Когда принесли один из таких мешков, сёгун произнес:
– Итак, Тёсиро, если ты будешь настаивать на своем, я прикажу посадить тебя в этот мешок, откуда тебя никогда не выпустят, и никакой еды ты больше не получишь. Ты будешь и дальше настаивать на своей глупой выдумке?
– Я ничего не выдумывал, мой господин. Истина состоит в том, что я поймал воробьев по своей собственной воле. Я, и только я, повинен в моем проступке. В моем падении с крыши я вижу кару Небес. С вашей стороны тоже было бы совершенно правомерно наказать меня. Я жду вашего приговора с нетерпением.
С этими словами Тёсиро бесстрашно полез в кожаный мешок.
– Что за упрямый мальчишка! – воскликнул не на шутку разгневавшийся сёгун.
Затем с помощью своей супруги он плотно завязал мешок с мальчиком внутри и повесил его на штырь, торчавший из стены коридора. Оставив несчастного ребенка в незавидном положении, все отправились продолжать прерванный ночной отдых.
Ближе к полудню после завтрака и приведения себя в порядок после сна госпожа Эё в сопровождении двух фрейлин вышла в коридор, где все еще висел кожаный мешок с мальчиком внутри, и приказала его снять на пол. Мешок развязали и обнаружили Тёсиро, так и не выпустившего дохлых воробышков из своих рук.
– Доброе утро, ваша светлость, – поприветствовал свою госпожу мальчик, потерев глаза сжатыми кулаками.
– Изловить воробьев тебе приказал Тэкетиё, не так ли? – вкрадчивым голосом начала Эёсан, рассчитывая склонить мальчика к подтверждению ее слов.
– Нет, моя госпожа. Я сам так решил. Тэкетиё-сама к этому делу никакого касательства не имел.
– Прекрати упираться, несносный мальчишка, своим упрямством ты обрекаешь себя на вечное заточение в мешке без крошки еды. Но если ты подтвердишь то, что я считаю истиной, тебя незамедлительно освободят и накормят. А теперь потрудись сказать мне правду.
– Моя госпожа, я готов выполнить ваше указание и поведать всю правду; но я так проголодался, что мне вообще трудно говорить. Можно мне попросить у вас что-нибудь поесть? Если вы дадите мне немного мусуби, я готов сказать все, что вы пожелаете.
– Молодец, тебе сейчас же принесут порцию мусуби.
Госпожа распорядилась, и в скором времени мальчик с аппетитом поглощал принесенные рисовые колобки. Тремя или четырьмя крупными мусуби он вполне утолил свой голод.
– Благодарю вас, моя госпожа; теперь можно и побеседовать.
– Тогда жду от тебя признания, мальчуган. Не тяни кота за хвост, мне надоело ждать.
– Простите меня, моя госпожа. Я изловил этих воробышков по собственному почину. Никаких прямых или косвенных указаний от Тэкетиё-сама я не получал. В этом и состоит вся правда.
Ее светлость моментально вышла из себя и дала волю чувствам. Топнув ногой, она бросилась в покои сёгуна, чтобы расписать свой разговор с мальчиком во всех цветах и красках. Сёгун разгневался.
– Юный мерзавец! – воскликнул он, вскакивая на ноги и хватаясь за свой меч работы мастера Ёсимицу. – Я лично его зарублю. Танго Хасегава, приведи сюда Тёсиро!
Танго обнаружил виновника всех вельможных волнений сидящим в кожаном мешке, сложив ручки на коленях.
– Тёсиро, – сказал посланник сёгуна, – его светлость ужасно на тебя разозлился. Твои упорство и дерзость выходят за все мыслимые пределы терпения. Он собирается расправиться с тобой собственными руками. Готовься к немедленной смерти!
– Я вполне к ней готов, сударь.
– Мы с твоим отцом считаемся давними друзьями, – продолжил слуга с сочувствием в голосе, – если хочешь что-нибудь передать ему напоследок, я готов это сделать для тебя.
– Спасибо, сударь, но мне нечего сказать моему отцу. Ведь долг самурая заключается в том, чтобы даже ценой собственной жизни доказать преданность своему господину. Вот я умру, и тогда все поймут причину того, почему я отказывался признать истиной то, что хотелось бы моему господину сёгуну. Передайте моему отцу только то, что я бесстрашно согласился со своей судьбой, когда меня зарубил мой господин. Печалит меня только то, что заболела моя мама, и известие о моей смерти может ее убить. Жалею я единственно об этом.
– Какой по-настоящему героический настрой души! – воскликнул Танго, не в силах сдержать слез. – Твой отец может тобой гордиться, мальчуган, когда расскажу, как ты встретил свой смертный час.
Подхватив Тёсиро под руку, Танго отвел его в покои сёгуна, где тот ждал его в компании своей супруги. На входе их встретил мрачный сёгун, сжимавший рукоять своего меча. Он жестом пригласил их подойти ближе. Наш храбрый мальчик, опускаясь на колени, смахнул с шеи длинные волосы, сложил вместе ладони, зажмурил глаза и молча стал ждать, когда сёгун взмахнет мечом. Сёгун, не лишенный подобающего настоящему мужчине сострадания, не вынес вызывающего нечеловеческую жалость вида смирившегося с безжалостной судьбой ребенка. Отбросив в сторону меч, он воскликнул:
– Я прощаю тебя, Тёсиро! Нельзя не признать твою высочайшую преданность своему юному господину, твою верность ему, испытанную практически смертью! Танго, я объявляю на будущее, что, когда Тэкетиё сменит меня в качестве сёгуна, никто не сможет оказать ему помощь в управлении народом с таким мужеством, которым обладает стоящий перед нами юный самурай. Тёсиро, я к тебе больше претензий не имею!
Месть Кацуно
I
Мужчина и женщина перешептывались в тусклом свете прикрытой абажуром лампы в углу дальней комнаты, разделенной надвое кустом унохана, белоснежные цветы которого сияли в лунном свете. Тишину ночи нарушали кваканьем только лягушки в соседнем заболоченном пруду.
Мужчину звали Сакума Ситироемон, а служил он советником при коменданте замка Ивакура по имени Ода Нобуюки, проживавшем в провинции Овари. Пятидесяти двух лет от роду, наделенный мощными мышцами и украшенный роскошными седыми бакенбардами, он отличался бурным нравом. Надменный, вспыльчивый и очень ревнивый к чужим успехам, он считался деспотом среди своих вассалов, а представители его собственного клана питали к нему вполне естественную в таких случаях тщательно скрываемую ненависть. Собеседником его была женщина примерно того же возраста, служившая попечительницей фрейлин при господине Ода, по имени О-Тора-но-Ката. Ее отличали жесткость характера, хитрость и жадность ведьмы, и придворные девицы боялись ее до отвращения. Считались собеседники, что называется, одного поля ягодами. Она прокладывала свой путь в жизни через благосклонность Ситироемона, служившую укреплению ее положения при дворе; а он, в свою очередь, наставил ее на слежку за действиями своего господина, а также своих коллег и вассалов.
– Как же так, Тора-сан? – спросил Ситироемон, заливаясь алой краской ярости. – Вы хотите сказать, что наш господин собирается назначить этого зеленого юнца из рода Хатия через мою голову своим главным советником?
– Я только повторяю то, что слышу: все фрейлины только об этом и толкуют…
– Тьфу! Как же я ненавижу этого Хатия – презренного выскочку, сына хлебороба! Откуда он вообще взялся?! И выглядит он как женоподобная лицом бледная поганка! Как ловко он обольстил нашего господина своим краснобайством! Он не участвовал ни в одном сражении; какая польза от такого книжного червя в наши дни военных испытаний? И тем не менее этого неопытного подростка собираются назначить главным советником! Гм, что за безумная затея! Ха, ха, ха!
– Решение пока не принято. Оно еще до конца не созрело. Не кипятитесь. Хворост еще не подожгли.
– Да! Не кипятитесь! Нет дров?
– Ха, ха! – произнесла О-Тора с противной ухмылкой. – Я припасла кое-что, способное распалить ваши эмоции.
– Не надо испытывать мое терпение, – произнес он с досадой. – Излагайте быстрее все, что знаете!
– Мне стала известна самая большая тайна. Я готова… ну-у-у-у… продать ее. – Она говорила медленно, с упором на слово продать.
– Какая вы понятливая! Ну, раз так, я куплю вашу тайну вот за это. – Произнося такие слова, Ситироемон вынул из-за пазухи пакет с деньгами и швырнул его на циновку.
Старая ведьма молча его подобрала с хитрой ухмылкой на губах.
– Сакума-сан, ни в коем случае не теряйте бдительности.
– Что вы имеете в виду?
– Ну… вам следует ее уступить.
– Что! Уступить кому-то Кацуно? – воскликнул он, пораженный такой новостью. – Чего ради? Отвечайте немедленно!
– Не удивляйтесь, сударь. Нашему господину понравится, если он выдаст ее замуж за Хатия.
Кацуно была фрейлиной супруги Ода Нобуюки и пользовалась у нее большой симпатией. Эта девица, встретившая уже девятнадцать весен, служила воплощением женской красоты, изящества и свежести, соединенного в ней с исключительной тонкостью и достоинством. Несмотря на свои преклонные годы, Ситироемон влюбился без ума в эту неземную девушку; и при всех его попытках ухаживания за нею с помощью О-Тора она на его проявления страсти не реагировала никак.
– Хатия смог наладить какую-нибудь связь с Кацуно? – с тревогой в голосе спросил Ситироемон.
– Да куда там! Вы знаете, что они, благородные тупицы, слишком глупы для этого. Даже при наличии такого намерения у них не получилось бы пройти мимо моего бдительного глаза. Мимо меня сам черт не проскочит незамеченным!
– Тогда все дело в распоряжении нашего господина?
– Именно так. Сегодня наша госпожа сказала мне: «Хатия больше неприлично оставаться холостяком; Кацуно у нас красивая и исключительно благонравная девица, в награду за верное служение я в скором времени собираюсь выдать ее замуж за Хатия!» Да, именно так наша госпожа мне и сказала.
– А вы, случайно, не лукавите? – засомневался Ситироемон, насупив брови и засверкав глазами, отражавшими клокочущую в глубине его души ревность. – Вы говорите о выборе в пользу этого желторотого сына хлебороба Хатия! Покажется большим скандалом назначить его начальником над человеком моих способностей и боевого опыта, и того скандальнее выглядит его женитьба на Кацуно. Какое посмешище они нам устраивают! Какое падение нравов моей эпохи! Смотреть противно! Не будет мне покоя, пока что-нибудь не предприму против моего заклятого врага Хатия! Я буду мстить со всей своей страстью! И пусть он не ждет от меня пощады!
Самурай произносил свою речь с настолько неистовым напором, а лицо его светилось таким дьявольским настроем, что старуха просто перепугалась.
– Причину вашего гнева я вполне понимаю, сударь; но вы ведь знаете, что гнев несет потери. Вам следует спокойнее обдумать все дело.
– Вы что-то можете предложить от себя?
– Ну… конечно же прежде всего к Хатия нужно подослать наемного убийцу, и потом под благовидным предлогом вырвать Кацуно из рук нашего господина; как раз этим я займусь сама.
– Я же займусь улаживанием еще одного дела! Но проявите должную осторожность, сударыня Тора!
В этот момент в комнату ворвался порыв прохладного ветра и погасил пламя в лампе, на том их совещание и закончилось.
II
Стоял прекрасный осенний день; в садах замка Ивакура в полной мере можно было полюбоваться красотой пылающих крон кленов и разноцветными хризантемами.
Наступила годовщина кончины отца Нобуюки, поэтому все обитатели замка с самого утра занимались отправлением религиозных обрядов и посещением склепа покойного; вечером для всех самураев устраивали поминальную трапезу.
Время близилось к четырем часам после полудня, и несколько фрейлин, удалившихся в личные покои, чтобы передохнуть между запланированными мероприятиями, увлеченно болтали о всяких пустяках.
– Ну что вы за трещотки, сударыни! Чирикаете как воробьи, – донесся голос О-Торы, как раз вошедшей в покои и не удержавшейся от сварливого замечания, после которого веселый девичий щебет, естественно, прекратился. Когда она уселась, одна из девушек, особа весьма дерзкая при всей своей молодости, рискнула с самой невинной улыбкой произнести:
– Но, сударыня, женщины трещотки по своей натуре, разве не так? «Соловьи залетают в кроны цветущих слив», а «воробьи и тигры посещают ложбины, заросшие бамбуком»; вот мы и чирикали как воробышки в надежде на то, что госпожа Тора (то есть тигр) соизволит к нам заглянуть.
После такого дерзкого выступления остальные фрейлины залились смехом, и даже ворчливая дуэнья не смогла удержать кислой ухмылки.
– Твои слова о воробьях напомнили мне о Таканэ (японская белоглазка), – сказала она. – Мне кажется, что эта птица за весь день не издала ни звука. Ее кормили?
Девушки принялись оправдываться: мол, весь день были настолько заняты, что совсем позабыли уделить внимание упомянутой птице, числившейся драгоценным питомцем их господина, который получил ее вместе с другими подарками от сёгуна в знак признания его ратных заслуг. Нобуюки нежно любил свою птицу, за ее чудесное пение, тем более что дорожил ею как подарком своего господина.
Не на шутку перепугав своих подопечных, О-Тора отплатила им за свой позор такими вот ехидными словами:
– Вы бы, никчемные девчонки, занимались пустопорожней болтовней только после того, как исполните все свои обязанности.
– Стыдно должно быть вам за то, что позабыли вы о несчастной птичке! – высказала свой упрек Кацуно, прибывшая в сопровождении своей свиты. – Бедняжка, как же она должна была проголодаться! Пойду-ка я сейчас к ней и задам немного корма.
Спустившись в сад, она проследовала к старой сливе. Там протянула руки, взяла искусно оформленную птичью клетку и сняла ее с ветки, на которой та висела. В этот момент крюк, на котором висела клетка, соскочил, все сооружение полетело на землю, дверца распахнулась, а маленький затворник с радостным щебетанием полетел прочь. Тревожно зовя на помощь, девушка бросилась вдогонку, но куда там! Освободившаяся от неволи птица уже проскользнула сквозь кроны деревьев и теперь парила в синем небе, оглашая все вокруг восторженной песней свободы.
– Что же ты натворила, Кацуно?! – кричала с веранды О-Тора. В глубине души ликующая выпавшему ей такому прекрасному случаю для выполнения своего коварного замысла, заключавшегося в лишении Кацуно милости ее господина, она все-таки ловко скрывала свою радость под личиной якобы посетившего ее страха и ужаса. – Увы! Ты выпустила Таканэ на волю. Боже милостивый, какая же ты оказалась небрежная, девчонка! Как же у тебя все это получилось?!
Кацуно, наблюдавшая за стремительно исчезавшей вдали птахой, казалась буквально оглушенной всем случившимся. После слов О-Торы она вроде бы пришла в себя, но тут же осознала все возможные последствия своего проступка, зашаталась и с воплем ужаса упала на землю. Ее юные спутницы, стоявшие на веранде, издали возгласы изумления, но ни одна из них не поспешила к Кацуно на помощь и не попыталась ее утешить.
– Что ты теперь собираешься делать, Кацуно? – продолжала выспрашивать старая ведьма, к тому времени она подошла к месту, где лежала несчастная девушка, и схватила ее за воротник платья. – Ты прекрасно знаешь, что Таканэ считается не простой птицей, а свято хранимым подарком от его высочества сёгуна. Ты отдаешь себе отчет в том, что совершила, выпустив ее на волю?! Разве можно искупить такой тяжкий проступок всего лишь пустыми девичьими слезами? Чем ты собираешься искупать нанесенную мне душевную рану, так как меня же во всем и обвинят, с меня спросят за беду, которую ты на нас накликала! Ну-ка, вставай, девчонка, что ты можешь мне сказать в свое оправдание?
– Прощайся с жизнью, Кацуно!
От громкого и сердитого голоса все содрогнулись. Узнавший о случившемся в саду вспыльчивый Нобуюки поспешил на место происшествия и теперь с мечом в руке стоял над распростершейся девушкой, сгорая от подступившего едва сдерживаемого гнева. В этот критический момент послышался голос еще одного человека.
– Сударь, мой господин, остановитесь! – Голос принадлежал новому главному советнику сёгуна Цуда Хатия, который рискнул вмешаться в ход событий. – Успокойтесь, мой господин, умоляю вас. Вы разве забыли, какой сегодня день? Разве мы не скорбим по кончине вашего легендарного отца, оставившего нас ровно год назад? Как можно омрачить нынешнюю торжественную годовщину кровавой расправой, совершенной из-за воспылавшего гнева? Угомонитесь и поручите это дело мне. Я обо всем позабочусь.