Закваска - Робин Слоун 2 стр.


Чайман закатил глаза, словно само это желание – обслуживать посетителей в специальном помещении – было сумасбродством в духе Версаля.

– Мы будем скучать по тебе, – сказал он. – И я, и Беорег.

Пакет сморщился у меня в руках, да и в глазах защипало. Мне хотелось взвыть: «Не бросайте меня! Что же я теперь буду есть? Кому я буду звонить?» Но я выдавила из себя только: «Очень жалко, что вы уезжаете».

Он кивнул. Я тоже кивнула. Стоял август, и было очень холодно. Он сказал:

– Я должен тебе рассказать. У нас с Беорегом есть присказка. Когда он дает мне твой заказ – Чайман ткнул пальцем в пакет, который я держала в руках, – и говорит: «Это для Лоис, на Кабрильо-стрит», мы потом всегда хором добавляем: «Для едока номер один!»

Я не поняла, что это значит, но раньше мне никогда не доводилось быть номером один.

– Мы это от души. Потому что ты нам нравишься. Понимаешь?

Я понимала.

Уже оседлав мотоцикл, Чайман многозначительно поднял вверх указательный палец. Поверх шума мотора он крикнул мне: «Едок номер один!»

Стол любителей суспензии

Моя работа выглядела так: я по двенадцать часов в день просиживала в подвале перестроенной макаронной фабрики неподалеку от стадиона, где играют «Джайентс». Компьютер у меня был громоздкий, в нем все время громко жужжал вентилятор, охлаждая мощные графические процессоры. На моем столе стояла пара мониторов, лежала клавиатура и планшет со стилусом. Мышки не было. Трюк с планшетом мне посоветовал один из доброжелательных коллег-программистов в «Кроули» как средство борьбы с туннельным синдромом. Призраки в «Дженерал Декстерити» относились к нему скептически. Они и представить не могли, что их тела могут их подвести.

«АрмОС» состоит из двух частей. Контроль – это код, диктующий, как должна двигаться рука. Контроль считывает сверхточные данные и сокращает механические мускулы. Код довольно компактный и постоянно оптимизируется: любое улучшение Контроля – более быстрое считывание данных, более сильный захват – распространяется на любые действия рук.

Вторая часть – Таск, код, диктующий цель движения, восхитительная смесь эвристики и хакинга. Если контроль занимается лишь одним – движением в пространстве, – то Таск охватывает тысячи задач.

Модуль под названием Сборка отвечает за баланс, чувство веса и работу со слоями материала. По соседству с ним располагается модуль Стекло – шпаргалка с кодом, где хранятся размеры десяти тысяч самых популярных в научном мире склянок и пробирок.

Помимо Таска и Контроля есть еще Интерфейс – модуль, позволяющий пользователям контролировать руки и обновлять их по вайфаю с помощью веб-приложения (все жалели ребят из Интерфейса: у них была чересчур простая работа).

Питера, моего менеджера, недавно повысили, теперь он возглавлял отдел Контроля. Я работала в блоке, отвечающем за проприоцепцию. По-моему, это очень красивое слово – про-при-о-цеп-ци-я! – как, собственно, и процесс, позволяющий организму оценивать свое положение или положение его частей в пространстве. Это необходимое умение, оно куда важнее любого из пяти чувств. Когда человек движется, он смотрит вперед, а не вниз, на свои ноги, потому что точно знает – они находятся там, где положено, и делают то, что нужно. И это круто!

Неожиданным следствием этой работы стало то, что я регулярно зависала, размахивая руками в воздухе, и пялилась на собственные запястья, пытаясь понять, что и как в этот момент происходит. Я закрывала глаза, вытягивала руку, медленно поднимала ее и одновременно поворачивала. Что я чувствовала? Тяжесть своей руки, а еще… к ней примешивалось еще какое-то странное ощущение. Не прикосновение. Нечто другое. Проприоцепция!

Я частенько занималась этим – не только в исследовательских, но и в терапевтических целях, и вот однажды, открыв глаза, я увидела Питера: он стоял рядом и молча наблюдал за мной. Я взвизгнула.

Я наконец сходила в штатную клинику «Дженерал Декстерити» и там, между кабинетами стоматолога и массажистки, врач сообщил, что причина моей постоянной боли в желудке – стресс. Медсестра вынула из толстой стопки буклет. На обложке корпоративным голубым цветом было напечатано: «Меняя мир, не забывай и о себе».

Это Питер посоветовал мне перейти на жидкую пищу, которую предпочитали многие программисты, в том числе он сам. Она легче усваивалась, это было важно в условиях постоянного стресса.

– Попробуй Суспензию, – сказал он. – Отличная вещь.

Суспензия оказалась питательным гелем, который производила одноименная компания. Ее офис был всего в паре кварталов от нашего. Суспензия, по консистенции как густой молочный коктейль, была расфасована в блестящие зеленые тетрапаки. Она содержала все необходимые вещества, была богата пробиотиками, и от нее веяло безысходностью антиутопий.

Я оплатила пробный месяц, воспользовавшись скидочным купоном от Питера. Мне привезли Суспензию прямо в офис. Когда я пришла на склад забрать заказ, там обнаружился гигантский зеленый тетрапаковый зиккурат, сложенный на паллете. Я была не одинока. Суспензия оказалась на вкус как обожженный миндаль и действительно усваивалась легче, чем еда из столовой. Кроме того, она спасла меня от бесконечных метаний между салатом и паэльей.

Был и еще один бонус: социализация. Теперь в обеденное время я сидела в том углу столовой, где значительная часть моих коллег-декстров собиралась и потягивала серый питательный гель. Группа людей за моим столом стала моим первым шатким мостиком в мир рабочей дружбы. Питер был нашим вождем. Как выяснилось, Суспензия спонсировала его: ему продлевали самую дорогую подписку забесплатно, пока ему удавалось удерживаться в пятерке лучших из своей возрастной группы в разных спортивных соревнованиях (десятикилометровые забеги, триатлон, метание бревна), где он всегда появлялся в зеленой форме с эмблемой Суспензии. Он был подписан на самый новый, ультрасовременный состав и пил его три раза в день семь дней в неделю, несмотря на периодически проявляющиеся побочные эффекты.

Остальные в нашей группе пили Суспензию пару-тройку раз в неделю, а в другие дни юркали в столовскую очередь, чтобы под скорбным взглядом Кейт, шеф-повара, выбрать лучший кусок жареной курицы.

Кроме Питера, к нашей группе принадлежали Гарретт, бледный, вечно напряженный программист, который занимался интернационализацией; Беджамин из безопасности – его обязанностью было обеспечивать защиту от хакинга механических рук; Антон, ассистент отдела продаж, неизменно с полудохлой блютуз-гарнитурой в ухе; и Арджун, бойкий дизайнер интерфейсов, тоже родом из Мичигана, – именно он был первым из декстров, кого я отважилась назвать своим другом. Помимо встреч за Суспензией мы с Арджуном иногда после работы, в десять вечера, захаживали в бар чуть подальше по Таунсенд-стрит – выпить пива с картошкой фри. Питер этого не одобрял.

Во время одной из пауз за нашим столом (а пауз было много: мы были те еще задроты) я рассказала товарищам по потреблению Суспензии грустную новость о «Супе и Закваске на Клемент-стрит».

– Я не ем хлеба, – быстро сказал Питер.

– У тебя же от этой еды живот болел? – сказал Гарретт.

Но это было не так.

– Суп был очень острый, но какой-то… сбалансированный. И мне очень нравились ребята, которые там работают.

У меня свело челюсти, и я поняла, что выказала слишком много эмоций для этой компании.

– Так что теперь на ужин опять Суспензия, – сказала я и звучно отхлебнула из пакета.

В тот день я не могла заниматься ни проприоцепцией, ни «АрмОС», так что отправилась в ЦОЗ. Там на верстаках стояло множество рук в разных позах: одна держала несколько пробирок, как в лаборатории; другая – разобранный на части телефон, как на заводе; третья – открытую картонную коробку, как на складе, и т. д. и т. п. В руках были дрели, пылесосы, кое-где стояли просто голые многозвенные кисти. Тренировочный ярус щелкал, жужжал, повизгивал и хлопал, а надо всем этим периодически кто-то чертыхался.

Возле каждого верстака стоял инструктор, который сгибал и разгибал руку, демонстрируя последовательность действий: поднять и потрясти пробирку, взять и вставить в нужное место деталь телефона, закрыть и заклеить коробку (этим занимались сразу две руки под поскрипывание скотча).

Инструкторам хорошо платили, но у них был лишь временный контракт. Каждый лабораторный техник, рабочий фабрики или специалист по логистике должен был обучить одну руку безукоризненной последовательности действий в разных ситуациях, в том числе неблагоприятных. Когда рука обучалась правильному алгоритму, ее включали в «АрмОС», и в этот момент все руки в мире, произведенные «Дженерал Декстерити», научались выполнять эту задачу.

Не все инструкторы находились в этом здании. Помимо встроенных умений «АрмОС», можно было докупить дополнительные функции – некоторые гораздо более специфические, чем мы могли вообразить. Как засеивать чашку Петри конкретной бактерией? Как вставить в реактор топливный стержень? Как сшить футбольный мяч? Над некоторыми из этих задач работали целые группы исследователей. У ребят с ядерным реактором было всего трое клиентов, но очень богатых.

Я помедлила, наблюдая за руками. Я видела в их движениях результаты своей работы. При повороте сразу в двух измерениях их движения стали мягче, чем были несколько месяцев назад. Ради этого я провела кучу времени, пялясь в таблицы результатов ПКД‐2891.

Одна рука под руководством плотного бородатого тренера оказалась один на один с муляжом кухонного стола, на котором стоял только миксер и упаковка яиц. Бедняга! Мне стало ее жаль.

Рука достала из упаковки яйцо, поднесла его к миске, слегка ударила о бортик. В первый раз совсем слабо, во второй – посильнее, но все равно недостаточно, в третий раз – гораздо сильнее, чем надо. Скорлупа разлетелась, желток оранжевыми лентами заструился между пальцев, а затем по стенкам миски и по столу.

Я порадовалась, что работаю не в Отделе Силы. Даже спустя столько лет работы «АрмОС» все еще не умел вычислять нужный уровень силы для простых действий. Мы научились всему, чему только можно, а яйца разбивать не научились.

В тот день я вышла с работы раньше, чем обычно: на улице еще светило солнце. Я предварительно проделала кое-какие офисные трюки: оставила компьютер включенным, словно в разгар работы, художественно разложила на спинке кресла свою кофту, чтобы все видели, что я не ушла – ни в коем случае, – а просто вышла на встречу или поплакать в ванной. Обычное дело.

На самом деле я поехала домой. В груди будто узел завязался, и вначале я подумала, что это, возможно, проблемы с сердцем, но пока добралась до парковки на Кабрильо-стрит, поняла, что мне просто грустно.

Закваска с Клемент-стрит

Я оплакивала свою утрату, потягивая Суспензию, и подгружая какой-то мрачный сериал со своим тормозным Интернетом, когда кто-то постучал в дверь – легко и уверенно. Этот стук был мне знаком.

Это был Чайман, впервые без шлема. У него оказались светлые песочные волосы.

– Едок номер один! – крикнул он.

Позади него на ступеньках стоял еще один мужчина, тоже с приятным лицом и песочными волосами, но более смуглый и покрупнее.

Чайман обернулся к нему.

– Беорег, не стесняйся. Иди сюда.

Этот голос по телефону! Беорег, повар, мастер комбо, создатель моего уюта. Я чуть ему не поклонилась.

– Мы сейчас уезжаем, – сказал Чайман. За ними было припарковано шоколадного цвета такси. – Но Бео придумал сделать тебе подарок.

– Спасибо, – сказала я.

Беорег улыбнулся, но взгляд его был устремлен куда-то нам под ноги. Он передал мне нечто, завернутое в грубое кухонное полотенце. Это был глиняный горшок размером с большую банку арахисового масла, темно-зеленый, с такой же крышкой, покрытой блестящей глазурью.

– Что это?

Выглядела эта штука как урна с прахом предков, и мне совершенно не улыбалось стать его обладательницей.

– Это наша культура, – мягко сказал Беорег.

Нет, я решительно не…

– В смысле, закваска, – поправился Беорег. – Ну, знаешь, чтобы печь хлеб. Я принес ее, чтобы ты могла сама печь хлеб.

Я понятия не имела, что делать с закваской.

Чайман заметил мое смятение.

– Бео тебе все покажет, – сказал он и вытянул шею, чтобы заглянуть в мою квартиру. – У тебя есть кухня?

Кухня у меня была, и мы вошли в квартиру.

– Очень чисто, – сказал Беорег. У него был безупречный английский, и говорил он быстро, как герой телешоу на BBC – не исторической драмы, а какого-нибудь современного.

– Я никогда в жизни не готовила, – призналась я.

– Потому что ты едок номер один! – воскликнул Чайман. Он радостно указал на их меню, которое все еще висело на холодильнике.

– У тебя есть мука? – спросил Беорег.

Я чуть не рассмеялась.

– Нет. У меня вообще ничего нет, правда. Я не готовлю.

Он резко кивнул.

– Ничего страшного, я дам тебе все, что нужно, – и быстро вышел за дверь.

Чайман уже без спросу открыл холодильник и шарил по полкам. Он вытащил глянцевый пакет Суспензии и посмотрел на него как на дохлую мышь.

Беорег вернулся через пару минут, таща огромный деревянный чемодан, потертый и поцарапанный, словно из другой эпохи. Он открыл застежку и откинул крышку. Внутри были свалены грудой кухонные принадлежности.

Маленькие хорошенькие горшочки, широкие плоские сковородки, толстая связка деревянных ложек со стальными черенками, миски для миксера, аккуратно сложенные одна в другую и проложенные бумагой, дымчатые стеклянные сосуды с крохотными инопланетянами внутри (возможно, это были соленья) и яркие коробочки с надписями на арабском, иврите и незнакомых мне языках. Крохотные баночки с красным и желтым порошком – наверняка это были ингредиенты «секретного комбо». К торцу сундука изнутри была пристегнута кухонная доска, на ней виднелось множество порезов и щербинок, свидетельств активной работы кухонного ножа.

Беорег спросил:

– Ты знаешь, как делают хлеб?

– Конечно, – сказала я. – В общих чертах.

Я знала, что для хлеба нужна мука.

– Нет, вообще-то нет.

Я была едок, а не пекарь.

– Есть живой организм, культура. Кажется, в Америке это обычно называют «закваска». Берешь ее, смешиваешь с мукой, добавляешь воду и соль, и культура производит газ, от которого тесто поднимается и приобретает определенный вкус.

Беорег стоял рядом, держа в руке инструменты.

– У тебя были когда-нибудь домашние животные?

Я уныло покачала головой. Я умела заботиться только о себе, да и то так себе, вот разве что…

– А растения?

– Да! – сказала я. – У меня был кактус.

– Отлично! Эта культура – закваска, прости – это примерно то же самое. Она тоже живая.

Беорег приподнял крышку.

– Видишь?

Оно совершенно не выглядело живым. По правде говоря, скорее наоборот, оно выглядело врагом всего живого. На месте всего живого я бы переходила на другую сторону улицы, увидев эту субстанцию.

– Понюхай, – скомандовал он, и наклонил горшок ко мне. – Чувствуешь?

Я вдохнула совсем чуть-чуть, пару-тройку молекул, не больше, и попыталась уйти от вопроса.

– А чем должно пахнуть?

– Чуть-чуть похоже на банан. Очень приятный запах.

Я принюхалась еще раз, опять ничего не почувствовала, но закивала.

– Да, правда, приятно пахнет.

Обычно я использовала эту тактику на винных дегустациях.

Беорег просиял.

– Только ее надо кормить, ладно? Чтобы она не умерла. Я тебе покажу как.

Он выложил все на стол. Приземистый пакет муки с аккуратно подвернутым и зажатым прищепкой краем.

– Цельнозерновая мука, – сказал он. – Обязательно цельнозерновая.

Затем на столе появились маленькая мисочка и чашка с длинной ручкой.

– Отмерь двадцать граммов – это вот столько.

Он погрузил чашку в пакет, стряхнул излишки пальцем.

– Видишь?

Он высыпал муку в миску, потом налил в чашку столько же воды из-под крана.

Назад Дальше