Она покачала головой.
– Ну и, наконец, смею предположить, что вы сами его не убивали? – продолжал Карл.
Во взгляде ее выразился неподдельный ужас, после чего одышка усилилась.
– Ну и отлично, – успокоил ее Мёрк. – Видите, выходит, парень сам порезал себе вены. Естественно, он пребывал в состоянии, когда от человека можно ожидать чего угодно.
Хозяйка сжала губы, стараясь овладеть собой и бормоча себе под нос всякую бессмыслицу. В данный момент она додумалась до того, что сама совершила уголовно наказуемое деяние, сдав жилье чуваку, который выращивал на подоконнике галлюциногенные грибы и получал основной объем воздуха через чиллум[5].
Карл передал дамочку в распоряжение двух своих ассистентов, а сам вышел из дома на яркое солнце и закурил.
Обыск комнаты Бьярке, изъятие компьютера и ножа, которым были перерезаны вены, сбор технических формальностей, дознание, вынос и загрузка трупа в «Скорую» – все эти этапы были пройдены на удивление быстро, так что Карл взялся всего лишь за пятую сигарету, когда на крыльце появился Биркедаль со своими помощниками, следователем и криминалистом и помахал ему бумажным обрывком в пластиковом мешочке.
Мёрк прочитал записку. Она заключалась лишь в паре слов: «Прости, папа».
– Странно, – заметил Ассад.
Карл кивнул. Краткая и прямая форма прощального послания производила в некотором смысле волнующее впечатление. Но почему тут не написано: «Прости, мама»? По крайней мере, в отличие от бывшего мужа, у матери была возможность получить это сообщение.
Карл взглянул на Розу.
– Сколько лет было Бьярке?
– Тридцать пять.
– То есть в девяносто седьмом году, когда отец взялся за роковое дело, ему было восемнадцать, хм-м…
– Вы побеседовали с Юной Хаберсот? – поинтересовался Биркедаль.
– Ох, не особо-то нам это удалось; мне показалось, она не слишком приветлива, – ответил Карл.
– Ну, в таком случае даю вам шанс попытаться еще раз.
– Вот как. Каким же образом?
– Вы ведь можете отправиться к ней в Окиркебю с сообщением о смерти сына, да? Вот и получите возможность задать вопросы, ответы на которые вам так не терпится узнать. А мы тем временем займемся опечатыванием комнаты и подготовкой тела к отправке на судмедэкспертизу в Копенгаген.
Карл покачал головой. Опечатать комнату и отослать труп в морг? Сколько же времени это может занять?
Минут десять?
Глава 5
Август 2013 года
Ванда Финн была замужем за английским игроком в крикет, который прилетел на Ямайку обучать чернокожее население тому, чем в совершенстве владел сам: игре в крикет и в особенности достойному ответу на подачи. Этот самый Крис Маккаллум обладал большей уверенностью на поле, чем другие игроки в белом, и за выдающиеся способности его на шесть месяцев отправили в командировку с единственной целью: улучшение результатов ямайской сборной на десять процентов.
В связи с этими обстоятельствами Маккаллум стоял под палящим солнцем на выжженной траве с марта по сентябрь и потел обильнее, чем когда-либо.
Как-то во время тренировочного матча он краем глаза заметил Ванду, которая наматывала круги по беговой дорожке по периметру поля. Мускулистые длинные ноги, блестящая кожа. Он решил, что перед ним галлюцинация.
Ванда прекрасно отдавала себе отчет в том, какие чувства испытывают люди при взгляде на нее; ей все уши прожужжали на эту тему, с тех пор как она стала обладательницей прекрасных женских форм и научилась двигаться с грацией газели.
– Вы, никак, сама Мерлин Отти? – воскликнул Маккаллум по окончании матча.
Ванда обнажила в улыбке белоснежные зубы и темные десны. Ей и прежде доводилось слышать это сравнение в свой адрес, и оно было лестно, несмотря на то что Отти была как минимум на два десятка лет старше Ванды. Ибо Мерлин, являвшаяся многократной чемпионкой по спринту, была красива, как богиня.
Слегка пококетничав, Ванда игриво ткнула Маккаллума в плечо в ответ на комплимент. В итоге он забрал ее с собой в Англию.
Ванда любила белых мужчин. Не потому, что они были очень чувственными – любой ямайский мужчина полыхал таким жаром, что белым и присниться не могло. Зато бесцветные мужички прекрасно знали, что из себя представляют и, что еще важнее, – чего хотят от жизни. Рядом с ними можно было обрести безопасность и будущее, что отнюдь не являлось самоочевидным в Тиволи-Гарденс, бедняцком квартале трущоб в Вест-Кингстоне, где выросла Ванда. Для той, чьи будни состояли из перестрелок и кокаина в подворотнях, предложение Криса Маккаллума стало настоящей сказкой, и на раздумья потребовалось не больше нескольких миллисекунд.
Они поселились в Ромфорде, на окраине Лондона, в крошечном таунхаусе, где Ванда загибалась от скуки вплоть до того дня, когда Маккаллум сломал лодыжку и был вынужден не только продать дом, но и развестись с ней. Если он намеревался поддерживать уровень жизни, который считал достойным для себя, ему предстояло отыскать женщину, готовую содержать его.
И после двух лет безбедного существования Ванда вернулась к исходной точке, когда ее держали на плаву исключительно собственные скудные ресурсы.
Она не получила образования, не имела никаких перспектив материальной поддержки, как не имела и особых талантов, помимо того, что умела быстро бегать. А на таких талантах далеко не убежишь, как всегда шутил ее отец. И потому служба на посту охраны у заднего входа в офисы крупной компании на Стрэнде в Лондоне стала не только ее спасением, но и единственной альтернативой возвращению в ямайскую хижину и полному истощению к сорока годам – ведь именно такие перспективы ожидали ее в недалеком будущем.
И вот она стояла, как лев в клетке, и наблюдала за тем, как люди, более значимые, чем она сама, входили и выходили через широкие стеклянные двери; кивала им, когда они проходили мимо, направляясь к красиво одетой женщине, обладавшей привилегией брать у них удостоверения личности, нажимать на кнопки компьютера и пропускать их дальше.
Так Ванда стояла одна-одинешенька, в некоем вакууме между свободой и богатством, на страже тайн внушительного здания, не имея ни малейшего представления о том, что это за тайны.
Шло время, а она думала лишь о том, что настоящая жизнь кипит снаружи. Все происходит там, а она стоит здесь. День за днем она глядела сквозь стеклянные двери – на Савой-Плейс-стрит, на стену, опоясывающую парк Виктория-Эмбанкмент-гарденс.
«Там, за этой стеной, живет сказка», – думала Ванда. И смех людей, которые сидели в полосатых шезлонгах и наслаждались солнцем или ели мороженое, никогда не испытывая нужды, тихо мучил ее, но никому не было до этого дела.
Так у нее родилось новое самовосприятие. Она стала женщиной, которая просто смотрит на стену.
В часы ежедневной рутинной службы Ванду посещали тени из прошлого; они приходили и окутывали ее. Ибо она знала, что все судьбоносные случайности и встречи, имевшие место еще до ее прихода в мир, несомненно, заключали в себе гораздо более значительные обещания, чем создание существа, исполняющего совершенно не почетные обязанности охранника на Стрэнде. Как говорил с гордостью ее отец-растаман, в Ванде смешалась в равных пропорциях доминиканская кровь индейцев араваки, а также нигерийская и христианская, разбавленная щепотками растаманского пороха. Правда, мать Ванды всегда смеялась над словами супруга, просила забыть всю эту ерунду и никогда не терять голову, тогда все будет хорошо.
Не терять голову! Вот что оказалось самым сложным в ее тоскливом, апатичном существовании. Неужели и впрямь все хитросплетения судьбы должны были в конечном итоге привести ее к этой неприглядной серой униформе, к фуражке, под которую убраны роскошные волосы?
И все же, несмотря на безнадежность ситуации и неблагоприятные перспективы, Ванда выпрямляла спину и, пока посетители парка и офиса, устроившиеся в жизни лучше, текли мимо, пыталась отыскать частичку себя, которая отвлекла бы ее от этой стены.
Судьбе было угодно, чтобы Ширли, девушка, с которой Ванду разделяли всего две коридорные двери, и единственная ее подруга, пригласила ее на мероприятие под названием «Натурабсорбция. Знакомство».
Ширли была приверженкой оккультизма и очень щедро делилась своими мыслями и ожиданиями от жизни. Она слушала божественную вдохновляющую музыку, посещала занятия по полинезийскому гаданию, раскладывала пасьянс или карты таро, прежде чем принять важное решение. По ее признанию, все эти разнообразные подсказки, с которыми она сталкивалась в жизни, давали ей понимание происходящего. Ванда ничего не понимала в этом, но никто не был способен развеселить ее так, как Ширли.
И вот теперь та собиралась представить Ванду Ату Абаншамашу, судя по информации из Интернета, прекрасному солнечному духу, явившемуся из сказочной Скандинавии в Лондон с новой доктриной, которая, отметая все несущественное, способствует полному прояснению всех событийных и энергетических жизненных взаимосвязей.
Ширли прыгала до потолка, к тому же стоимость входа на мероприятие оказалась не заоблачной, и если Ванда захочет тоже пойти, Ширли готова была заплатить и за нее.
Все-таки здорово сходить куда-нибудь вместе.
Ату Абаншамаш Думузи не был похож на гуру, которых Ванда видела по телевизору и в многочисленных брошюрах Ширли. Он не сидел в позе лотоса или на ажурном троне, окутанный благоговейным почтением, он не поучал. Не развратник, но явно и не аскет, Ату Абаншамаш был нормальным мужчиной из плоти и крови, который с улыбкой и блеском в глазах рассказывал им о том, каким образом учение о натурабсорбции способно обновить человека настолько, что «вы наконец ощутите, как каждая клеточка вашего тела внезапно оказывается способна противостоять атакам любого рода, и ваше тело во всей целостности сливается со вселенной, которая поглощает его».
Вселенная и энергия солнца – в этих словах заключалась мантра Ату Абаншамаша. И вот, в светлой непритязательной квартире на Бейсуотер, где располагался лондонский филиал Академии натурабсорбции, он обходил сидящих на полу людей и осматривал их проницательным оком. В горле у них начинало пылать, плечи опускались, когда в такт его словам они глубоко вдыхали в свои недра благополучие.
– Абаншамаш, Абаншамаш, Абаншамаш, – протяжно пропел он глубоким голосом и попросил всех повторять за ним.
Просидев так в течение некоторого времени, с закрытыми глазами вторя нехитрой мантре, Ванда осознала, что утратила пространственную ориентацию и совсем не желает возвращаться в реальность.
– А теперь откройте глаза и посмотрите на меня, – неожиданно попросил Ату аудиторию. – Абаншамаш, Абаншамаш, – зашептал он вновь и вытянул руки вперед, так что легкие рукава его желтого халата затрепетали подобно крыльям ангела. – Я вижу вас, – шептал он. – Я вижу вас впервые, и вы прекрасны. Ваши души реагируют на меня. Вы готовы… Вы прекрасны, как само солнце, – повторял он каждому мужчине и каждой женщине, проходя между присутствующими.
Приблизившись к Ванде, он на мгновение остановился и замолчал, крайне внимательно заглянув в ее глаза.
– Ты прекрасна, как само солнце. Ты прекрасна, как само солнце, – на этот раз он повторил фразу дважды. – Но не слушай никого! Даже меня не слушай! Слушай лишь собственный Атман, свою собственную душу, и покорись.
Словно усиленные действием галлюциногенных веществ, эти слова укоренились в Ванде как долгожданное признание ее несомненных достоинств и просветление. Она инстинктивно распахнула глаза; кожа ее полыхала, руки тряслись, охваченные судорогой, словно в момент оргазма.
Наклонив голову, Ату погладил ее по щеке. Спустя десять минут он вернулся и протянул ладони, остановив их в паре сантиметров от ее лба.
– Успокойся, цветок мой, ты впервые испытала экстаз от приближения к чистоте абсолюта и прошла через перерождение. Теперь ты готова, – завершил он.
Затем Ванда потеряла сознание.
Глава 6
Среда, 30 апреля 2014 года
Остановившись на секунду, они оглядели страшный дом, обмазанный белой штукатуркой. По всей видимости, это было самое убогое строение на центральной улице Йернбанегэде в Окиркебю.
Как и во многих провинциальных датских городках, подобные улицы являлись хорошей иллюстрацией роста благосостояния рабочего класса столетней давности, когда работяги смогли позволить себе иметь собственный кирпичный дом с небольшим участком вокруг. В прошлом такая улица обеспечивала куском хлеба каменщиков и плотников, однако теперь было очевидно, что они уже давным-давно не наведываются сюда. В городе, который летом называли «цветочным», а зимой – «сказочно-рождественским», не существовало ни цветочного рая, ни рождественской атмосферы – по крайней мере, уж точно не на обшарпанной улице Йернбанегэде.
Бывшая жена Хаберсота, как заправская ищейка, через узенькую дверную щель сразу учуяла полицейское удостоверение в кармане Карла.
– Убери ногу, – зарычала она на Ассада, пытаясь захлопнуть дверь. – Вам тут делать нечего.
– Фру Хаберсот, мы… – попытался было Карл.
– Вы не умеете читать? Здесь ясно написано «Кофоэд». – Она демонстративно ткнула пальцем в табличку, вновь толкнув дверь. – Тут больше нет никаких Хаберсотов.
– Фру Кофоэд, – тихо обратилась к ней Роза. – Мы принесли вам плохие новости от Бьярке.
Следующие пять секунд тянулись невыносимо долго. Сначала ее взгляд метался между тремя каменными лицами. Затем осознание реальности проникло во все нервные окончания и блокировало их. Позже пришло осмысление, что сказанного достаточно. И вот наконец угли в ее глазах потухли, ноги сами собой подкосились.
Сознание женщина потеряла ненадолго, однако успела утратить ощущение времени и пространства, и искренне изумилась тому, что вдруг оказалась лежащей на диване в гостиной, обставленной по-спартански. Очевидно, она не вполне оправилась от полученного шока.
Троица осмотрелась. В гостиной не было ничего особо интересного. Запечатанные конверты с прозрачными окошками лежали в вазе для фруктов. Пыльные диски с датской попсой. Мебель из дисконтных сетей. Уродливые пепельницы и керамические вазы с отбитыми краями.
Оставив хозяйку лежать с застывшим взглядом, устремленным в потолок, они прошли на кухню. На редкость неопрятный кафель коричневого цвета поглощал почти весь свет, попадающий в помещение, которое многие датчане называют главной комнатой в доме. Даже Карл обратил внимание на то, что данному определению кардинально противоречил жуткий хаос в этом безобразном углу.
– Мы не можем слишком сильно давить на нее, учитывая ее нынешнее состояние, – прошептала Роза. – Давайте сжалимся над ней, мы ведь можем прийти завтра.
Ассад явно был против такого подхода, это заметили оба коллеги.
– Идите сюда, – слабым голосом подозвала их Юна.
– Карл, ты заварил всю эту кашу, так что, я думаю, именно ты и должен сообщить ей эту новость. И ты скажешь все, как есть, о’кей? – быстро отреагировала Роза.
Карл уже хотел в предостерегающем жесте поднять указательный палец, но почувствовал на своем запястье руку Ассада. Итак, он подошел к женщине и посмотрел ей прямо в глаза.
– Юна, мы пришли известить вас о том, что ваш сын мертв. И, к сожалению, это еще не всё. Мне очень жаль сообщать вам это, но он покончил с жизнью. По свидетельству участкового врача, вероятно, около четырех часов.
Хозяйка дома втянула щеки и на мгновение застыла, словно глядела на себя в зеркало и пыталась отмотать время назад в надежде убежать от безжалостной действительности.
– Около четырех? – прошептала она, поглаживая руку. – О господи, как раз после того, как я позвонила ему и сообщила об отце… – Юна несколько раз сглотнула, схватилась за горло и больше ничего не смогла сказать.
Они просидели с ней около получаса, после чего Карл кивнул Розе – пора отпускать руку несчастной женщины и уходить. Они успели пересечь гостиную, как Ассад вдруг спохватился: