Лорд Пастерн снова взялся за палочки, с мгновение подержал их над барабанами и как будто погрузился в транс.
– И все-таки я не уверен. Может, второй вариант был бы лучше? – задумчиво протянул он.
– Послушайте! Послушайте! – запаниковал Морри.
– Не рвите на себе волосы, – рассеянно отмахнулся лорд Пастерн. – Я думаю. – Он действительно как будто задумался, а потом с криком «Сомбреро!» бросился вон из комнаты.
Морри Морено отер лоб платком и, опустившись на табурет, закрыл лицо руками.
По прошествии значительного времени двери бального зала открылись, и вошел Ривера. Морено поднял глаза на него.
– Как делишки, Карлос? – спросил он страдальчески.
– Не слишком хороши. – Разглаживая указательным пальцем усы, Ривера деревянно подошел к роялю. – Я поссорился с Фелиситэ.
– Ты сам напрашивался, я не прав? Твое ухлестывание за мисс Уэйн…
– Женщинам полезно дать понять, что в любой момент им найдется замена. Они тогда нервничают, и со временем – опля! – они покорны.
– И получилось?
– Пока, возможно, нет. Я на нее сердит. – Он сделал напыщенный и неистовый жест. – На всех них! Со мной обращались как с собакой. Я Карлос да…
– Послушай, – сказал ему Морри, – сейчас мне твой темперамент не по плечу, старина. Я сам едва с ума не схожу от беспокойства. Мне просто не по плечу. Дернул же меня черт связаться со старым дурнем. Боже, какой у меня бардак! Дай сигарету, Карлос.
– Прости. У меня нет.
– Я просил тебя купить мне сигарет! – Голос Морено сорвался на визг.
– Это было бы не к месту. Ты слишком много куришь.
– Поди к черту.
– Повсюду, – заорал Ривера, – со мной обращаются без уважения! Повсюду меня оскорбляют! – По-бычьи наклонив голову, он надвинулся на Морено. – С меня хватит. Я слишком много усмирял себя. Я человек скорых решений. Не стану я больше унижать себя, играя в обычном танцевальном оркестре…
– Будет тебе, будет, будет!
– А потому я увольняюсь.
– У тебя контракт. Послушай, старина…
– Я плюю на твой контракт. Не хочу больше быть твоим мальчиком на побегушках. «Принеси мне сигарет». Ба!
– Послушай, старина… я… я подниму тебе жалованье… – Голос дирижера прервался.
Ривера глянул на него и растянул губы в улыбке:
– Правда? На сколько? Скажем, на пять фунтов?
– Имей сердце, Карлос.
– Или, к примеру, тебе вдруг захочется выплатить мне пять сотен задатка…
– Ты с ума сошел! Бога ради, Карлос… Честно, у меня нет таких денег.
– Тогда, – величественно изрек Ривера, – поищи себе других, пусть они тебе за сигаретами ходят. С меня… хватит… финито.
– И что со мной будет? – громко взвыл Морри. – Со мой-то что будет?
Ривера с улыбкой отошел. Красноречиво изображая безразличие, он осмотрел свое отражение в зеркальной стене и поправил галстук.
– Ты окажешься в крайне бедственном положении, мой друг, – изрек он. – Ты не сможешь меня заменить. Я совершенно незаменим. – Внимательно рассматривая свои усы, он мельком уловил отражение Морено. – Не гляди так кисло, – сказал он, – ты исключительно безобразен, когда делаешь такое лицо. Просто отвратителен.
– Это нарушение контракта. Я могу… – Морри облизнул губы. – Есть закон… Предположим…
Ривера круто повернулся.
– Закон? – переспросил он. – Премного тебе обязан. Разумеется, всегда можно прибегнуть к закону. Несомненно, это мудрый шаг для руководителя оркестра. Я нахожу предположение забавным. Я повеселюсь, повторяя его дамам, которые так любезно тебе улыбаются и настойчиво просят исполнить их любимые номера. Когда я перестану играть в твоем оркестре, их улыбки погаснут, а свои любимые номера они будут просить у других.
– Ты такого не сделаешь, Карлос.
– Позволь тебе сказать, мой милый Морри, что если закон и будет привлечен, то к нему обращусь я сам.
– Да будь ты проклят! – в бешенстве крикнул Морено.
– Из-за чего переполох? – спросил лорд Пастерн, который вошел незамеченным. Голову его украшало сомбреро с широкими полями, а ремешок подпирал двойной подбородок. – Я решил, что в нем буду выступать. Подходит к стрельбе, как по-вашему? Йи-пп-и-и!
V
После ухода Риверы Фелиситэ осталась сидеть в кабинете, зажав ладони между коленями и стараясь поскорее навеки похоронить воспоминания о недавней сцене. Она бесцельно смотрела вокруг: на мелкие предметы в открытом ящике у ее локтя, на пишущую машинку, на знакомые картинки на стенах, на безделушки и книги. В горле у нее пересохло. Ее переполняли отвращение и иссушающая ненависть. Она пылко желала избавиться от всяческих воспоминаний о Ривере и тем самым унизить его и ранить. Она так долго сидела неподвижно, что когда наконец шевельнулась, то обнаружила, что правая нога у нее затекла, а ступню покалывает. Деревянно и осторожно поднявшись, она услышала, как кто-то перешел площадку, миновал кабинет и вошел в гостиную.
«Пойду к Хенди, – решила она. – Попрошу Хенди сказать всем, что не поеду в «Метроном».
Она вышла на площадку. Где-то этажом выше ее отчим кричал:
– Мое сомбреро, дуралей… его кто-то взял. Вот и все. Кто-то его стащил.
Из двери в гостиную вышел Спенс с конвертом на подносе.
– Это вам, мисс, – сказал он. – Было оставлено на столике в вестибюле. Мне очень жаль, что его не заметили раньше.
Она взяла. Адрес был отпечатан на машинке. Выше, в углу конверта, значилось крупными буками «Срочно», а ниже – «Курьером». Вернувшись в кабинет, Фелиситэ вскрыла конверт.
Три минуты спустя дверь в комнату мисс Хендерсон с шумом распахнулась, и, подняв глаза от книги, она увидела на пороге сияющую Фелиситэ.
– Хенди! Хенди! Пойдем, помоги мне одеться. Хенди, милая, пойдем, сделай меня красивой. Случилось кое-что волшебное. Хенди, милая, это будет сногсшибательная вечеринка!
Глава 5
Венок для Риверы
I
На темно-синем фоне стрелка гигантского метронома раз за разом повторяла свой бессмысленный и постоянный жест. По контуру стрелку украшали миниатюрные лампочки, и тем завсегдатаям, кто чуток перебрал, чудилось, что она оставляет за собой волну призрачного света. Стрелка была закреплена на стене, нависающей над просторной раковиной алькова, где помещался оркестр. Изобретательный молодой человек, ведавший декором, так спроектировал этот альков, что сцена казалась выступом на металлической каркасной башне метронома. Острие стрелки проходило туда-сюда над головами музыкантов по сводящей с ума повторяющейся дуге, указывая на каждого по очереди и как бы подчеркивая производимый ими шум. Самому изобретательному дизайнеру замысел представлялся «забавным», но было решено, что иногда полезно выключать механизм, а тогда стрелка указывала прямо вниз. Прямо под ее лампочки старался встать либо Морри Морено, либо тот из музыкантов, кому выпадал сольный номер.
На полукруглом возвышении сцены в настоящий момент пристроились семеро музыкантов танцевального оркестра, которые дули, драли или били свои инструменты. Такие оркестры давали «расширенные концерты», шедшие в «Метрономе» с обеденного времени до одиннадцати часов вечера. Этот известен под названием «Дживстер», и не так хорошо оплачивался, и имел не столь упроченное положение, репутацию и связи, как «Морри Морено и Мальчики». Но разумеется, это был хороший оркестр, тщательно выбранный Цезарем Бонном, управляющим и maître de cafe[18], а заодно крупным акционером «Метронома».
Сам Цезарь, лощеный, неизмеримо элегантный, в полном цвету тщательно отмеряемой сердечности, перешел, чуть покачивая бедрами, из вестибюля в ресторан, где осмотрел своих гостей. Он шаловливо поклонился, увидев, как метрдотель провожает группку из пяти человек к накрытому для них столу.
– А, Цезарь, добрый вечер, – улыбнулся лорд Пастерн. – Привел семью, как видите.
Цезарь сделал красивый жест.
– Великий день для «Метронома», миледи. Гала из гал.
– Не сомневаюсь, – ответила ее светлость.
Она указала кому куда сесть и сама, расправив плечи и выпятив бюст, заняла место лицом к танцполу, спиной к стене. Она подняла лорнетку. Цезарь и метрдотель застыли в полупоклоне. Лорд Пастерн заказал рейнское.
– Мы сидим слишком близко, Джордж! – крикнула леди Пастерн, перекрывая «Дживстеров», которые как раз вошли в самый раж. И действительно, их стол был притиснут к ступенькам лестницы, ведущей на платформу, к тому же у самой барабанной установки. Фелиситэ могла бы даже коснуться ноги барабанщика.
– Я специально просил, чтобы его сюда поставили! – заорал в ответ лорд Пастерн. – Знал, что ты захочешь вблизи на меня посмотреть.
Карлайл, сидевшая между дядюшкой и Эдвардом Мэнксом, нервно стискивала сумочку и недоумевала: а вдруг тут все немного помешались? Что, например, нашло на Фе-лиситэ? Почему, всякий раз глядя на Эдварда, она краснеет? Почему она смотрит на него так часто и исподволь, как изумленная и – да! – по уши влюбленная школьница? И почему на лестничной площадке в Дьюкс-Гейт после некой омерзительной сцены с Риверой (Карлайл опустила ставень на воспоминание) Нед повел себя так бурно? И в конце концов, почему сама она так счастлива посреди запутанного и неприятного кризиса?
Эдвард Мэнкс, сидевший между Фелиситэ и Карлайл, тоже был сбит с толку. Столько всего свалилось на него этим вечером. Он поссорился с Риверой в столовой. Он сделал поразительное открытие. Позднее (и не в пример Карлайл, воспоминание принесло ему немалое удовлетворение) он вышел на площадку как раз в тот момент, когда Ривера предпринимал усиленные попытки обнять Карлайл, и очень сильно съездил ему по левому уху. Пока они, все трое, еще буравили друг друга взглядами, появилась с письмом в руках Фелиситэ. Едва бросив взгляд на Эдварда, она сперва побледнела под макияжем, потом сделалась красной как рак и убежала наверх. С тех пор она вела себя престраннейшим образом. Она все пыталась поймать его взгляд и всякий раз, когда ей это удавалось, улыбалась и краснела. Однажды она издала безумный смешок. Тряхнув головой, Эдвард пригласил леди Пастерн танцевать. Ее светлость снизошла до согласия. Встав и положив правую руку ей на бронированную талию, он осторожно повел ее в зал. Танцевать с кузиной Сесиль всегда было чуточку пугающим предприятием.
– Если что-то способно возместить мне унижение в этой прискорбной истории, мой дорогой мальчик, – произнесла она, когда они оказались как можно дальше от оркестра, – то это перемена, какую твое присутствие произвело в Фелиситэ.
– Правда? – нервно спросил Эдвард.
– Несомненно. С самого ее детства ты оказывал глубокое влияние.
– Но, кузина Сесиль… – в крайнем смущении начал Эдвард, но в этот момент оркестр, который уже какое-то время довольствовался обрывочными уханьями и хмыканьями, внезапно перешел к вычурному гвалту. Эдварду пришлось замолчать.
Склонив голову, лорд Пастерн созерцал оркестр с критично-покровительственной миной.
– А они не так плохи, знаете ли, – сказал он, – правда, им задора не хватает. Вот увидишь, как мы будем выступать, Лайл. А?
– Знаю, – подбодрила его Карлайл. В это мгновение его наивность ее тронула. Она была склонна похвалить его, как хвалят ребенка. Ее взгляд следовал за Эдвардом, который сейчас осторожно вел леди Пастерн в танце мимо сцены. Карлайл посмотрела, как они кружат мимо, а заодно поймала взгляд мужчины, сидевшего за соседним столиком. Это был аскетичной внешности человек с брезгливым ртом и красивой формы головой. С ним за столом темноволосая, коротко стриженная женщина. Сидели они как старые добрые друзья. «Приятная пара», – подумала Карлайл. Она испытывала беспричинное оживление и была благодушно расположена ко всему миру и потому импульсивно повернулась к Фелиситэ. А тогда обнаружила, что Фелиситэ тоже наблюдает за Эдвардом и со все тем же необъяснимым обожанием.
– В чем дело, Фэ? – тихонько спросила она. – Что случилось?
Не меняя направления взгляда, Фелиситэ изрекла:
– Нечто поразительное, милочка, сногсшибательное, милая. Я совершенно boulversee[19], но я в раю.
После двух кругов Эдвард с леди Пастерн остановились у столика, где леди Пастерн вернулась на свое место. Эдвард скользнул между Карлайл и Фелиситэ. Подавшись к нему, Фелиситэ вынула белую гвоздику у него из петлицы.
– Никого больше с белой гвоздикой тут нет, – тихо сказала она.
– О, я очень vieux jeu[20] в моих привычках, – усмехнулся Эдвард.
– Потанцуем?
– Да, конечно.
– Хочешь танцевать, Си? – спросил лорд Пастерн.
– Нет, спасибо, Джордж.
– Не против, если мы с Лайл поспотыкаемся чуток? Времени без четверти одиннадцать. Через пять минут мне надо идти к «Мальчикам». Пошли, Лайл.
Танцуя с дядей Джорджем, подумала Карлайл, надо держать ухо востро. У него было прекрасное чувство ритма и безмерный пыл. Не придерживаясь условностей, он импровизировал фигуры танца по наитию свыше, просто чуть сжимая руку на талии партнерши в указание все новых вариаций и эксцентричностей. Она заметила, что прочие танцующие пары смотрят на них с живостью большей, чем обычно свойственно лицам британских кутил.
– Ты джиттер-буг танцуешь? – спросил его светлость.
– Нет, милый.
– Жаль. Здесь себя считают слишком для него благородными. Тошнотворные снобы в общем и целом. Знаешь, Лайл, я тебе говорил, что серьезно подумываю отказаться от титула?
Он неистово ее крутанул. В дальнем конце зала она мельком увидела кузена с партнершей. Нед находился к ней спиной. Фелиситэ смотрела ему в глаза. Ее рука гладила его плечо. Он наклонил голову.
– Вернемся к тете Сесиль, ладно? – безжизненно предложила Карлайл.
II
Морри Морено повесил пальто на гвоздь и сел, не проявив особого энтузиазма, за маленький столик в задней комнате позади офиса. Барабанщик Сид Скелтон достал колоду карт и глянул на часы.
– Без четверти, – вздохнул. – Время перекинуться.
Он бросил две покерные сдачи. Морри и Скелтон играли в покер почти каждый вечер примерно в это же время. Оставив «Мальчиков» в гримерной позади сцены, они уходили в офис. Там перекидывались словцом с Цезарем или Дэвидом Хэном, его секретарем, а после удалялись во внутреннюю комнату для игры. Это стало приятной прелюдией к долгой рабочей ночи.
– Слышал, ты обедаешь теперь в высшем обществе, – ядовито уколол Скелтон.
Морри автоматически улыбнулся и дрожащими руками взял свои карты.
Они играли, почти не прерывая молчания. Раз или два Скелтон пробовал завязать разговор, но без успеха.
– В чем проблема? – процедил он наконец раздраженно. – Откуда великая немота?
Морри вертел в руках карты.
– Я разбит в пух и прах, Сид.
– Да, боже ты мой? В чем трагедия на сей раз?
– Во всем. Если так будет продолжаться, я сломаюсь. Честно, развалюсь на части.
– Сам же себе и накликал. Я тебя предупреждал. Ты ужасно выглядишь.
– А как я себя чувствую! Слушай, Сид, по поводу сегодняшнего выступления. По поводу его светлости. Это была большая ошибка.
– Я и это мог бы тебе сказать. И говорил.
– Я знаю. Знаю. Но зал-то набит под завязку, Сид.
– Это дешевая популярность. Ни больше ни меньше, и ты это знаешь. Пресмыкаешься перед старым дуралеем только потому, что у него есть титул.
– Он не так уж и плох. Как музыкант.
– Он ужасен, – коротко ответил Скелтон.
– Я знаю, его номер идиотский, состоит из сплошных банальностей, но как-нибудь проскочит. Не в этом дело, старина, а в нем самом. Честно, Сид, мне кажется, он псих. – Морри бросил карты на стол картинками вниз. – Он так на нервы мне действует, даже руки дрожат… Слушай, Сид, он… он ничего тебе не говорил?
– О чем?
– Значит, не говорил. Ладненько. Отлично. Если заговорит, не обращай внимания, старина.