку. Кто-то включил классическую фортепьянную музыку – Джинни сочла это перебором. Вдруг Хулио умолк и уставился на что-то у нее за спиной. Она оглянулась – и разинула от изумления рот. На пианино играл с выражением отрешенности на лице сам Блу! У них на глазах он перешел от классики к джазу. Он словно забыл обо всех вокруг, перенесшись в совершенно другой мир.
– Да он талант! – прошептал Хулио, тараща глаза. Блу ни разу не обмолвился, что умеет играть на фортепьяно, его тетка тоже. Он говорил о своей любви к музыке, а теперь его пальцы летали по клавишам, как у заправского профессионала. Некоторые приютские замерли, заслушавшись. Когда он закончил, раздались аплодисменты. Он опустил крышку старого инструмента и вернулся к Джинни и Хулио. По виду Блу можно было подумать, что не произошло ничего необычного, но все, кто его слушал, были другого мнения.
– Когда я должен заехать? – спросил он Джинни.
– Ты ничего не должен, – ответил за нее Хулио. – Не хочешь – не делаешь, у нас так. Здесь не тюрьма. Этот дом для таких ребят, как ты, которые хотят здесь находиться. Каждый приходит сюда по доброй воле. Мы не исполняем судебных постановлений.
В общей сложности здесь могли разместиться 440 человек, и чаще всего набиралось именно это количество.
– Когда ты уедешь? – с несчастным видом спросил Блу у Джинни.
– Через десять дней. Наверное, тебе стоило бы перебраться сюда на следующей неделе, не дожидаясь моего отъезда, чтобы я еще несколько дней могла последить, как ты здесь приживаешься. Мы будем продолжать видеться. – Она хотела его ободрить, но он выглядел совершенно безутешным.
– Ладно, на неделе так на неделе, – с отсутствующим видом проговорил он. Теперь он напялил маску безразличия.
Они поблагодарили Хулио, договорившись, что Блу будет ждать койка, и ушли. На улице Джинни уставилась на Блу, не скрывая удивления.
– Ты не говорил, что ты пианист! – Она еще не оправилась от сюрприза. Блу играл замечательно, у него обнаружился редкостный дар. Она недоумевала, как, где он умудрился так овладеть инструментом.
– Какое там! – Блу пожал плечами. – Так, баловство.
– Нет, не баловство, Блу, а настоящий талант! Ты владеешь нотной грамотой? – Какие еще сюрпризы у него припасены?
– Типа того. Я самоучка. Бренчу понемногу.
– Если ты называешь это «бренчанием», то… Ты сразил наповал и меня, и всех присутствующих. Все от неожиданности попадали и отбили себе задницы.
Наконец-то он заулыбался. Она не стала спрашивать, понравилось ли ему в приюте: ответ был ей известен. Это было не важно, главное, что Блу дал согласие. А вот то, как он играет, заставило ее посмотреть на него совсем другими глазами. Мимо такого таланта нельзя было пройти, тем более, если Блу и вправду овладел инструментом собственными силами. Мальчишка оказался разносторонней натурой, и Джинни только начинала знакомство с гранями его личности.
– Где же ты учился музыке? – спросила она его в вагоне подземки.
– В подвале церкви, где молится моя тетка, стоит пианино. Священник разрешал мне играть. – Сказав это, Блу посерьезнел, Джинни заметила в его глазах незнакомое выражение. – Но он оказался гадом, так что я это дело бросил. Теперь где вижу пианино, там и сажусь поиграть. Иногда захожу в музыкальные магазины, оттуда не сразу выгоняют.