– Ну давай, – бормотала я. – Всего один день. Ты же должна легко такое переживать. В книге говорилось, что тебя можно оставить одну на неделю.
«Ты должна поставить мазгскую музыку», – сказал Чайман. Я поставила диск и несколько раз нажала на клавишу – пик-пик-пик, – прибавляя громкость.
Я кормила и лелеяла закваску, и она начала оживать: масса посветлела, на поверхности появился первый робкий пузырь.
Облегчение. А вместе с ним – раздражение: Чайман и Беорег одарили меня странной и могущественной субстанцией, которая к тому же требует постоянного ухода!
Я оставила закваску оживать, выудила из комода бутылку пино-нуар (я купила ее из-за ежика на этикетке) и удалилась в гостиную – сидела там, закрыв глаза, и потягивала вино. У него был слабый привкус грязи, в хорошем смысле. Я снова поставила диск Чаймана. Когда он опять закончился, я вылила в стакан остатки вина и поставила диск снова.
Эти семь песен были медленные и витиеватые, казалось, одна плавно перетекает в другую. Некоторые из них пели женщины, другие – мужчины, а одну – смешанный хор. Все они были в одном стиле – грустные, очень грустные, но как-то по-будничному, без надрыва. В них не было рыданий; они спокойно признавали, что жизнь печальна, но в ней, по крайней мере, есть вино.
Я внезапно почувствовала аромат банана и пошла на запах в кухню – там закваска уже выросла в объеме больше чем вдвое и вылезала из горшка, и по его стенкам спускались вниз пухлые усики. Я услышала похрустывающий, щелкающий звук – пок-пок-пок – и это были не просто пузыри, на поверхности закваски была пена!
Будет лишь совсем небольшим преувеличением сказать, что она выглядела счастливой. И я ее понимала.
Я пошла в спальню, стянула штаны и плюхнулась на раскладной матрас – пьяная, усталая и довольная. Даже больше того – счастливая. И гордая собой: я не просто испекла хлеб, я поделилась им с другими и завела новых друзей, и неважно, что все они – либо программисты, либо Лоис. Может, программисты и Лоис – это все, что нужно человеку.
Я уже наполовину уснула, когда из глубины квартиры донесся звук – шепчущий скрип, словно кто-то гнет доску. А потом еще раз, погромче. Мне словно вкололи дозу адреналина – я разом проснулась, взгляд заострился, ноздри расширились.
Вроде некоторые люди, заслышав ночью странные звуки, кричат в воздух: «Эй! Кто тут?» Мне это всегда казалось глупостью. Ведь если странные звуки исходят от кого-то страшного, этот кто-то наверняка уже нацелился на тебя. Лучше сидеть тихо, уравнивая шансы. Я вскочила и на цыпочках прокралась к двери, затаила дыхание, напрягла слух.
Звук продолжался. Он стал менее скрипучим, теперь это был высокий гудящий звук. Ммм-ммм-ммм. Мое сердце забилось где-то в горле.
Я прокралась в гостиную, обшарила ее взглядом – входная дверь, окно. Все было закрыто. Это единственное преимущество маленькой квартиры: ее всю видишь разом.
Звук постепенно становился более привычным, бытовым, но я все еще его не узнавала. Ветер гудит в какой-нибудь щели? Я расслабилась и пошла на звук – на кухню. Там он стал громче. Подошла к столу – еще громче. Звук исходил от горшка с закваской с Клементстрит.
Я заглянула в горшок. По поверхности закваски пробегала легкая рябь. В лунном свете она казалось гладкой и блестящей.
Ммм-ммм-ммм.
Даже совсем изблизи звук был еле слышен. Я приблизила лицо к горшку, пытаясь найти источник звука. Может, это какое-то движение внутри закваски – оттого, что за вечер она остыла? Или, может, звук идет из труб за стеной? Я протянула руку к горшку, собираясь поднять его и проверить, сдвинется ли вместе с ним источник звука. Стоило моим пальцам коснуться глины, как звук стал громче, оформился в ясную нежную ноту, а потом еще и еще одну.
Закваска пела.
Ее поверхность вибрировала, словно горшок вот-вот закипит. Загадочная субстанция в горшке кипела, оставаясь холодной, подрагивала и каким-то образом еще умудрялась мелодично напевать.
Мелодия была похожа на песни с диска Чаймана, песни мазгского хора.
Она постепенно замирала в темноте, потом стихла.
Воцарилась тишина, и в этой тишине я попыталась осознать, что серая субстанция у меня в горшке пела. Затем она стала издавать деликатные пукающие звуки и наконец замерла неподвижно. Я убрала руку, а потом сама отошла к противоположной стене.
Хотелось бы сказать, что это были сказочные, фантастические мгновения, но я была взвинчена и готова к битве – состояние, знакомое людям всех эпох, разбуженным ночью странными шумами.
Я снова подошла к горшку, заглянула внутрь и прошептала: «Эй!»
Поверхность закваски утратила блеск, она больше не пела.
Я взвесила все возможности. Наверное, звук мог появиться при утечке газа: как будто весело лопаются пузырьки в кастрюле, но тогда звук был бы взрывной. Что-то вроде «поп-пуфф» или «шпок». Ну, может, «буф» или «блуп». Или «пфф». Пукающий звук вполне вписывался в эту гипотезу. Я расслабила язык и голосовые связки и с силой выдохнула воздух из легких, пытаясь сымитировать эти звуки. Буф. Шпок.
Но закваска звучала не так, никаких «буф» и «шпок». Она рокотало тихо, но ясно и четко – «ммм». Только вот чтобы издать этот звук, нужны губы, а чтобы подобрать ноту – мозг. Замысловатое снаряжение.
Я посмотрела вниз, на закваску. Она выглядела совсем не замысловато.
Я закрыла горшок крышкой и вернулась в кровать, но заснула не сразу.
Всегда сложно, когда в лобовое стекло рационально мыслящего человека вдруг с разбегу вмазывается нечто необъяснимое. Я могла бы поверить, что со мной через липкую податливую субстанцию говорило привидение. Могла бы получиться целая история: я бы устроила спиритический сеанс, вызвала кухонного экзорциста и т. д. и т. п. Но я, естественно, не верю в кухонные привидения, ангелов закваски и демонов из духовки, так что нужно было найти этому феномену объяснение с физической или психологической точки зрения. Мне ничего не приходило в голову.
Следующий день – субботу – я провела, пытаясь придумать, как песня закваски могла оказаться частью сна, проникшей в реальность, – этакий психологический вариант ошибки смещения на единицу. Но песня еще звучала у меня в голове.
Я вытащила диск Чаймана и повертела его в руках. Название было написано от руки. Никаких лейблов, не было даже названия компании или штрихкода. Ни одной подсказки.
Я открыла ноут и поискала информацию про разные алфавиты. Нашла сравнительную таблицу шрифтов, но наверху страницы было предупреждение, что на Земле тысячи письменностей, некоторыми пользуется лишь горстка людей, и перечислить их все невозможно. В таблице я не нашла ничего похожего на шрифт на диске или в меню «Супа и Закваски».
На мое письмо Беорег не ответил.
На следующий день закваска не пела, особенно не блестела, не отвечала на мои вопросы. Я даже не пыталась печь. Вместо этого я пристально наблюдала за закваской, помешивала ее, сунула нос в горшок. Закваска молчала и пахла бананами.
В воскресенье я тоже не пекла. Решила оставить ее в покое.
Шеф Кейт
В понедельник я встала рано и испекла две буханки с улыбающимися херувимскими лицами. Я завернула их в бумажные полотенца и сунула в рюкзак.
А еще я взяла с собой в офис горшок с его нежным содержимым и поставила к себе на стол рядом с Кубриком. Я протянула наушники от компьютера к горшку, свесила их через край внутрь и поставила диск Чаймана на минимальной громкости.
Столовая была почти пустая, если не считать нескольких ранних пташек (а может, они и вовсе не ложились), которые тихонько сидели с ноутбуками и йогуртом. На кухне шеф Кейт и ее небольшая команда сортировали гору картошки, складывая самые крошечные экземпляры в пластиковые контейнеры. Из блютуз-колонки глухо звучало регги.
Шеф Кейт перешла в столовую к декстрам прямо из модного ресторана на Валенсиястрит: ее привлекли щедрые условия опционов и нормированный рабочий день. Для Андрея она стала ценным трофеем. Он был известный обжора, а кроме того, все знали о его мечте – чтобы руки-роботы работали наравне с поварами на всех открытых кухнях города.
Я помахала и приподняла запеленутые буханки в знак приветствия. Шеф Кейт разгребла капусту на столе, освобождая место.
Она поднесла буханку к носу, потом постучала пальцем по ее нижней части и прислушалась. «Очень хорошо». Она вытащила зазубренный нож и скомандовала мне порезать хлеб, а сама отправилась на поиски чего-то еще.
Раз в квартал Андрей уговаривал шефа Кейт взять к себе в услужение руки-роботы, и раз в квартал они совершали какой-нибудь чудовищный промах. Последняя рука стояла в углу выключенная, подпертая шваброй, ожидая, пока ее отвезут обратно в ЦОЗ. Мы научились всему, чему только можно, а яйца разбивать не научились.
Я последовала указаниям Кейт и отрезала два толстых куска. Кейт вернулась, неся соль и масло, и обильно намазала и посыпала оба куска. «Вот так». Ярко-желтое масло укрыло хлеб, как одеяло. Кристаллы соли блестели. Это показалось мне лишним.
Кейт подняла свой кусок, как будто говоря тост, и сказала: «Уж лучше ешь каждый день вот это, а не эту вашу сопливую дрянь».
Она откусила кусок.
– Ну ты даешь! – она прожевала, откусила еще и повторила. – Ну ты даешь! Ты могла бы его продавать.
Я ответила, что Арджун мне сказал то же самое.
– Арджун ничего в этом не смыслит. А вот я знаю, о чем говорю. Это настоящий хлеб. Ну ты даешь! А мне продашь?
Она испытующе посмотрела на меня. Это была не просто дружеская похвала «вау, ты могла бы его продавать», это была хладнокровная оценка человека, который провел много времени, размышляя о том, что является, а что не является коммерчески сообразным (прибыльным, выгодным).
Другими словами, это было серьезное предложение.
Я сказала, что да, продам.
– Какая у тебя производительность?
– Небольшая. Я могу за один раз испечь две буханки, то есть четыре штуки будут готовы, наверное, за пару часов.
– Мне нужно восемь как минимум. Вы, ребятки, много жрете.
Я сказала ей, что смогу испечь восемь. Я понятия не имела, как именно, но так я ей сказала.
– Приноси на следующей неделе, – сказала шеф Кейт. – Будет пробная неделя, с понедельника по пятницу, лады?
Лады, согласилась я, даже не прочувствовав до конца всю важность момента. Может, во мне еще жило ощущение повседневного чуда от процесса выпечки, а может, роль сыграл тот факт, что я никогда раньше не делала ничего, что могло бы вызвать такую искреннюю реакцию. А оказалось, что искренняя реакция – это круто. Весело.
– Я плачу Эверетту Бруму по пять долларов за штуку, и тебе буду платить столько же – твой хлеб столько стоит. Оплата в течение тридцати дней – принесешь мне счет.
Оплата! Счет! Я упивалась всем этим.
– Увидимся в следующий понедельник, – сказала шеф Кейт. – Рано утром!
Я вернулась к себе за стол, улыбаясь – или, если честно, идиотски лыбясь. Кажется, раньше за рабочим столом со мной такого не случалось. Закваска с Клемент-стрит тоже была счастлива – она весело пузырилась, – а на моем рабочем месте легонько пахло бананами и тихо пел мазгский хор, кто бы ни был этот самый мазг.
От: Бео
ПРИВЕТ, ЕДОК НОМЕР ОДИН! Твой хлеб выглядит отлично. Я очень рад, что ты его испекла. Он пахнет бананами, хоть чуть-чуть?
Мы с Чайманом вернулись в Эдинбург. Тут мы все теснимся в маленькой квартирке Шехри. (Это моя мать. В мазгском нет слов «мама» и «папа». Я даже не знаю почему.) Я готовлю на всех. Спустя год в Сан-Франциско это наконец произошло: я наконец стал готовить лучше, чем моя мать! Она этого, конечно, не признает, но я-то вижу, что она нервничает. У меня сейчас закипает партия острого супа с новым для нее (прикинь!) ингредиентом – с ПЕРЦЕМ ЧИЛИ! Я открыл его на Клемент-стрит. Думаю, сегодня вечером моя мать признает поражение. Пожалуйста, представь, как я злодейски потираю руки.
Пиши мне еще!
Джей Стив
Поручение шефа Кейт тлело у меня в мозгу. Это было знакомое чувство: я допустила техническую ошибку, не просчитала сроки. Чтобы печь столько хлеба, сколько она попросила, мне придется либо вставать в три и четыре часа подряд печь по две буханки, либо… обзавестись духовкой побольше.
Где-то в середине «Души закваски» Эверетт Брум вскользь замечал, что очень рад, что когда-то построил собственную дровяную печь из кирпича. Формат книги не предполагает подробного описания, писал он, но вы сможете найти единомышленников, готовых поделиться опытом, на «Глобал Глютен».
«Глобал Глютен» оказался форумом, где тусовались люди, о чьем существовании я раньше и не подозревала: углеводные задроты. Они спорили о пропорциях подкормки, уровне кислотности, желаемой температуре теста. Они обменивались рецептами и заквасками.
И, как и обещал Брум, на форуме обнаружилась тема, посвященная дизайну и строительству кирпичных дровяных печей. Здесь углезадроты делились проектами. Их печи были красивы и изысканны и напоминали миниатюрные базилики. Для каждой модели существовала своя «тепловая кривая»: печь разогревалась до восьмисот или более градусов, а потом медленно, часами, остывала. Углезадроты с большим жаром обсуждали изгибы тепловой кривой.
А еще в этой теме было несколько закрепленных сообщений – вечно актуальное. Одно из них повесили шесть лет назад, и сейчас под ним было семьдесят девять страниц комментариев. Сообщение называлось «Печь Джея Стива за двести долларов (версия 6)».
Я изучила тред. Там были фотографии, снятые на заднем дворе, предположительно принадлежавшем Джею Стиву: пятнистая коричневая трава, забор из сетки, пластиковая собачья миска.
Конец ознакомительного фрагмента.