– Йон. А тебя?
– Йон, – повторяю я. – Хорошее имя. А меня зовут Лео, и я полицейский. Родители дома?
– Папа уехал.
За его спиной появляется женщина моих лет, как будто спросонья. На ней что-то вроде пижамы с застиранным портретом Боба Дилана на груди.
– Ты открыл, Йон? – спрашивает она, кладя руки на плечи мальчику. – О чем вы разговариваете?
– Понимаете… – Я смущен, но стараюсь взять себя в руки. – Я полицейский. Там, внизу, произошло нечто страшное, и, как мне кажется, Йон мог бы нам помочь. Мне хотелось бы поговорить с ним.
– Могу я взглянуть на ваше удостоверение?
Порывшись в кармане, протягиваю ей пластиковую карточку.
Йон сжал губы, как будто никак не может решить, стоит ли впускать незнакомца в квартиру. Наконец нехотя отходит в сторону.
– Сними обувь, – велит он.
– Разумеется. Сколько тебе лет, Йон?
– Шесть, – отвечает за мальчика мать. Она представляется Амандой. Ее рука теплая.
Из тесной прихожей мы идем в гостиную, минуя кухню и родительскую спальню, дверь в которую приоткрыта. Я подхожу к рождественской звезде, установленной на подоконнике, огромной и красной.
– Что же он такого мог там увидеть? – спрашивает мать.
– Помнишь, Йон, – обращаюсь я к мальчику, – когда я был там, внизу… мы еще помахали друг другу?.. Это ведь здесь ты стоял тогда?
– Здесь.
– Что он такого мог там увидеть? – повторяет Аманда.
Потом подходит к окну, выглядывает во двор и зажимает рот ладонью:
– О боже…
Она интересуется самочувствием Йона: выдержит ли он разговор со мной?
– Я в порядке.
– Хорошо, я… – Женщина замолкает, собирается с мыслями. – Я приготовлю вам чай. Хочешь, Йон?
Мальчик пожимает плечами. Аманда неуверенно удаляется. Я пригибаюсь, уперев руки в бедра. Пытаюсь увидеть двор с высоты роста Йона. Даже в таком положении я все вижу, прежде всего Мауритцон, которая сейчас пытается снять с мертвеца обувь. Вокруг нее собралась целая толпа, и, судя по всему, Виктория от этого не в восторге.
– От тебя воняет. – Йон морщит нос.
– Правда?
– Блевотиной.
– Это моя куртка. Знаешь, полицейским часто приходится мараться в разной гадости. Не всегда успеваешь вовремя отскочить в сторону.
– Но твои глаза… – Йон подозрительно щурится, – они такие красные…
– Я не выспался.
Некоторое время мальчик молчит, словно оценивает, насколько сказанное мной может быть правдой. И в конце концов как будто решает для себя принять мой ответ.
– Там кто-то лежит.
– Да. – Я поднимаюсь. – Именно так.
– Он мертв?
– Именно так.
Я ищу, куда бы сесть, и высматриваю кожаное кресло рядом с низким стеклянным столиком. Опускаюсь на один из широких подлокотников. В этот момент Йон вдруг заходится в кашле. В горле его что-то булькает, как в засорившейся канализационной трубе. В лицо бросается кровь.
Аманда, похоже, забыла, зачем отправилась на кухню, или передумала по дороге. Она возвращается со стаканом воды, ставит его на стол, а сама садится на диван и накрывает ноги пледом.
– Ничего, если я составлю вам компанию?
– Разумеется. – Я поворачиваюсь к окну. – Ты смотрел на меня отсюда, Йон. Ведь так?
– Да.
– Как долго ты стоял возле окна?
Мальчик скрещивает на груди руки.
– Совсем немного.
– Можешь рассказать, что ты видел, когда подошел? Что происходило там, внизу?
– Ничего не происходило.
– Там что, никого не было?
Он качает головой:
– Они подошли потом.
– Когда?
Йон снова кашляет, на этот раз слабее.
– Ты спрашиваешь, который был час, но я пока не понимаю по часам.
– Да, меня интересует, который был час… Но ничего страшного. Так кто потом появился во дворе?
– Тот, кто сейчас там лежит.
– Откуда ты знаешь, что это был он?
– Мне так кажется.
Я подавляю вздох: ребенок.
– И он был один?
– Да.
– Что же произошло потом?
– Я не знаю. Я отошел в туалет, а когда вернулся, он лежал там, где лежит.
– И тогда он тоже был один?
– Нет. Еще один стоял рядом и держал его рюкзак.
– Можешь описать, как он выглядел?
Йон задумывается.
– Весь в черном.
– Он был высокий или нет?
Мальчик прищуривается, смотрит на меня.
– Примерно как ты.
– Цвет волос?
– Н… не знаю. Он был в шапке.
– Что за шапка? Какие натягивают на лицо?
Вопрос вызывает у мальчика приступ смеха. В горле его что-то булькает – приятный звук, отдающийся теплом у меня в желудке. Потом смех переходит в кашель, и лицо Йона снова краснеет.
– Выпей воды, милый, – раздается голос Аманды.
Я протягиваю мальчику стакан. Он делает глоток – морщась, словно это доставляет ему боль.
– Нет, – отвечает Йон на мой вопрос. – Нет, шапки так не носят.
– Итак, когда ты вернулся, кто-то стоял возле того парня и рылся в его рюкзаке… – пытаюсь я вернуть разговор в правильное русло.
– Да, – подтверждает Йон.
– И что, нашел что-нибудь?
– Я не видел, что это было.
– Но он что-то нашел?
– Да, а потом исчез.
– Куда? В какой стороне?
Я показываю пальцем в окно, предлагая мальчику следить за моими движениями.
– Там… или там?
– Там.
То есть в сторону центра.
– А потом, – продолжает Йон, – исчез и другой.
– Другой? – удивляюсь я. – Тот, что там лежит?
– Нет, который прятался.
– То есть был еще один, который прятался? – Я поднимаю руку, выставляя вверх большой палец. – Итак, сначала был тот, который лежит… – Мальчик кивает, я выставляю указательный палец. – Потом тот, который рылся у него в рюкзаке…
– Да.
– А потом еще один…
– Да. – Йон явно доволен тем, что ему удалось хоть что-то объяснить этому непонятливому взрослому дяде.
– И этот последний… собственно, кто это был, мужчина или женщина?
– Я не знаю.
– Какие у него были волосы, длинные или короткие?
– Я не видел.
– И где он прятался?
– За зеленым ящиком. – Йон имеет в виду один из мусорных контейнеров. – Когда тот, что искал в рюкзаке, исчез, он вышел, а потом тоже исчез.
– И как он двигался? Медленно или быстро?
– Быстро, – неуверенно отвечает Йон.
– То есть так… ловко? – Лицо мальчика отражает непонимание, и я спешу пояснить: – Он не показался тебе неуклюжим? Не хромал, не припадал на одну ногу? Как он двигался, прямо?
Йон качает головой:
– Он просто двигался.
– То есть это все-таки был парень?
– Нет, – упрямо повторяет Йон. – Я не видел. Это ведь ты сказал «он».
На это возразить мне нечего. Я снова подхожу к окну. Снег под лучами прожекторов слепит глаза. Со стороны может показаться, что Мауритцон делает покойнику педикюр.
– И ты все время простоял так один?
– Да.
– Вы сюда не входили? – Этот мой вопрос обращен к Аманде.
– Нет, – отвечает та, как будто даже обиженно.
– Я так не думаю… – бормочу я, скорее про себя, и снова поворачиваюсь к мальчику: – Спасибо за помощь, Йон. Ты сообщил очень важные для нас вещи.
– Но он умер… – рассеянно повторяет паренек. – Тот, который лежит.
– Это так… В чем в чем, а уж в этом мы уверены на все сто.
В свете рождественской звезды очертания предметов за окном размылись. Теперь там стоит неразличимый серо-черный сумрак.
– Ты сейчас уйдешь? – спрашивает Йон.
– Похоже на то. – Я киваю.
– Счастливой Лючии[8]. – Он скользит взглядом в сторону прихожей. – И не забудь свои ботинки.
Тем временем внизу многое изменилось, или же наоборот – все осталось по-прежнему.
На покойнике больше нет обуви. Пальто с него тоже зачем-то сняли. Это все, что мне удается разглядеть издали: тело заслоняют фигуры снующих вокруг него людей. Поодаль, за заградительной лентой, стоит гражданский автомобиль, принадлежащий не то газете «Экспрессен», не то «Автонбладет». Помощников не видно – должно быть, ушли на задание по звонку Габриэля Бирка. Как будто похолодало. Но все эти перемены представляются незначительными в сравнении с мертвецом, который остается мертвым, и снегом, все так же струящимся с неба. Убитый мужчина – вот что главное в этой ночи.
– А кто сообщил о нем в полицию? – спрашиваю, держа мобильник в руке.
Я давно перестал доверять своей памяти, но записать разговор с мальчиком, кроме как на телефон, некуда. Молодой человек в форме с плечами тяжелоатлета держит в руке блокнот, в другой – булочку с сыром и ветчиной. Я узнаю в нем Фредрика Маркстрёма – помощника полицейского из Норрланда.
– Так… – он пролистывает несколько страниц в своем блокноте, – поступил анонимный звонок с мобильного. Звонивший говорил как-то странно – возможно, намеренно искажал голос. Больше мы ничего не знаем. Я заказал копию разговора, вам пришлют. Дежурный попросил информатора представиться, но тот дал отбой. Удивительно, что они все-таки отреагировали.
– И кого послали? Вас?
– Меня и Халль, – отвечает Маркстрём, жуя булку.
Маленькая, говорливая и веселая Оса Халль из Гётеборга – полная противоположность Маркстрёму.
– Кто прибыл за вами?
– Ларссон и Лейфби.
– Ларссон и Лейфби?
– Да.
– Что они делали в центре?
Маркстрём откусывает еще кусок.
– Без понятия. Якобы случайно оказались поблизости.
Ларссон и Лейфби работают в районе Худдинге и относятся к тому типу полицейских, который редко представляет органы правопорядка в дни открытых дверей и перед журналистами. Один из них боится высоты, другой – выстрелов. Серьезные недостатки для полицейских, что и говорить. Кроме того, оба падки на сенсации – почти как репортеры.
Прибыв на место работы, Ларссон и Лейфби ведут себя в точном соответствии с инструкциями. На этот раз их отправили опрашивать народ на предмет поиска свидетелей. Ни того ни другого пока не видно, и я отмечаю про себя, что это скорее к лучшему.
Я направляюсь к мусорным контейнерам, распространяющим кислый запах. Присаживаюсь на корточки, ощущая поднимающийся от земли холод. Но чувства мои так притупились после таблетки, что и холод кажется не таким пронизывающим, как в первый раз, и вполне терпимым.
За одним из контейнеров на снегу проступают отчетливые следы. Там кто-то стоял. Сделал пару шагов вперед, потом отошел снова. Ботинки довольно изношенные, какие носят те, кто не имеет средств купить новые.
– Виктория, – тихо зову я, отрывая Мауритцон от лежащего на земле тела. – Мне кажется, здесь кто-то стоял.
Она что-то записывает в блокноте и кладет его в нагрудный карман комбинезона.
Я иду в сторону улицы, мимо заградительной ленты, достаю сигарету, закуриваю. Из клуба – музыка, что-то старое, танцевальное в новой аранжировке. Глухо пульсируют басы. Мелодия кажется мне знакомой, я слышал ее подростком. На какое-то время она возвращает меня лет на пятнадцать назад, когда я еще учился в школе и многого ждал от жизни.
В кармане куртки вибрирует мобильный – сообщение от Сэм.
Ты спишь?
Нет, работаю.
Как прошел вечер?
Я делаю затяжку, обдумывая ответ.
О’кей… Убийство в Васастане.
Подумав, стираю последнюю фразу и пишу вместо нее:
Ты как?
Скучаю по тебе, – приходит ответ, и на душе делается тоскливо.
Тогда до завтра?
Да, завтра было бы хорошо.
Я думаю, что бы это значило. В обычные дни мы не откладываем свидания на завтра, Сэм готова заехать за мной в любое время.
В поле моего зрения появляется хорошо одетый мужчина. Он решительно шагает сквозь снег – волосы тщательно причесаны, полы расстегнутого пальто развеваются на ветру. Молча поднимает руку, не спуская глаз с моей сигареты. На лице гримаса брезгливости, граничащей с отвращением.
– Счастливой Лючии, – приветствую его я.
– Угостишь? – Мужчина смущенно озирается.
Это Габриэль Бирк. Я протягиваю ему наполовину выкуренную сигарету, и он высасывает из нее остатки жизни.
– Не знал, что ты куришь, – замечаю я.
– Ты много чего не знаешь. Кто руководитель следственной группы?
– Ты.
– Я?.. Но нам нужен комиссар. Морелиус?
– В отпуске.
Бирк закатывает глаза.
– Тогда позовите Каландера, он точно не в отпуске. Несколько часов назад я видел его возле сосисочной на Санкт-Эриксгатан, и вид у него был весьма озабоченный.
– Тот, с топором, порядком его доконал. – Я киваю.
– С Тегнергатан?.. Ну да… А если Бэкстрём? Уж лучше он, чем ничего.
Я качаю головой.
– Бэкстрём в управлении.
– Бедное управление…
Бирк гасит окурок о стену, делает движение уйти, но останавливается и нюхает воздух:
– Ты блевал?
– Нет.
– Но воняет блевотиной. В таком случае кто-то сблевал на тебя.
– Как будто нет.
Бирк хихикает. Потом достает пару перчаток из кармана пальто:
– Где он?
– Там, на заднем дворе.
– У нас свидетель. – Я поднимаю глаза к окну с рождественской звездой. – Йон Тюрелль. Думаю, он видел убийцу.
– Откуда ты знаешь?
– Я говорил с ним.
– И что же он видел?
– Кое-что видел, но…
– Что?
– Ему шесть лет. Так, по крайней мере, сказала его мать.
– Шесть лет? – Бирк морщится. – Прекрасно…
Он садится на корточки рядом с трупом. Лицо Томаса Хебера исполнено неземного покоя.
Визитница лежит на прежнем месте, возле рюкзака. Бирк берет ее, достает идентификационную карточку.
– Красивый мужчина, – замечает он.
– Такие тоже умирают, – отзывается Мауритцон.
Бирк возвращает карточку и визитницу на место, поднимается и озирает место преступления, будто осваивается.
– Он пришел сюда. – Я имею в виду Хебера. – Он стоял здесь. Возможно, еще один человек явился раньше его и прятался за одним из контейнеров. Потом – еще один, тот, что всадил нож Хеберу в спину. С большой долей вероятности он подошел сзади. Когда Хебер упал, тот, последний, рылся в его в рюкзаке. Что-то нашел, насколько мы можем предположить, и скрылся. Возможно, прихватил с собой мобильник Хебера, поскольку здесь его нет. Он направился в сторону Сити. Потом ушел и тот, что прятался за контейнерами – так утверждает свидетель. Скорее всего, именно тот, что прятался, и позвонил в полицию. Вопрос, что он тут делал. Вполне может быть, оказался здесь случайно; какой-нибудь наркоман или бездомный…
– Но твоему свидетелю шесть лет, – напоминает Бирк.
– Тем не менее его показания вполне согласуются с тем, что я вижу. Кто-то стоял за контейнерами.
– Будем надеяться, что объявятся и другие свидетели. – Бирк снова оглядывается. – На первый взгляд похоже на ограбление… но почему не взяли наличные?.. Должно быть, здесь все-таки что-то другое.
– Именно, – соглашаюсь я. – Вопрос что. Может, ему был нужен его мобильный?
– Мобильный? В рюкзаке? – недоверчиво переспрашивает Бирк. – Ты свой где носишь?
К нам приближается Маркстрём, с блокнотом в одной руке и пластиковым стаканом с кофе в другой. Я спрашиваю себя, видел ли когда-нибудь Маркстрёма без еды или напитка. Хотя, с другой стороны, я знаю его не так давно.
– Томас Маркус Хебер, – провозглашает он и с шумом втягивает в себя кофе. – Родился в семьдесят восьмом году. Холост, детей нет. Числится проживающим на Ванадисвеген, дом пять, меньше километра отсюда. Одиннадцать лет назад был признан виновным по статье о нанесении телесных повреждений, а за год до того – о нарушении общественного порядка.
– Избиение и нарушение общественного порядка… – повторяет Бирк и поворачивается ко мне: – Займешься этим?
Я киваю, снова поднимаю глаза к окну:
– Займусь.
Йона в окне нет. Должно быть, мать уложила его спать. Я думаю о том, не повредила ли ему наша беседа и то, что он видел. Что приснится ему сегодня ночью?
– Завтра, – уточняю я.
– А я займусь его квартирой.
– У тебя есть ключи?
Он кивает на связку ключей на снегу.
Я медлю, прежде чем задать ему следующий вопрос:
– Хочешь, чтобы я составил тебе компанию?
– Нет. Но не все получается так, как мы хотим.
На первый взгляд с дверью все было в порядке, хотя Кристиан орудовал тяжелым молотком – это было единственное, что на тот момент имелось у него под рукой. Разве что ручка немного отстала да щель, свидетельствующая о том, что дверь прикрыта недостаточно плотно. Но не более того. А с учетом темноты так все и вовсе было в порядке.