Найти нужное место не составило труда. Башня возвышалась в конце квартала, словно отполированная бронзовая боевая рубка, вдвое превосходящая высотой окружающие здания и абсолютно безликая внешне. Как у большинства архитектурных сооружений Лэндфолла, у нее был зеркальный фасад, и отраженный солнечный свет не давал смотреть на него прямо. Это была не самая большая высотка в Лэндфолле, но в ней чувствовалась стихийная мощь, пульсация которой распространялась на все близлежащие объекты и позволяла составить неплохое представление о ее создателях.
«Проверка человеческого тела на прочность».
Фраза вывалилась из моей памяти, точно спрятанный труп из шкафа.
– Как близко ты хочешь подойти? – нервно спросил Шнайдер.
– Чуть ближе.
Оболочка от «Хумало», как все спецмодификации, разработанные для «Клина Карреры», снабжена стандартным дисплеем для вывода спутниковых геолокационных данных, довольно удобным в использовании, если не засирать его заглушками и антизаглушками, которыми забиты практически все частоты на Санкции IV. Я моргнул, наводя резкость, и всю левую часть поля зрения заняла сетка перекрестков и кварталов. На одной из улиц монотонно мерцали две точки.
«Проверка человеческого…»
Я слегка подкрутил масштаб, и изображение принялось с головокружительной скоростью увеличиваться, пока я не обнаружил, что рассматриваю собственную макушку с высоты многоэтажного здания.
– Черт.
– Что? – Шнайдер напрягся, застыв, как ему явно казалось, в боевой стойке ниндзя. Его закрытое солнечными очками лицо приняло комически встревоженное выражение.
«Проверка…»
– Ничего, – я уменьшил изображение, и на краю дисплея вновь показалась башня. Кратчайший путь услужливо высветился желтым, предлагая пересечь два перекрестка. – Нам сюда.
«Проверка человеческого тела на прочность – лишь одно из передовых направлений…»
По желтой линии через пару минут мы вышли к узкому подвесному мосту, перекинутому через высохший канал. Двадцатиметровый мост плавно уходил вверх, упираясь противоположным концом в бетонный выступ. По обе стороны от моста параллельно располагались еще два. Дно канала покрывал обычный городской мусор: выброшенная бытовая техника с торчащими из потрескавшихся корпусов проводами, пустые упаковки из-под еды, скомканная, выцветшая на солнце одежда, напоминающая безжизненные тела, искромсанные пулеметным огнем. Надо всем этим, по другую сторону свалки, нас поджидала башня.
«Проверка человеческого…»
Шнайдер топтался перед мостом:
– Ты идешь?
– Угу, и ты тоже. Мы же партнеры как-никак, – я слегка подтолкнул его в спину и двинулся вперед, наступая ему на пятки, так что ему волей-неволей тоже пришлось перебирать ногами. Подготовка посланника пыталась совладать с неслабыми дозами гормонов, которые выбросила моя оболочка, приводя меня в боевую готовность; и на этом фоне мое настроение становилось все более приподнятым, на слегка истерический лад.
– Мне просто не кажется, что…
– Если что-то пойдет не так, вали все на меня, – я подтолкнул его снова. – Давай, давай.
– Если что-то пойдет не так, мы покойники, – пробормотал он угрюмо.
– Ага, как минимум.
Пока мы шли вперед, Шнайдер так цеплялся за перила, словно мост сотрясали яростные порывы ветра.
С противоположной стороны выступ оказался краем ничем не примечательной пятидесятиметровой площади. Мы остановились, созерцая бесстрастную громаду башни. Намеренно или нет, но эта бетонная площадка, окаймлявшая здание, представляла собой прекрасное стрельбище. Нигде в поле зрения не наблюдалось ни единого укрытия, а единственными путями отступления были либо узкий, идеально простреливающийся мост, либо головоломный прыжок на дно высохшего канала.
«Со всех сторон открыты, и карты наши биты», – тихонько пропел Шнайдер, повторяя мелодию и слова кемпистского революционного гимна. Я не мог его винить. С момента как мы очутились в свободном от глушилок радиоэфире города, я и сам пару раз ловил себя на том, что мычу это сраное «Открытое пространство»; версия Лапине неслась отовсюду, достаточно близкая к кемпистскому оригиналу, чтобы воскресить воспоминания годичной давности. Тогда оригинал раздавался на пропагандистских каналах повстанцев каждый раз, когда правительственные глушилки делали перерыв. В гимне шла речь об истории – по всей очевидности, назидательной – обреченного на смерть взвода добровольцев, удерживающих позицию под натиском преобладающих сил противника во имя любви к Джошуа Кемпу и революции. Исполнялось это дело на мотив привязчивой джанк-сальсы, которая намертво застревала в голове. Почти все мои люди на Северном пределе могли спеть ее от начала до конца – что они часто и делали, к ярости политофицеров Картеля, которые испытывали слишком сильный страх перед формами «Клина» и не осмеливались хоть что-то предпринять по этому поводу.
Действие мелодии оказалось столь вкрадчиво-ядовитым, что даже наиболее прокорпоративно настроенные граждане не могли не мычать ее себе под нос. Этот факт плюс сеть информаторов Картеля, работавщих за комиссию, привел к тому, что пенитенциарные учреждения по всей Санкции IV вскоре лопались по швам от музыкально одаренных политзаключенных. Учитывая возросшие сложности в поддержании порядка, было принято решение нанять дорогостоящую консалтинговую команду, которая быстро разродилась новой, перелицованной версией текста, и ее положили на оригинальную мелодию. Певицу-конструкт Лапине разработали и запустили именно для того, чтобы презентовать хит о мальчике, который осиротел во время предательской атаки кемпистов, но был усыновлен добрым корпоративным блоком, вырос и полностью реализовал свой потенциал, став топ-менеджером планетарного уровня.
Этой балладе недоставало военной романтики оригинала, но, так как некоторые места кемпистского текста были умышленно продублированы, люди, как правило, не отличали разные версии друг от друга и напевали гибрид, слепленный из обрывков обеих и нанизанный на мотивчик сальсы. В таких куплетах любой революционный подтекст сходил на нет. Консалтинговая команда получила премию, а также отчисления с доходов Лапине, которую крутили сейчас по всем государственным каналам. В ближайшем будущем планировался выход альбома.
Шнайдер прекратил напевать:
– Как думаешь, у них тут все схвачено?
– Полагаю, да.
Я кивнул на башню, в сторону отполированных дверей метров в пять высотой. По обе стороны этого внушительного портала находились произведения абстрактного искусства, каждое из которых заслуживало названия «Симметрия сталкивающихся яиц» или – я увеличил кратность нейрохимического зрения, чтобы убедиться наверняка, – «Избыточная огневая мощь в боевой полуготовности».
Шнайдер проследил направление моего взгляда:
– Автотурели?
Я кивнул:
– Две автоматических пушки и, по крайней мере, четыре лучевых орудия, насколько я могу разглядеть отсюда. Оформление сделано с большим вкусом. Среди скульптур и не заметишь.
В каком-то смысле это был хороший знак.
За те две недели, что мы успели провести в Лэндфолле, я не заметил на улицах ни единого признака войны, кроме чуть большего, чем обычно, числа людей в униформах по вечерам да наростов в виде автотурелей быстрого реагирования кое-где на высотных зданиях. Сплошь и рядом могло показаться, что вся заваруха происходит на какой-то другой планете. По крайней мере «Мандрейк корпорейшн» выглядела готовой ко встрече с Джошуа Кемпом в случае, если ему удастся дойти до столицы.
Проверка человеческого тела на прочность – лишь одно из передовых направлений, являющихся на сегодняшний день ключевыми в исследовательских программах «Мандрейк корпорейшн». Наша конечная цель – достижение максимальной утилитарности всех ресурсов.
«Мандрейк» приобрела этот участок десять лет назад. Тот факт, что они строили здание, закладываясь на вооруженное восстание как возможный вариант развития событий, говорил о стратегическом расчете гораздо более дальнего прицела, чем у любого другого конкурента. Корпоративным логотипом «Мандрейк» являлся фрагмент спирали ДНК на фоне микросхем; пресс-релизы агрессивно вопили о «больших дивидендах» и «радикально новом подходе». Финансовые дела компании с началом войны резко пошли в гору.
Подходяще.
– Как думаешь, они на нас сейчас смотрят?
Я пожал плечами:
– Всегда кто-нибудь да смотрит. Так устроена жизнь. Вопрос в том, обращают ли они на нас внимание?
Шнайдер раздраженно поморщился:
– Ладно, в таком случае как думаешь, обратили они на нас внимание?
– Сомневаюсь. Вряд ли у автоматических систем такие настройки. Война идет слишком далеко отсюда. На нас форма дружественных войск, а комендантский час начинается только в десять. Мы ничего необычного из себя не представляем.
– Пока что.
– Пока что, – согласился я, отворачиваясь. – Ну что ж, пошли обращать на себя внимание.
Мы зашагали по мосту в обратную сторону.
– Вы не похожи на творческих личностей, – заметил промоутер, загружая последний из наших файлов. Мы пришли в гражданской одежде, купленной утром взамен униформы, нам вынесли оценку прямо на пороге, и, похоже, она была явно невысока.
– Мы охрана, – сообщил я любезно. – Это она вот творческая личность.
Его взгляд скользнул к сидящей напротив Тане Вардани, прячущейся за темными очками и непроницаемым молчанием. За последнюю пару недель ее формы уже начали потихоньку округляться, но под длинным черным плащом этого было не увидеть, а лицо ее по-прежнему оставалось исхудавшим. Промоутер хмыкнул, явно удовлетворенный увиденным.
– Ну, – он развернул на весь экран индикатор трафика и какое-то время изучал его. – Не знаю, что у вас там за продукт, но хочу заметить, что у вас будет предостаточно конкурентов, имеющих финансовую поддержку государства.
– Что, вроде Лапине?
Насмешка в голосе Шнайдера была бы слышна и на межгалактических расстояниях. Промоутер пригладил свою треугольную, в подражание армейской моде бородку, откинулся в кресле и уперся ботинком в военном стиле о край стола. У основания бритого черепа красовались три или четыре разъема с боевым софтом быстрой загрузки, слишком блестящие, чтобы не быть дизайнерскими копиями.
– Не стоит смеяться над мейджорами, друг мой, – бросил он небрежно. – Имей я хоть два процента с проекта Лапине, сейчас жил-поживал бы в Латимер-сити. Знаете самый лучший способ в военное время держать искусство на коротком поводке? Скупить его на корню. Корпорации прекрасно об этом знают. У них есть технические возможности, чтобы торговать искусством по-крупному, и влияние, чтобы задушить конкурентов цензурой. Так что, – он постучал пальцем по экрану, на котором маленькой фиолетовой торпедой светился наш пакет файлов, словно торпеда, ждущая запуска, – что бы у вас там ни было, оно должно быть прямо-таки охеренно чумовым, чтобы проплыть против такого сильного течения.
– Вы всех клиентов так обнадеживаете? – спросил я.
Он мрачно улыбнулся:
– Я реалист. Вы платите, я ваше добро проталкиваю. Для того чтобы доставить его по назначению в целости и сохранности, к вашим услугам лучший софт для обхода ограничения доступа, который только есть на Лэндфолле. Как и заявлено на вывеске: «Мы сделаем вас заметным». Но не ждите, чтобы я вас при этом еще и обхаживал, это в набор услуг не входит. Там, куда вы хотите впрыснуть эту свою штуку, происходит слишком много всякого-разного, чтобы испытывать оптимизм по поводу ваших шансов.
В раскрытые окна третьего этажа вливался уличный шум. Воздух снаружи стал прохладней с приближением вечера, но в кабинете промоутера по-прежнему стояла духота. Таня Вардани нетерпеливо поерзала.
– Это нишевая вещь, – проскрежетала она. – Может, уже начнем?
– Да, конечно, – промоутер еще раз бегло взглянул на экран, где виднелись четкие зеленые цифры суммы, которую нам предстояло заплатить. – Ну что ж, пристегните ремни. Вашим кредитам предстоит стремительный полет.
Он нажал на кнопку. Экран тронула легкая рябь, и лиловая торпеда исчезла. Рассыпавшись спиралевидными завитками, она растаяла за стеной корпоративной системы защиты данных, где ее след затерялся даже для хваленого софта промоутера. Зеленые цифры счетчика бешено закрутились, превратившись в одни сплошные размытые восьмерки.
– Ну я же говорил, – промоутер осуждающе покачал головой. – Системы ограничения доступа аналогичного уровня стоили бы им годовых прибылей за одну только установку. Но экономия дорого обходится, друзья мои.
– Оно и видно, – заметил я, глядя, как тают, будто неэкранированный сердечник из антиматерии, наши кредиты, и подавил неожиданно возникшее желание вырвать промоутеру горло голыми руками. Не то чтобы дело было в деньгах – их хватало. Возможно, за шаттл «Ву-Моррисон» шести миллионов санов было мало, но в Лэндфолле на них мы могли жить по-королевски.
Дело было не в деньгах.
Дело было в дизайнерских псевдовоенных безделушках и ленивых рассуждениях о том, что делать с искусством военного времени, во всей этой напускной пресыщенности в стиле «плавали-знаем», тогда как мужчины и женщины по другую сторону экватора рвали друг друга на части ради незначительных изменений в системе, обеспечивавшей сытую жизнь Лэндфолла.
– Готово, – руки промоутера отбили на консоли короткую барабанную дробь. – Насколько я могу судить, отбыло по назначению. Пора отбывать и вам, девочки и мальчики.
– Насколько ты можешь судить? – повторил Шнайдер. – Это что еще за херня?
Ответом ему была еще одна мрачная улыбка:
– Так. Вы контракт-то прочитайте. Выполняем ваш заказ наилучшим возможным образом. Ну так вот это и есть наилучший возможный образ на Санкции IV. Вы покупали последнее слово техники, а не гарантии.
Он вытащил из машины наш выпотрошенный кредитный чип и перебросил через стол Тане Вардани, которая невозмутимо положила чип в карман.
– Ну и сколько нам ждать? – спросила она, зевая.
– А я что, ясновидящий? – промоутер вздохнул. – Ответ может быть через пару дней, может, через месяц. Может, никогда. Все зависит от вашей демки, а ее я не видел. Я всего-навсего почтальон. Идите домой, ждите почты.
Наше отбытие сопровождалось тем же напускным отсутствием интереса, что прием и обслуживание. Оказавшись снаружи и окунувшись в вечерние сумерки, мы свернули налево, перешли на другую сторону улицы и поднялись на террасу кафе. Кричащая головывеска промоутерской конторы оказалась прямо перед нами, метров на двадцать ниже. На носу был комендантский час, и кафе уже практически опустело. Мы сбросили сумки под стол и заказали кофе ристретто.
– Сколько ждать? – снова спросила Вардани.
– Минут тридцать, – я пожал плечами. – Зависит от их ИИ. Самое большее сорок пять.
Они прибыли прежде, чем я успел допить кофе.
Это был непримечательный фургон коричневого цвета, неуклюжий и маломощный с виду, но опытному взгляду было очевидно, что он бронированный. Фургон обогнул угол, проскользил метров сто по улице и медленно подполз к зданию, где находился офис промоутера.
– Ну вот и пожаловали, – пробормотал я, чувствуя, как растеклась по венам нейрохимия «Хумало». – Ждите здесь оба.
Я неторопливо поднялся и пересек улицу, засунув руки в карманы и склонив голову набок, изображая зеваку. Плотно прижавшись к обочине, фургон остановился у двери промоутерского офиса. Боковая дверь открылась. Оттуда выбрались пять одетых в комбинезоны фигур, чьи движения отличала профессиональная скупость. Фигуры скрылись внутри здания, дверь фургона снова закрылась.
Лавируя в потоке прохожих, спешивших за последними покупками, я слегка ускорил шаг, и мои пальцы сомкнулись вокруг лежавшего в кармане предмета.
Лобовое стекло фургона выглядело прочным и почти непрозрачным. С помощью нейрохим-зрения я смог различить сквозь него две сидящие фигуры и смутные очертания еще одной, приподнимающейся с места, чтобы выглянуть наружу. Глядя на фасад магазина, я преодолел последние метры, отделявшие меня от фургона, и оказался прямо перед ним.
Пора.
Моя левая рука выскользнула из кармана. Плотно прижав к ветровому стеклу плоский диск термитной гранаты, я немедленно переместился вперед и вбок.