– Гасси пошел в артисты мюзик-холла, потому что иначе отец девушки не позволял ей выйти за него замуж, – объяснил я. – Теперь, если вы не против, давайте сгоняем на Сто тридцать третью улицу, и вы сможете с ним потолковать. Это такой старикан с бровями, он будет у меня Третьей серией. Я сведу вас с ним, и на этом моя роль, надеюсь, будет закончена. Дальше – дело за вами.
Они проживали в просторной квартире вдали от городского центра, с виду ужасно дорогой, а в действительности наполовину дешевле, чем модные «студии» где-нибудь на сороковых улицах. Нас проводили в гостиную, и к нам вышел старик Дэнби.
– Добрый день, мистер Дэнби, – начал было я. Но дальше этого мне пойти не пришлось, потому что у моего локтя раздался тихий возглас.
– Джо! – охнула тетя Джулия и, покачнувшись, ухватилась за спинку дивана.
На мгновенье старик Дэнби замер, глядя на нее, а затем челюсть у него отвисла, и брови взлетели кверху.
– Джули!
Они стали трясти друг другу руки с такой силой, что я уже забеспокоился, как бы у них не вывихнулись плечи.
Лично я не приспособлен к внезапным переменам. От того, как сразу преобразилась тетя Джулия, у меня голова пошла кругом. Какая уж там гранд-дама! Она зарделась, заулыбалась. Я бы даже сказал, – хотя и не полагается говорить такие вещи про собственную тетю, – что она залилась смехом. А старый Дэнби, который в обычное время похож на помесь римского императора с рассерженным Наполеоном Бонапартом, вел себя совершенно как мальчишка.
– Джо!
– Джули!
– Милый, милый старина Джо! Вот уж не думала, что снова встречусь с тобой!
– Откуда ты взялась, Джули?
Мне было непонятно, что все это значит, и я ввернул реплику, чтобы не оставаться в стороне:
– Мистер Дэнби, моя тетя Джулия хотела бы переговорить с вами.
– Я тебя сразу узнала, Джо!
– Я не видел тебя двадцать пять лет, детка, но ты ничуть не изменилась.
– Господи, Джо! Я ведь уже старуха.
– Как ты здесь очутилась? Надо думать, – старик Дэнби слегка помрачнел, – ты приехала с мужем?
– Моего мужа давно уже нет в живых, Джо.
Старик Дэнби покачал головой.
– Напрасно ты вышла замуж за человека не нашей профессии, Джули. Я ничего дурного не хочу сказать про покойного… не помню его фамилию, никогда не мог запомнить… но такая артистка, как ты, нет, не следовало тебе за него выходить. Мне в жизни не забыть, в какой восторг ты всех приводила, когда пела «Тарарарам пам-пам, парарарам там-там, эй-хо!»
– А как ты играл в этой сценке, Джо! Помнишь, как ты падал на спину и скатывался по ступеням? Я всегда говорила, что, как ты, из наших никто больше не умеет падать на спину.
– Теперь-то и я не мог бы так.
– А помнишь, Джо, какой у нас был успех, когда мы выступали в «Кентербери»? Ты только подумай, в «Кентербери» теперь демонстрируют кинофильмы да Великий Могол еще ангажирует французские ревю!
– Я рад, что ничего этого не вижу.
– Джо, объясни мне, почему ты уехал из Англии?
– Как тебе сказать? Надоело… Захотелось перемен. Да нет, я скажу тебе правду, детка. Мне нужна была ты, Джули. Ты ушла от нас и вышла замуж за этого своего обожателя, не помню фамилии, и это меня совершенно сломило.
Тетя Джулия смотрела на него во все глаза. Она вообще из тех женщин, которые, что называется, хорошо сохранились. Сразу видно, что двадцать пять лет назад она была заглядение как хороша. Она и теперь почти, можно сказать, красавица. Большие карие глаза, пышные седые волосы и цвет лица – как у семнадцатилетней девушки.
– Джо, ты что, хочешь мне сказать, что ты сам был ко мне неравнодушен?
– Ну конечно, я был к тебе неравнодушен. Иначе почему бы я всегда ставил тебя в центр на авансцене, когда мы играли «Чайный переполох»? Почему держался в глубине сцены, пока ты пела «Парарарам там-там»? Помнишь, как я купил тебе пакет сдобных булочек по пути в Бристоль?
– Да, но…
– А как в Портсмуте я принес тебе бутерброд с ветчиной?
– Джо!
– А в Бирмингаме – тминный пряник? Что это все должно было означать, по-твоему? Ясно, что я любил тебя. Я постепенно набирался смелости, чтобы признаться тебе в любви, а ты вдруг взяла и вышла за того типа с тростью. Потому я и дочери моей не разрешил выйти за этого парнишку Уилсона, если он не пойдет на эстраду. Она у меня артистка…
– Да, Джо, прекрасная артистка.
– Ты ее видела? Где?
– Сегодня в «Аудиториуме». Но, Джо, не запрещай ей выйти замуж за того, кого она любит. Он ведь тоже артист.
– Грошовый.
– Джо, ты тоже вначале был грошовым артистом. Не смотри на него свысока из-за того, что он начинающий. Я понимаю, по-твоему, он твоей дочери не чета, но…
– А ты что, знаешь этого Уилсона?
– Он – мой сын.
– Твой сын?!
– Да, Джо. И я только что смотрела его выступление. Ты не представляешь себе, как я при этом им гордилась. У него определенно талант. Это судьба, Джо. Он мой сын, и он стал артистом! Если бы ты знал, Джо, через какие трудности я прошла ради него! Из меня сделали благородную леди. Я никогда в жизни так не выкладывалась, как тогда, чтобы усвоить роль настоящей знатной дамы. От меня требовалась совершенная достоверность, чего бы мне это ни стоило, иначе, говорили мне, мальчик будет стыдиться меня. Это было немыслимо трудно. Не год и не два мне приходилось постоянно следить за собой – вдруг, не дай бог, перепутаю слова или совершу какой-нибудь промах. И я справилась с ролью, потому что не хотела, чтобы сын меня стыдился. Но на самом деле я только и мечтала вернуться на сцену, к себе, к своим.
Старик Дэнби подскочил к ней, схватил ее за плечи.
– Возвращайся, Джули! – воскликнул он. – Твой муж умер, твой сын выступает в мюзик-холле. Твое место здесь! Прошло двадцать пять лет, но я по-прежнему люблю тебя. Всегда любил. Ты должна вернуться. Твое место здесь, детка!
Тетя Джулия охнула, посмотрела на него растерянно и произнесла почти шепотом:
– О, Джо!
– Ты тут, детка. Ты вернулась, – вдруг осипнув, сказал старик Дэнби. – Подумать только… Двадцать пять лет!.. Но ты вернулась и больше не уедешь!
Она покачнулась, шагнула и упала в его объятия.
– Ах, Джо! Джо! Джо! – бормотала она. – Обними меня. Не отпускай. Заботься обо мне!
Тут я попятился и, обессиленный, выполз из комнаты. Сколько-то я в состоянии выдержать, но всему есть предел. Я ощупью выбрался на улицу и крикнул такси.
Позже вечером меня посетил Гасси – ворвался ко мне в номер с таким видом, будто купил эту гостиницу, а заодно и весь город.
– Берти, – сказал он. – У меня такое чувство, будто все это мне снится.
– Я бы тоже не прочь, чтобы все это мне только снилось, старина, – отозвался я и еще раз покосился на телеграмму от тети Агаты, прибывшую полчаса назад. Все это время я то и дело поглядывал на нее.
– Мы с Рэй заехали вечером к ним на квартиру, и представляешь, кого мы там застали? Мою мамашу! Она сидела рука в руку со стариком Дэнби.
– Да?
– А он сидел рука в руку с нею.
– Вот как?
– Они поженятся.
– Вот именно.
– И мы с Рэй поженимся.
– Да уж наверно.
– Берти, старичок, я безумно счастлив. Гляжу вокруг, и все, куда ни взгляну, прекрасно. А мамаша так поразительно переменилась. Помолодела на двадцать пять лет. Она и старый Дэнби собираются возобновить «Чайный переполох» и поехать с ним по стране.
Я встал.
– Гасси, старина, – сказал я, – оставь меня, ладно? Мне надо побыть одному. По-моему, у меня воспаление мозга или что-то в таком духе.
– Прости, дружище. Наверно, тебе вреден нью-йоркский климат. Когда ты думаешь вернуться в Англию?
Я снова покосился на телеграмму тети Агаты.
– Лет через десять, если повезет.
Гасси ушел, а я взял со стола и перечитал телеграмму. В ней было написано: «Что происходит? Мне приехать?»
Несколько минут я сосал кончик карандаша и наконец сочинил ответ. Это была нелегкая работа, но я справился.
«Нет, – написал я, – сидите дома. Прием в мюзик-холлы окончен».
Этот неподражаемый Дживс[2]
Глава 1
Дживс шевелит мозгами
– А, Дживс, привет, привет! – сказал я.
– Доброе утро, сэр.
Дживс бесшумно ставит на столик рядом с кроватью чашку чая, и я с наслаждением делаю первый глоток. Самое то – как и всегда. Не слишком горячий, не слишком сладкий, не чересчур слабый, но и не излишне крепкий, молока ровно столько, сколько требуется, и ни единой капли не пролито на блюдце. Поразительная личность этот Дживс. Безупречен во всем до чертиков. Всегда это говорил и сейчас повторю. К примеру, все мои прежние слуги вваливались по утрам в комнату, когда я еще спал, и весь день испорчен. Другое дело Дживс – у него это словно телепатия: всегда точно знает, когда я проснулся. И вплывает в комнату с чашкой чая ровно через две минуты после того, как я возвращаюсь в этот мир. Просто никакого сравнения.
– Как погодка, Дживс?
– Чрезвычайно благоприятная, сэр.
– Что в газетах?
– Небольшие трения на Балканах, сэр. Кроме этого, ничего существенного.
– Хотел спросить, Дживс, вчера вечером в клубе один тип уверял меня, что можно смело ставить последнюю рубашку на Корсара в сегодняшнем двухчасовом забеге. Что скажете?
– Я бы не торопился следовать его совету, сэр. В конюшнях не разделяют его оптимизма.
Все – вопрос исчерпан. Дживс знает. Откуда – сказать не берусь, но знает. Было время, когда я рассмеялся бы, поступил по-своему и плакали бы мои денежки, но это время прошло.
– Кстати о рубашках, – сказал я. – Те лиловые, что я заказывал, уже принесли?
– Да, сэр. Я их отослал обратно.
– Отослали?
– Да, сэр. Они вам не подходят, сэр.
Вообще-то, мне эти рубашки очень понравились, но я склонил голову перед мнением высшего авторитета. Слабость характера? Не знаю. Считается, что слуга должен только утюжить брюки и все такое прочее, а не распоряжаться в доме. Но с Дживсом дело обстоит иначе. С самого первого дня, как он поступил ко мне на службу, я вижу в нем наставника, философа и друга.
– Несколько минут назад вам звонил по телефону мистер Литтл, сэр. Я сообщил ему, что вы еще спите.
– Он ничего не просил передать?
– Нет, сэр. Упомянул о некоем важном деле, которое он хотел бы с вами обсудить, но не посвятил меня в детали.
– Ладно, думаю, мы увидимся с ним в клубе.
– Без сомнения, сэр.
Нельзя сказать, чтобы я, что называется, дрожал от нетерпения. Мы вместе учились с Бинго Литтлом в школе и до сих пор частенько видимся. Он племянник старого Мортимера Литтла, который недавно ушел на покой, сколотив неслабое состояние. (Вы наверняка слышали о «противоподагрическом бальзаме Литтла» – «Лишь только вспомнил о бальзаме – затанцевали ноги сами».) Бинго ошивается в Лондоне на денежки, которые в достаточном количестве получает от дяди, так что он ведет вполне безоблачное существование. И хотя Дживсу он говорил про какое-то важное дело, ничего мало-мальски важного у него случиться не могло. Открыл, наверное, новую марку сигарет и хочет со мной поделиться впечатлением, или еще что-нибудь в таком же роде. Словом, портить себе завтрак и беспокоиться я не стал.
После завтрака я закурил сигарету и подошел к открытому окну взглянуть, что творится в мире. День, вне всякого сомнения, обещал быть превосходным.
– Дживс, – позвал я.
– Сэр? – Дживс убирал со стола посуду, но, услышав голос молодого хозяина, почтительно прервал свое занятие.
– Насчет погоды вы абсолютно правы. Потрясающее утро.
– Бесспорно, сэр.
– Весна и все такое.
– Да, сэр.
– Весной, Дживс, живее радуга блестит на оперении голубки.
– Во всяком случае, так меня информировали, сэр.
– Тогда вперед! Давайте трость, самые желтые туфли и мой верный зеленый хомбург. Я иду в парк кружиться в сельском хороводе.
Не знаю, знакомо ли вам чувство, которое охватывает человека в один прекрасный день где-то в конце апреля – начале мая, когда ватные облака бегут по светло-голубому небу, подгоняемые ласковым западным ветром. Испытываешь душевный подъем. Одним словом, романтика – ну, вы меня понимаете. Я не отношусь к числу горячих поклонников слабого пола, но в это утро я был бы не прочь, чтобы мне позвонила очаровательная блондинка и попросила, скажем, спасти ее от коварных убийц. И тут на меня словно выплеснули ушат ледяной воды: я столкнулся с Бинго Литтлом в нелепом малиновом галстуке с подковами.
– Привет, Берти, – сказал Бинго.
– Боже милостивый, старик! – гаркнул я. – Что это за ошейник? Откуда он у тебя? И зачем?
– А, ты про галстук? – Он покраснел. – Я… э-э-э… мне его подарили.
Видно было, что он смущен, и я переменил тему. Мы протопали еще немного и плюхнулись на стулья на берегу Серпантина.
– Дживс сказал, у тебя ко мне какое-то дело.
– А? Что? – Бинго вздрогнул. – Ах, да-да. Разумеется.
Я ждал, что он осветит наконец главный вопрос повестки дня, но он, похоже, не жаждал открывать прения на эту тему. Разговор совсем завял. Бинго сидел, остекленело уставившись в пространство.
– Послушай, Берти, – произнес он после паузы продолжительностью эдак в час с четвертью.
– Берти слушает!
– Тебе нравится имя Мейбл?
– Нет.
– Нет?
– Нет.
– А тебе не кажется, что в нем скрыта какая-то музыка, словно шаловливый ветерок ласково шелестит в верхушках деревьев?
– Не кажется.
Мой ответ его явно разочаровал, но уже через минуту он снова воспрянул духом.
– Ну разумеется, не кажется. Всем известно, что ты бессердечный червь, лишенный элементарных человеческих чувств.
– Не стану спорить. Ладно, выкладывай. Кто она?
Я догадался, что бедняга Бинго в очередной раз влюбился. Сколько я его помню – а мы вместе учились еще в школе, – он постоянно в кого-то влюбляется, как правило, по весне, она оказывает на него магическое действие. В школе у него скопилась уникальная коллекция фотографий актрис, а в Оксфорде его романтические наклонности стали притчей во языцех.
– Я договорился встретиться с ней во время обеда, если хочешь, пошли со мной, заодно и пообедаем вместе, – сказал он, взглянув на часы.
– Очень своевременное предложение, – согласился я. – Где вы обедаете? В «Ритце»?
– Около «Ритца».
Географически он был точен. Примерно в пятидесяти ярдах к востоку от «Рица» есть убогая забегаловка, где подают чай и кексы, таких заведений в Лондоне пруд пруди, и в нее-то – хотите верьте, хотите нет – мой школьный друг юркнул с проворством спешащего в родную норку кролика. Я и глазом моргнуть не успел, как мы уже протиснулись за столик и расположились над тихой кофейной лужицей, оставшейся от предыдущих посетителей.
Должен признаться, что я был в некотором недоумении. Нельзя сказать, что Бинго купается в деньгах, но все же с презренным металлом у него дело обстоит неплохо. Не говоря уже о том, что он получает приличную сумму от дяди, в этом году он удачно играл на скачках и закончил сезон с положительным балансом. Тогда какого дьявола он приглашает девушку в эту богом забытую харчевню? Во всяком случае, не оттого, что он на мели.
Тут к нам подошла официантка. Довольно миленькая девица.
– А разве ты не собираешься подождать… – начал было я, решив, что это уж слишком даже для Бинго: мало того, что он приглашает девушку на обед в такую дыру, так еще набрасывается на корм до ее прихода. Но тут я взглянул на его лицо и осекся.
Старик сидел, выпучив глаза. Циферблат его стал пунцово-красным. Все это очень напоминало картину «Пробуждение души», выполненную в алых тонах.
– Здравствуйте, Мейбл, – сказал он и судорожно глотнул воздух.
– Здравствуйте, – сказала девушка.
– Мейбл, это мой приятель Берти Вустер, – сказал Бинго.
– Рада познакомиться, – сказала она. – Прекрасное утро.
– Замечательное.