Один-единственный раз ему удалось убедить ее позволить Джемме отправиться на урок в лыжную школу. Тогда малышке было четыре, не больше. Сама она этого случая не запомнила. Кристина стояла в толпе других родителей и наблюдала из помещения за тем, как дети в ярких костюмчиках готовились к спуску. Остальные мамы и случайно затесавшийся в их компанию папа абсолютно не волновались. Одни потягивали горячее какао, другие сами отправлялись кататься. Одна она не отлипала от окна, туманя стекло своим дыханием. Она не сводила глаз с маленькой фигурки в фиолетовом, своей единственной дочери. Джемма была милой, забавной и сообразительной. А щечки у нее были такие пухленькие, что так и хотелось укусить.
Кристина читала, что во время Второй мировой войны многие евреи, готовясь к бегству, зашивали свои ценности (деньги, часы, украшения) в подкладку верхней одежды. Так и с Джеммой. Она была маленьким секретом, драгоценностью, вшитой не в пальто Кристины, а в самое ее сердце, в то, чем она являлась на самом деле глубоко внутри.
На том спуске в ее душе навечно поселился страх. Через мгновение она увидела, как Джемма, одетая в толстый пуховик, неуклюже взмахнула маленькими ручками, балансируя на крохотных лыжах. И в ту же секунду Кристина, словно обладала рентгеновским зрением, увидела скрытые под массивной курткой и нежной кожей хрупкие узкие косточки и уязвимые внутренние органы, которые так легко задеть, проткнуть, сместить, повредить. Она выскочила на улицу, умоляя дочку не двигаться с места, быть осторожнее, остановиться. Малышка обернулась на зов матери и, конечно же, упала.
Больше Кристина не ездила в Вейл. Еще у них был дом в Аутер-бэнкс, но и там она была редким гостем. Джемме там очень нравилось, но ее мать не могла избавиться от ужасных картин, которые рисовало ее воображение: вот маленькая дочь тонет в волнах, захлебывается, и ее легкие наполняются морской водой. И еще один страх, глубже, чем этот, мучил ее: придется отвезти малышку в незнакомый госпиталь. Там врачи возьмут у нее кровь, просветят кости и как-нибудь догадаются. И преступление, которое они с Джефри совершили, закодированное в каждой клеточке тела их дочери, въевшееся в ее ДНК, станет явным.
Она была на кухне, когда раздался звонок. Ополаскивала стаканы, которые, видимо, принес от бассейна Джеф. Воскресенье. Лучший день недели. Кристина любила мыть посуду, хотя необходимости в этом не было. Для такого у них была прислуга. Но Кристине нравился звук льющейся воды, облака мыльной пены и то, как звенели стаканы, когда она постукивала по ним ногтями.
– Джемма? – не глядя на дисплей, ответила она. Кто еще мог звонить в такую рань в воскресенье?
Но это была Эйприл. Как только женщина услышала ее голос, она все поняла.
– Миссис Ивз, – и это тоже было плохим знаком, ведь с третьего класса подруга дочери называла ее только по имени, – я волнуюсь за Джемму.
Эйприл торопливо рассказала ей, что подруга на самом деле не ночевала у нее, а уехала с Питом, чтобы навестить Лиру в той ужасной обувной коробке, куда засунул Рика Харлисса Джефри, и должна была уже вернуться к этому времени.
Но она не вернулась и не отвечала на звонки. И Пит не брал трубку. Каким-то чудом Кристине удалось раздобыть номер Харлисса, нацарапанный на листке бумаги и запрятанный глубоко в выдвижной ящик, где они хранили всякую ерунду, которую не оставишь на видном месте, но и не выбросишь: вдруг еще пригодится.
Дома у Рика никто не отвечал, а его мобильный сразу переадресовывал звонок на голосовую почту.
Тогда она пошла к Джефу. Кристина всегда так делала, она была приучена так делать. Он решил проверить кредитку Джеммы, чтобы увидеть, снимала ли она деньги. Оказалось, рано утром она купила билеты на автобус из Ноксвилла в Нэшвилл, Теннесси. Позже она сняла в банкомате в Кроссвилле триста долларов. Около полуночи кто-то использовал ее карту, чтобы заплатить за номер в мотеле в Нэшвилле, но к утру выяснилось, что это ложный след. Парень и девушка, похоже, украли карту, хоть и клялись, что просто нашли ее.
И все же они могли украсть ее у Джеммы. А значит, она была в Нэшвилле.
Но зачем? С какой целью она туда отправилась? И почему не отвечала на звонки? И Пит тоже?
И куда в таком случае подевался Рик Харлисс?
– Ты клянешься, что не имеешь к этому отношения? – спросила она мужа после ужасной бессонной ночи, в течение которой периодически впадала в вызванное снотворным кратковременное забытье. – Клянешься, что ты ничего-ничего об этом не знаешь?
– Конечно, нет, – быстро ответил Джеф. – Как ты могла такое подумать?
И она поверила. А что еще ей оставалось? Она всегда верила мужу. Это было так же непреложно для нее, как вращение Земли вокруг Солнца. Эту веру они выстроили сами, словно замок, возводя одно на другое объяснения, которые изобретали друг для друга. Вот только стены и потолки, колонны и башенки – все было из тончайшего льда. Одна маленькая трещина – и все рухнет.
Кристина продолжила считать: перевернувшийся грузовик на обочине, придорожный памятник на месте смертельной аварии. Знак, оповещающий о том, что поблизости находится тюрьма строгого режима. Уродливо, уродливо, уродливо. Бетонные развалины и засохшие на жаре кустарники. И где-то там ее Джемма, крошка-дочь, маленький драгоценный секрет. Всех успокоительных на свете не хватит, чтобы заглушить ее страх. Если бы только она могла проглотить его, будто маленькую белую таблетку, чтобы он бесследно растворился в желудке.
На секунду перед ними мелькнул и исчез знак. От Нэшвилла их отделяло всего тринадцать миль.
Глава 11
– Откуда оно?
В понедельник именно эти слова разбудили Джемму, вырвав ее из одного кошмарного сна. Правда, она тут же погрузилась в другой.
Сначала девушка подумала, что перед ней зеркала. Живые, трехмерные зеркала с одинаковым выражением любопытства на идентичных лицах. Она невольно поднесла руки к лицу, затем снова опустила, чтобы убедиться, что это все же не отражения. Что она сама не отражение.
– Ты какой Номер? – спросило одно из зеркал.
– Ты не Кассиопея, – заметило второе.
– Кассиопея умерла, – напомнило третье.
– Я Каллиопа, – добавило первое. – Номер Семь.
В ее глазах Джемма видела свое отражение. Отражение в отражении отражения. Симметрия, но какого-то жуткого свойства. Она села в кровати, отчасти ожидая, что отражения отзовутся какими-нибудь движениями. Но они оставались неподвижными.
– Думаешь, она тупая? – спросила одна из девушек.
– Насколько тупая? – отозвалась другая.
– Как Номер Восемь, – ответила первая и обернулась. – Как Гусиный Пух.
Бум-бум-бум.
Только тут Джемма заметила четвертую, скрючившуюся в углу. Она была еще худее, чем остальные, и на ней был памперс. Босые тощие ноги покрыты сыпью. Из-за неестественной худобы голова казалась огромной и напоминала круглый аквариум.
Бум-бум-бум.
Она поднимала голову и билась ею о стену: раз, два, три. Солнечный луч выхватывал часть оштукатуренной стены и пыль, взметающуюся в воздух при каждом ударе.
Самые больные из реплик были отделены от остальных ветхозаветными занавесками из мешковины. Джемма слышала, что большую часть времени они проводят в бессознательном состоянии благодаря ежедневной дозе морфина. Если бы не запах, она наверняка решилась бы заглянуть за занавеску.
Кровь. Истекающие кровью тела. Отказывающие органы. Разложение.
Кого-то все время рвало в туалете, возле мусорной корзины, а когда корзины не было поблизости – прямо на пол. Джемма знала, что прионы[6] незаразны. По крайней мере, они не передаются воздушно-капельным путем, и все же она не могла не думать о том, как они кружатся в воздухе вокруг нее, подобно снежинкам или пуху от одуванчиков, и застревают в ее легких при каждом вдохе.
Постоянно кричали малыши. Дети постарше, которые так и не научились ходить, ползали между кучами грязного тряпья или сосали пальцы и плакали. Медсестры скользили по коридорам, словно бесплотные призраки. Они делали все, что могли, в условиях нехватки медикаментов и постоянных перебоев с электричеством.
Все разместились в одном здании в форме буквы «г». Женскую часть от мужской отделял только пост охраны. Солдаты сновали между этими ходячими трупами с ввалившимися щеками и горящими глазами, изнуренными болезнями и голодом, отталкивая их своими винтовками.
Когда одна из солдат, девушка с тугими косами, остановилась, чтобы помочь реплике, которую рвало, ей сразу сделали выговор:
– Ты не должна так вести себя с ними, – сказал мужчина-военный с блеклыми ресницами и прыщавым лбом, – в итоге будет еще хуже.
Джемма попыталась пробраться к Питу, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, но ее остановил рыжеволосый парень, облаченный с головы до ног в камуфляж. Он казался таким юным, что мог бы быть ее одноклассником.
– Назад, – сказал он. – Ты понимаешь человеческую речь? Разворачивайся.
Еще одна девушка в военной форме сидела в одиноком пластиковом кресле, прикрученном к полу.
– Они все говорят по-английски, глупыш, – мягко сказала она. Судя по звукам, девушка играла в видеоигру на телефоне.
– А мне так не кажется, – возразил он. Джемма развернулась и двинулась назад, но недостаточно быстро. Она все же услышала его следующую фразу. – Вот черт. Меня даже близнецы всегда пугали.
Ей хотелось закричать, но, словно в кошмаре, голос не слушался ее.
«Это не я! – закричала бы она. – Вы поймали не ту!»
Но какой смысл? Когда еще три Джеммы ходят за ней хвостом. Три Джеммы стояли плечом к плечу, дышали ее легкими, двигали ее руками и крутили такими же, как у нее, короткими шеями.
И никто не придет ее спасть. Ни одной живой душе не известно, где она. Даже если машину Пита обнаружили, а это наверняка уже произошло, ничто не поможет полиции их найти. Никаких следов, никто не попросит выкуп.
Остается только надеяться на то, что ее родители как-нибудь отыщут Лиру и Ориона и догадаются, что произошло. Тогда ее отец задействует все свои связи и пригрозит засудить их всех, от Саперштайна до президента США, и они с Питом будут спасены. Но она также знала, что в этом случае их места займут Лира и Орион. Во всем этом дерьме была даже своя романтика. После стольких лет она вернулась туда, где появилась на свет. В родной дом.
Лучше и не думать. Она перестала пытаться с кем-то заговорить или заставить кого-то поговорить с ней. Когда доктор Саперштайн вернется, он увидит ее, узнает и поймет свою ошибку. Это если отец не вызволит ее раньше.
А до тех пор нужно просто выжить.
Глава 12
Заняться было абсолютно нечем. Никаких книг, журналов, компьютеров или телефонов. Только брошенные на пол матрасы и сотни девочек, раненых и больных, сидящих или лежащих всюду вокруг.
Некоторые реплики придумывали для себя игры: катали по полу колпачки от ручек или строили башни из одноразовых стаканов. Джемма даже видела, как девочка лет трех-четырех играла со старым шприцем. Когда она попыталась его забрать, девчушка неожиданно пришла в ярость и плюнула ей в лицо, явно целясь в глаза. Девушка попятилась назад, и кто-то поддержал ее со спины. Джемме снова показалось, что она врезалась в зеркало. Одно из ее отражений – ее клон – ходило за ней по пятам.
– Не переживай из-за Коричневых, – сказала она. Ее глаза беспрерывно скользили по Джемме, ее волосам, сережкам, ногтям, накрашенным желтым и зеленым лаком. Она словно пыталась сгенерировать некую силу, которая могла бы притянуть Джемму ближе. – Они все слабоумные.
Вся злость Джеммы улетучилась, силы ее покинули. Она вновь обернулась к малышке и увидела, что та сменила игру: теперь она выдергивала грязные волокна из старой подстилки на полу. Другая девочка, копия первой, подошла ближе, чтобы посмотреть. Видеть их рядом было очень странно.
– Ты не одна из нас, – заключил клон. У нее плохо пахло изо рта, и Джемма почувствовала отвращение, а затем сразу же укол вины. – Тебя не здесь сделали. В Хэвене было только пять реплик такого типа. Номера с шестого по десятый. И шестая умерла.
– Я знаю, – автоматически ответила Джемма. – Я ее видела.
Было странно осознавать, что эта девушка сразу догадалась о том, чего местные врачи не могли или не хотели понять. Они не считали реплик людьми. Только лабораторными крысами. Или вещами, произведенными на фабриках. Множество экземпляров, отлитых с помощью одной формы. Сложно отличить один от другого.
Девушка приблизилась, и Джемма едва удержалась, чтобы не отшатнуться. К тому же ей пришлось бороться с острым желанием вцепиться той в глаза и содрать кожу, чтобы вернуть себе свое лицо.
– У Номера Шесть было имя. Мы звали ее Кассиопеей. Мне доктор О’Доннелл тоже дала имя. Меня зовут Каллиопа. А у тебя есть имя?
Реплика смотрела большими, полными надежды глазами. Джемма тоже так делала иногда. Эйприл говорила, что это взгляд печального котенка.
Девушка кивнула:
– Меня зовут Джемма.
Каллиопа улыбнулась. Два ее передних зуба выдавались вперед. В отличие от самой Джеммы, реплика явно не носила брекетов.
– Джемма, – повторила она. – Где тебя изготовили?
Джемма снова почувствовала себя вымотанной, хотя едва ли миновал полдень. Вряд ли реплика прежде видела кого-то извне. А из тех, кого видела, никто с ней не общался.
– Меня, как и тебя, сделали в Хэвене, но потом поместили в другое место.
– Снаружи. – Каллиопа произнесла это слово с таким нажимом, словно оно завершало какое-то могущественное заклятье.
С тех пор Каллиопа не оставляла Джемму в покое и всюду следовала за ней, отмеряя доступные им двести восемьдесят два шага между отсеком, где за ширмой под присмотром угрюмых медсестер медленно возвращались к жизни больные реплики, до двух туалетов, мужского и женского, расположенного на нейтральной территории.
Когда Джемма села, Каллиопа устроилась в паре футов, не сводя с нее глаз. Тогда девушка легла и притворилась спящей, но по-прежнему ощущала на себе взгляд реплики. Тогда она снова вскочила, ощущая облегчение от нахлынувшей злости: значит, она все же может чувствовать что-то, кроме страха.
– Что тебе? – раздраженно спросила она.
При взгляде на Каллиопу Джемма по-прежнему испытывала странное головокружение, подобное тому, которое ощущаешь, когда тебя раскручивают с повязкой на глазах, а потом отпускают. Сняв повязку, ты с удивлением обнаруживаешь, что мир вокруг по-прежнему вращается.
– Чего ты хочешь?
Она хотела напугать или прогнать реплику, но та продолжала глазеть. Невозможно было избавиться от ощущения, что Каллиопа каким-то образом проникла в тело Джеммы и не была другим человеком, а была лишь ее собственной тенью. Это объясняло бы и странное чувство усталости, которое она испытывала при каждом вдохе, словно ей приходилось дышать за двоих.
– Я смотрю на тебя, – ответила реплика, – чтобы понять, каков мир снаружи. У тебя длинные волосы, как у медсестер. И ты толстая, – добавила она, но это прозвучало негрубо. Каллиопа и не подозревала, что это звучит невежливо, как не догадывалась, что пялиться нехорошо.
Джемма сразу почувствовала жалость и стыд за ненависть, которую испытывала к ее лицу, к самому ее присутствию, за желание избавиться от нее.
Каллиопа встала на колени и немного приблизилась к Джемме, а затем снова отстранилась и села на пятки. Должно быть, они одного возраста, но выглядела реплика моложе.
– Ты знаешь доктора О’Доннелл? – спросила она. – Ту, которая меня назвала. А потом она ушла. Они все уходят, но обычно не навсегда. Ты должна ее знать. Она тоже сейчас Снаружи, – пояснила Каллиопа, словно Джемма могла не понять.