– Стой где стоишь! – приказал да Сильва. – Когда услышишь, что дверь закрылась, можешь снять повязку. Не раньше. Поняла?
С трудом, но я все-таки кивнула. Раздались шаги, скрип петель, дверь хлопнула, вспыхнула лампочка под потолком.
Комната напоминала гараж или сарай – бетонные стены, пыльный бетонный пол, ни одного окна. В углу валялся потрепанный голубой спальник, рядом стояли пластмассовый садовый стул и ведро. На спинке стула висела на удивление аккуратно сложенная мужская рубашка, а сверху – полотенце. Рядом со стулом обнаружилась фарфоровая тарелка в цветочек, а на ней – сэндвич и апельсин. Двухлитровая бутылка воды. Больше ничего. Несколько минут я простояла, прижавшись к стене и дрожа, прислушиваясь к малейшему шороху. Наконец, убедившись, что я в одиночестве, я, словно дикое животное, набросилась на сэндвич, проглотила его, практически не жуя, и выхлебала полбутылки воды, чтобы сухой хлеб и ветчина не так сильно царапали воспаленное от морской воды горло. Даже не помню, когда я ела в последний раз, – два дня назад? Доев все до последней крошки, я налила немного воды на ладони и смыла соль с лица, с трудом стянула с себя джинсы и надела рубашку. Апельсин решила оставить на потом, чтобы растянуть удовольствие.
Несколько кругов по бетонному полу, растяжка, чтобы оживить затекшее от бездействия тело, – вот и все развлечения на вечер. Подойдя к двери и прислушавшись, я не услышала ничего: ни щелканья зажигалки, ни разговоров вполголоса, ни шарканья ног. С внутренней стороны двери ручки не было, поэтому я толкнула ее ладонями, чтобы узнать, услышит ли меня кто-то. Совершенно неизвестно, где я нахожусь, но сейчас меня явно оставили одну. Медленно почистив апельсин и разделив его на дольки, я уселась на пол. Если они собираются меня убить, то зачем оставлять мне еду? И кто такие «они»? Полагаю, коллеги да Сильвы, вот только не в форме финансовой полиции. Меня не особенно радовала перспектива спать в мешке на полу, но тем не менее я забралась в него, согрелась и калачиком свернулась в углу. Голая лампочка под потолком освещала центр комнаты, оставляя тусклые тени по углам.
Из-за крайней степени усталости и перевозбуждения мозг работал в бешеном ритме, и мне никак не удавалось уснуть. Когда я наконец задремала, подсознание выдало мне нарезку из событий последних дней: падающий на пол моей венецианской квартиры скелет Элвина Спенсера, допрос у да Сильвы в участке, долгая, безмолвная поездка на машине через всю Италию. Проснувшись, я попыталась привести мысли в порядок, но, когда в дверь вошел Кэмерон Фицпатрик с охапкой окровавленных простыней, я поняла, что все еще сплю и вижу кошмар. Фицпатрик давно мертв. Кому знать, как не мне, ведь именно я убила его несколько лет назад в Риме. Потом мне приснился да Сильва. Черное небо, шлюпка плывет по морским волнам, но вскоре море превращается в ванну, холодная вода едва уловимо пахнет миндалем и мягко-мягко затягивает меня на дно…
Резко проснувшись от собственного храпа, я с трудом пошевелила онемевшими от сна на бетонном полу конечностями в монотонном свете лампочки. Сначала я даже не могла сообразить, сколько прошло времени – несколько минут или дней? Из-под двери виднелась узкая полоска света. Не вылезая из спальника и извиваясь, как гусеница, я подползла к двери, прихватила по дороге бутылку с водой и села.
Я думала, что веду свою игру, что сама устанавливаю правила. Однако моя игра оказалась лишь частью чужой игры, огромной сети, которую начали плести задолго до меня, и теперь эта невидимая паутина облепила меня, лишая возможности двигаться.
С трудом заставив себя выбраться из спальника и встряхнуться, я попыталась сосредоточиться. Раздалось едва слышное шуршание, и я вздрогнула – крыса? Черт, а вдруг скорпион?! Но это оказался банальный жук размером с мой большой палец, он тупо бился жирными, маслянистыми надкрыльями о бетонные стены. Мне показалось, что я наблюдала за ним несколько часов, прежде чем он наконец упал на пол, перевернувшись на спину, беспомощно и жалко засучил лапками, а потом, кажется, умер. Я осторожно дотронулась до жестких надкрыльев – ничего. Почему-то эта история взбодрила меня. Взяв обрывок обертки от сэндвича, я подхватила жука и положила его на пол в центре комнаты. Потом порвала на мелкие кусочки кожуру апельсина. После морской воды мои волосы напоминали мочалку, я долго пыталась оторвать один из колтунов, наконец у меня в руках оказалась прядь волос, и я обвязала ею один из кусочков кожуры. Так, это у нас будет Джудит. Я положила конструкцию рядом с жуком, которому предназначалась роль да Сильвы. Ромеро да Сильва. Который следил за каждым моим шагом с самого начала. Да Сильва – полицейский. Да Сильва работает на мафию. Он привез меня в Калабрию. Зачем? Я принялась выкладывать кусочки кожуры вокруг жука, словно цифры на циферблате часов. На каждом кусочке я выцарапывала ногтем инициалы. Вот Руперт, мой бывший шеф, глава лондонского аукционного дома «Британские картины», где я когда-то была девочкой на побегушках. А вот – я выцарапала очередную руну – арт-дилер Кэмерон Фицпатрик. Руперт и Фицпатрик собирались нагреть нашу контору на приличную сумму, продав с молотка подделку – картину, которую я украла после того, как Руперт уволил меня, а я убила Фицпатрика. Руну «Ф» я убрала из круга. Фицпатрик работал с человеком по фамилии Монкада и торговал поддельными картинами через итальянский банк-посредник. Пошли дальше: рядом с кусочком кожуры с буквой «М» появился следующий игрок. Клере. Рено Клере. Полицейский, коллега да Сильвы. Клере я убила, поэтому легким щелчком пальцев я убрала из круга и этот кусочек.
Что дальше? Мозг заработал четко, пытаясь решить поставленную задачу. Я переехала в Венецию, сменив личность. Джудит Рэшли исчезла, превратившись в Элизабет Тирлинк, куратора и владелицу галереи «Джентилески». Осторожно вытащив нитку из моей начавшей подгнивать футболки, я повязала ее на кожуру «Джудит». Следующий: «К», Казбич. Монкада вел дела с Казбичем и его боссом Баленски. Следующий кусочек. Эта парочка отмывала на арт-рынке деньги, полученные с продажи оружия. Монкаду и Баленски я из круга убрала. Оба мертвы. Какая жалость! Кто же остается?
Перышко из спального мешка ознаменовало появление на сцене новой фигуры: Ермолов. Павел Ермолов, состоятельный русский коллекционер и ценитель искусства. Казбич пытался продать ему Караваджо. Точнее, картину, которую он выдавал за Караваджо. Мы с Ермоловым раскусили его план и вывели на чистую воду Казбича, Монкаду и Баленски. Ермолова я оставила в кругу. Чего я никак не могла понять, чего я совершенно не замечала, так это присутствия да Сильвы, следившего за мной все это время. Склонившись над тем, что со стороны показалось бы кучкой мусора, я бормотала себе под нос и, наверное, напоминала колдунью вуду. Так, дальше… «Э» – Элвин Спенсер. Элвин… оказался не в том месте и не в то время. Тусовщик из мира искусства, много связей в «Британских картинах». Стал совать нос не в свое дело, точнее – в мои дела. Поэтому его пришлось пустить в расход, только вот от улик почему-то я на этот раз избавиться не потрудилась. Взяв в руки этот кусочек кожуры, я положила его рядом с трупом жука. Да Сильва разнюхал про Элвина и сделал вид, что собирается арестовать меня. Только вот арестовывать меня он не стал. Я легла и стала задумчиво разглядывать образовавшуюся на полу мозаику из артефактов.
Да Сильва хочет, чтобы я работала на него. Он сам сказал мне об этом на пляже. А если я откажусь? Вероятно, здесь от меня избавиться будет легче, чем в Венеции. Разумеется, у да Сильвы есть друзья, есть связи – люди, которые привезли меня сюда, где бы я сейчас ни находилась. Мафия. Ноги меня все еще слушались с трудом, поэтому, перекатившись на другой бок, я подползла к кожуре и расположила обрывки вокруг жука в другом порядке. Монкада – мафиози, Казбич и Баленски тоже имели связи с мафией. Да Сильва – вот недостающее звено! Звучит безумно, но я почему-то подвинула всех апельсиновых человечков поближе к жуку, напоминая себе ребенка, играющего с фигурками из лего.
О мафии я знала довольно много, несмотря на то что многие влиятельные люди в Италии продолжали упорно отрицать сам факт ее существования. Всего лишь лет двадцать назад или около того архиепископа Палермо допросили на суде против нескольких крупных мафиози. Когда прокурор задал ему вопрос, что такое мафия, епископ ответил, что, насколько ему известно, это такая марка стирального порошка. Сицилийская церковь, как выяснилось позднее, имела тесные связи с боссами «Коза Ностры». Такое официальное отрицание самого факта существования организованной преступности говорило о том, насколько глубоко мафия интегрирована с государством. Если можно купить архиепископа, почему не купить полицейского? Это вполне объясняло ту легкость, с которой да Сильве удалось незаметно доставить меня сюда, но, с другой стороны, если у него такие связи, то кто же тот человек на пляже? Наемник, чье тело морское течение неспешно несет к побережью Апулии? В этот момент у меня наступило затопление от переизбытка информация, и я снова уснула – на этот раз глубоким сном. Проснувшись, я сразу заметила, что полоска света из-под двери исчезла.
Я лежала на боку, подложив под голову спальник. Видимо, снова вырубилась. Стало еще холоднее. Ночь. Ощущение более плотной, более мягкой тишины в невидимом мире за стенами моей тюрьмы. Я опять принялась разглядывать построенную на полу модель, которая имела смысл для меня одной. За пределами круга на полу валялся кусочек хлеба. Взяв хлеб двумя пальцами, я стала перекатывать его туда-сюда, пока он не стал мягким, а потом слепила из мякиша крошечную голову и тельце. Кэтрин. Моя сестра Кэтрин.
В полицейском участке в Венеции я призналась в убийстве Элвина Спенсера. А что еще мне оставалось делать, если его труп сидел в кресле в моей собственной квартире? Не успела я избавиться от трупа и замести следы. Когда да Сильва спросил меня, почему я этого не сделала, почему-то я не смогла думать ни о чем, кроме моей маленькой сестренки Кэтрин, которая умерла. В ванне, пахнувшей миндалем.
Я никогда не думала о Кэтрин. Просто не могла себе этого позволить. Потому что воспоминания затягивали меня в мутный, маслянистый водоворот. Ты знаешь, что ты сделала. Но ты же не виновата? Правда ведь не виновата? Это мама во всем виновата.
Второпях я собрала всю импровизированную мозаику, прихрамывая, отошла в противоположный угол комнаты и выбросила все в ведро с мочой, где этому мусору и было место. Жук предательски всплыл на поверхность.
Не знаю точно, сколько времени я провела в одиночестве, но думаю, что-то около трех дней. Во второй раз я проснулась от громкого стука в дверь. Голос – кажется, это был Вонючка – на ярко выраженном диалекте итальянского громко приказал мне встать в угол, отвернуться лицом к стене и надеть на глаза повязку. Я поспешила сделать все, как он сказал. Один за другим со скрипом отодвинулись три засова, и охранник вошел в комнату, молча направился в дальний угол, что-то поставил на пол, потом послышался тихий плеск – он взял ведро, и тут я обрадовалась, ведь для него это наверняка была унизительная работа. Дверь открылась и снова закрылась, но я изо всех сил пыталась различить хоть какой-то запах: выхлопные газы, оливковые листья, возможно, удобрения или даже запах хлеба – что угодно, что могло бы подсказать мне, где я нахожусь. Тщетно. Здесь пахло только пылью. Замки снова защелкнулись, затем голос произнес, что я могу снять повязку. Я бросилась к двери, прислушалась к замирающим в тишине шагам, а потом к едва уловимому звуку отъезжающей машины.
Мой паек, как оказалось, состоял из еще одной бутылки воды, упаковки влажных салфеток, еще одного сэндвича с ветчиной, упаковки шоколадного печенья, маленького полотенца с бахромой, банана и клубничного йогурта. Ложка мне не полагалась. Я помылась как смогла, а потом натянула влажные джинсы, от которых уже начало пахнуть плесенью. Завернувшись в спальник, я медленно ела, осознанно наслаждаясь каждым кусочком пищи. Неплохо было бы покурить, но, с другой стороны, чистка организму тоже не помешает. После еды я вытерла зубы влажной салфеткой и шершавой внутренней стороной кожуры банана.
Точно такой же ритуал повторился на следующий день. Какое-то время я ходила кругами по комнате, делала отжимания и выпрыгивания из положения лежа, чтобы не замерзнуть, а потом в деталях планировала побег. Пластиковый стаканчик из-под йогурта, конечно, мне особо не поможет, но можно попробовать спрятаться за дверью, плеснуть мочой из ведра в лицо Вонючке и сбежать, пока он будет утираться. Судя по звуку шагов, он шел вниз, а потом налево, к машине, значит можно попробовать побежать направо – вот только куда? Даже если у Вонючки нет оружия, откуда мне знать, что, кроме него, тут никого нет? К тому же у меня не было обуви: кеды, которые я надела еще в Венеции, утонули в море. Если этот сарай, или как его там, находится в глуши, а судя по тишине, так оно и есть, недалеко я уйду по пересеченной местности от как минимум одного мужчины, которого предварительно искупаю в дерьме. Может, придушить Вонючку повязкой? Такой фокус я уже пробовала, но охранник точно сильнее меня, а врасплох мне его застать не удастся. К тому же в отличие от Элвина Спенсера, погибшего от удушения в моей ванне в Венеции, Вонючка явно был профессионалом.
Есть еще один вариант: встретить Вонючку голышом и предложить ему потрахаться в обмен на свободу. Зеркала у меня под рукой не было, но что-то подсказывало мне: сейчас я не очень-то похожа на жрицу любви. Хотя если ему очень хочется секса, заткнет нос или потерпит, ничего страшного, к тому же Вонючка и сам, кажется, не очень-то следил за личной гигиеной. Однако, даже если я очень расстараюсь, вряд ли он будет в таком восторге от моей дырки, что рискнет обмануть да Сильву и отпустить меня. План занимательный, но дерьмовый. Если бы да Сильва хотел меня убить, то уже сделал бы это. Кажется, он что-то говорил про работу… Значит, у меня есть что-то, что ему нужно, что-то, что я могу сделать, хотя ценность моей работы пока что измеряется только в сэндвичах и бананах.
Поскольку я всегда верила в то, что счастливой быть необязательно, а вот хорошо проводить время – это важно, я на удивление мало протестовала против своего заключения. Бояться мне было нечего, поэтому страх мне не помогал, и я просто приняла решение не чувствовать его. Часы тянулись долго, но, поскольку никаких нештатных ситуаций не возникало, я впадала в полугипнотическое состояние, которое усиливалось с каждым часом, – приятный ступор, можно даже сказать, покой. Я спала, делала упражнения, повторяла русские глаголы, а в остальное время думала о картинах. Есть много историй об узниках тюрем, которые читают вслух стихи или отрывки из Библии, чтобы не сойти с ума, я же отправлялась на воображаемые прогулки по Лондонской национальной галерее – там я впервые увидела настоящие картины. Чаще остальных я вспоминала одно полотно: «Авеню в Шантильи» Сезанна. Я видела этот пейзаж много раз, композиция в зеленых тонах, обычная лесная тропинка, перегороженная деревянной перекладиной, пыльная земля под ногами, а на заднем плане низкие белые строения и ярко-оранжевый шар то ли восходящего, то ли заходящего солнца. На первый взгляд картина излучает покой и может даже показаться безэмоциональной, но потом замечаешь, с каким озорством автор передает игру света. Кажется, что листья будто бы дрожат от твоего дыхания. Такие неподвижные и такие невероятно живые.
2
Однажды дверь открылась, и я, как всегда, послушно отошла в угол, ожидая, что Вонючка поставит на пол очередной кулинарный шедевр, но тут на пороге появился да Сильва. То ли его «каракал» выжил после наших морских приключений, то ли он целился в меня уже из нового пистолета. От звука знакомого голоса я вздрогнула.
– Можешь выйти.
После долгого пребывания в искусственном освещении цвета зимнего пейзажа показались мне яркими, как картины Кандинского, и буквально ослепили меня, пока я на ощупь пробиралась наружу: невозможно яркое сочетание зеленого и золотистого, голубого и серого ожидало меня в лучах зимнего солнца у каменистой лощины, поросшей хилыми дубками и низким кустарником. Резкий запах мирта, перегноя, сосен. Да Сильва снова был в форме, от него пахло гелем для душа и одеколоном. На фоне этого я особенно болезненно воспринимала собственный запах изо рта и немытые, жирные волосы. Вонючки поблизости не было. Да Сильва протянул мне пластиковый пакет: