Какой захватывающе интересный подход! И она только что открыто заявила о нем? Сообщила людям, чего она хочет, прежде чем это оказалось у нее в руках? Merde, ей точно нужен мужчина, который будет заботиться о ней.
Патрик улыбнулся, но получилось как-то криво.
– А разве мы с тобой не персонажи твоей сказки, Sarabelle? – Он принял высокомерную позу, подняв подбородок. – Ну чем я не принц?
Ее взгляд был прямым, темным, непостижимым, и Патрик будто наяву ощутил, как ее руки с симпатичными ноготками погружаются в его грудь, берут большую горсть того, что там можно найти, и вытягивают наружу, чтобы хорошенько рассмотреть. Он ненавидел это чувство. Но одновременно так чертовски сильно любил его, что чуть не запыхтел, как собака, желая опять и опять испытывать его. «Да, пожалуйста, вырви мое сердце еще немного. И еще, и еще, и еще. Видно, я и вправду неутомимый мазохист».
Но, конечно, не нужно, чтобы она это поняла. Он улыбнулся:
– Когда я мечтал стать инженером, то хотел заниматься воздухоплаванием и космонавтикой.
Ошеломленное выражение ее лица показалось ему удивительно привлекательным. Сколько всего он мог бы сделать с ее полураскрывшимися губами!
– Что же заставило тебя изменить своей мечте?
Он сделал ошибку, когда открылся собственной матери. Которая и отняла у него эту мечту, как делала всякий раз, когда обращала на сына свое непредсказуемое внимание и впадала в ярость из-за его непослушания. В наказание она забирала у него самое желанное и любимое.
– Мне было тогда лет двенадцать.
Сара напряженно улыбнулась:
– Кажется, в этом возрасте проще сменить карьеру, чем в двадцать три.
Столько ей было, когда она начала учиться в Culinaire. Она рассталась со специальностью инженера чертовски быстро. И к черту Политехническую школу.
– А в двадцать семь? – внешне спокойно спросил он, делая вид, что его очень интересуют большие греческие колонны église de la Madeleine[45].
Сара резко повернулась к нему.
– О чем ты говоришь?
– Да так, ни о чем, – безразлично ответил он.
– Тебе столько лет?
Он пожал плечами и вытянул перед ней руку, чтобы она не попала под проезжающий автомобиль.
– Ты хочешь сменить работу? – Сара даже задохнулась от волнения.
Патрик поднял бровь:
– А разве похоже, что я хочу сменить работу?
– Ты же MOF[46], – не могла поверить Сара. – Ты не можешь.
– К тому же Люку я почти что брат, ведь мы с ним были в одной приемной семье, – согласился Патрик. – Так что, сама понимаешь…
«Я действительно не могу. Я нужен ему. И он всегда был рядом, когда был нужен мне».
– Его брат? – От удивления Сара приоткрыла рот и уставилась на Патрика. – Погоди, ты… был в приемной семье?
– Да. Так вышло. – Он пожал плечами, прерывая разговор. Значит, не надо продолжать эту тему. Ему-то точно не надо. Все равно, спасибо Люку. – Никто не понимает наших с ним отношений. Люк уже ушел от них, а я пробыл в той приемной семье всего несколько месяцев до того дня, когда он позволил мне стать его учеником и переехать в крошечную квартирку рядом со своей. Вот и получается, что у нас отношения братские, хотя мы и не братья.
Она наморщила лоб, и ему захотелось наклониться и осторожно, едва прикасаясь, разгладить его губами. Он мог бы поспорить, что в один миг снимет все напряжение. Пусть даже оно уйдет в оплеуху, которую она отвесит ему.
– А сколько тебе было лет, когда ты начал учиться у Люка?
– Пятнадцать. Как обычно.
– Так он вроде как закончил твое воспитание?
– Смотри, – радостно воскликнул Патрик. – Ladurée[47]. – Он положил руку Саре на спину, чтобы повернуть ее к витринам, и посмотрел на ее лицо. Прославленный salon de thé[48] был символом Парижа и macarons[49] для половины мира. Элегантные стопки зеленых, цвета мяты, и розовых коробок, а также pièces montée[50], сделанные из macarons, заполняли окна под навесами из темно-зеленой ткани. Патрик даже во сне мог бы сделать macarons получше, ну да ладно. Лицо Сары заполнилось вожделением, и она забыла о Патрике. И, что еще важнее, об их беседе. Он почувствовал это и решил, что так даже лучше. И зачем только он упомянул чертовы слова «приемная семья»!
– Ты этого хочешь? – спросил он. – Чтобы у тебя была собственная кондитерская вроде Ladurée?
– Моя не будет столь же знаменитой, это очевидно, – смутилась Сара.
Он поднял брови, поскольку не понимал, что тут очевидного. Ведь все, к чему он сам имеет какое-либо отношение, может быть только легендарным.
Такой взгляд уже вошел в привычку.
И он учит ее. Неужели она не понимает, как много это значит?
– Думаю, что хочу что-нибудь похожее на то, что сделала жена Филиппа Лионне. Ты же видел ее заведение?
Он не мог вспомнить даже имя жены Филиппа, зато помнил, как выглядят ее ноги в туфлях на действительно высоких каблуках. Да будет ему даровано прощение за такие воспоминания.
– Тебе придется показать его мне.
Глаза Сары засияли, и этого было достаточно, чтобы он был готов идти с нею куда ей угодно.
Она быстро взглянула на него, ожидая, что, застав его врасплох, увидит его настоящего. А он взял да и подмигнул ей. Нелегко проникнуть сквозь его невидимую защиту.
– Там будто в волшебной лавке, – сказала Сара. – Колдовской магазинчик. Мне хочется устроить что-то подобное, только не такое чародейское. И не такое большое и известное, как это. – Она жестом показала на Ladurée. – Что-то более интимное, более укромное.
– Твоя собственная сокровищница. – Она посмотрела на него удивленно, и подумала, что он учил ее почти пять месяцев, но на самом деле никогда не видел ее. – В Калифорнии. – При этом слове он почувствовал мурашки на шее и пожал плечами, чтобы избавиться от них.
Сара заметила его движение. Ее лицо снова стало напряженным, отстраненным, и она начала с усилием массировать обнаженную руку другой, которая была в перчатке.
А ему становилось все хуже. Он чертовски устал из-за того, что не держал Сару за руку.
Но об этом никто не мог догадаться, потому что Патрик никогда не позволял людям понять своих целей, не делал такой ошибки, но всегда получал то, что хотел.
Глава 10
Сара никогда не могла устоять перед красотой ночных парижских улиц. В поздний час, да еще в дождь и холод, они пустели. Витрины магазинов были темными. Свет лился только от старинных уличных фонарей, казавшихся пришельцами из другой эпохи. Автомобили проезжали то реже, то чаще – в зависимости от дня недели, а на узких улицах машин почти никогда не было. Улицы были наполнены предвестием следующего дня. Прекрасный образ ночного города можно было взять с собой в кровать, свернуться с ним калачиком, глядя в окно на свет и тьму, поуютнее устроиться, закрыть глаза и до утра видеть его во сне.
Саре со временем перестало нравиться ездить в пустом метро с его металлическим лязгом и грохотом, делить сиденья с ночными незнакомцами. От этого она становилась мрачной и еще более напряженной. Иногда ей даже хотелось все бросить. Пешком до дома было всего полчаса, и эти прогулки стали ритуалом. Они расслабляли и утешали Сару, хотя и наделяли ее чувством душераздирающего одиночества, но вместе с тем решимостью, и надеждой. «Да, я могу сделать это. Да, именно здесь я и мечтала оказаться. Я не брошу учиться, пока все это не станет моим, пока я не проникнусь всем этим настолько, что смогу взять с собой, когда отправлюсь домой».
Пока она не сможет вечно обладать Парижем.
Пока не научится передавать его красоту тем, кому она нужна.
Когда Сара останавливалась перед Ladurée, то, чтобы ненароком не прижаться руками к окну, обычно отводила их за спину и одной рукой брала другую за запястье. Сара полюбила изысканную, обманчивую простоту этого кондитерского дома. Она была видна во всем – в знаменитых коробках розового и мятного цветов; в зеленой двери, которая, казалось, была весьма почтенного возраста; в завитках орнамента на упаковках; в уложенных конусами всемирно известных macarons. В сочельник Сара стояла перед этим окном, украшенным к празднику блестящими звездчатыми огнями, – совсем одинокая, с сухими глазами.
Она потерла большим пальцем суставы, заботясь о напряжении в них точно так же, как заботилась обо всех других вещах, которые сильно хотела получить, но пока еще не могла.
– Больно?
Большая, твердая рука Патрика сомкнулась вокруг ее запястья. Этот охват был ей так знаком по работе в кухнях, когда он подкрадывался к ней, желая удостовериться, что все в порядке. Быстрые, ловкие пальцы сняли перчатку прежде, чем Сара это осознала. Почему-то у нее осталось впечатление, что он только недавно бездельничал в гамаке, заложив руки за голову. Она не успела высвободиться, его большой палец уже прижался к ее ладони и изящным замедленным движением описывал по ней круги так, что Сара потеряла голову.
О, как… прекрасно! Каждую ночь она растирала себе руки, как малый ребенок, который пытается сам себя укачать, чтобы заснуть. А теперь его тепло окружило ее, она почувствовала изумительное, безупречное давление. Он точно знал, где прячется напряжение и как его снять. Ее глаза закрывались сами собой. Он же, поддерживая ее, продолжал идти, и она целиком сосредоточилась на ощущениях.
Патрик засмеялся низким голосом доброжелательного наставника. Его пальцы двигались вокруг повязки на сегодняшней ране, а потом опять приближались к центру ладони, где он надавливал сильнее.
– Как ощущения? Помогает расслабиться? Помню, как в свой первый год работы я несчетное число раз был готов продать собственное тело за хороший массаж умелыми руками.
– Похоже на честную взаимовыгодную сделку, – соглашаясь, пробормотала Сара. Она не была способна думать ни о чем другом, кроме удовольствия и облегчения. Он приносил их ее уставшей руке, и с нее они распространялись на все ее тело. О боже, что же ожидает ее, когда его ловкие руки прикоснутся к каждой точке ее тела, снимая напряжение повсюду…
Черт бы его побрал! Будь он проклят за то, что как бы между прочим заставляет ее страстно желать этого!
Смех Патрика прозвучал сонно, но, впрочем, уже далеко за полночь, и силы его уже на исходе.
Но он же Патрик! Его руки всегда двигались решительно и не теряли своего мастерства, независимо от того, насколько сонным он казался или был.
Она посмотрела на него, и в течение секунды в ярко-розовом отблеске Fauchon[51] что-то очень странное произошло с выражением его лица – оно преобразилось во что-то безжалостное, плотоядное. Они ушли с площади, и мгновение странного освещения исчезло. На лице Патрика опять лежало золото фонарей, оттененное чернотой ночи, и блуждала легкая, дружелюбная улыбка.
Легкая. Дружелюбная. От нее Сара ощущала лишь страстное желание, охватившее ее на краю его золотой ауры. Ауры, такой непомерно огромной и всеобъемлющей, что в нее попадали все, кто приближался к нему. Они окунались в нее. Сара иногда чувствовала, что тоже может это сделать.
Уголки ее рта дернулись, когда она попыталась посмеяться над собой.
– Расскажи, над чем ты смеешься?
Патрик медленно повернул и сдвинул руку. Теперь он держал Сару за палец. От удовольствия ее смех разлетелся звонкими осколками. Ее рука чувствовала себя совершенно безопасно в его руках, которым приходилось работать с огромным количеством тонких и хрупких вещей и с таким же количеством вещей, не желавших поддаваться, – и ни те ни другие никогда не ломались, и он никогда ничего не портил. Даже бесконечно хрупкое он превращал в нечто немыслимо прекрасное.
Было что-то ужасное в том, как он красив – золотой, соблазнительный. Гораздо лучше любого из тех фантастических, сверкающих десертов, которыми она всего лишь любовалась через окно парижской кондитерской, пока не отказалась от прежней жизни ради права обладать ими.
– Это не важно.
Она была чертовски уверена, что прямо сейчас не пойдет за очередной несбыточной мечтой, которая сразу же закончится неудачей. Десертам-то безразлично, насколько она застенчива или привержена условностям. Десертам нравится, что вы всегда одержимы желанием делать все идеально, пока у вас лоб не заболит от непреходящих, бьющих по голове неудач.
Он сверкнул улыбкой.
– Но я думаю, что все, связанное с тобой, важно, Sarabelle, – проникновенно сказал он, протянул свои широкие пальцы между ее пальцев, раздвигая их, и медленно оттянул свою руку так, что кончики их пальцев совпали. Потом его пальцы согнулись, и ее рука оказалась в его руке.
Голова Сары низко склонилась, и она почувствовала, как на затылок дует холодный воздух, поскольку от удовольствия все ее волосы там поднялись.
Она должна сказать ему «нет».
Но она никак не могла сказать ему «нет», как не смогла бы сказать это солнечному свету после многолетнего затмения. Как бутон, ее напряженное тело расцвело, раскрылось, купаясь в его щедрости и великодушии.
«Разве он этого не знает? – прозвучал шепот в каком-то уголке ее рассудка, привыкшего больше к научным занятиям, чем к общению с людьми. – Разве он сам не сказал, что был готов продать собственное тело за хороший массаж умелыми руками? Как же он может не обращать внимания на то, что делает сейчас со мной?»
Поскольку на самом деле ему, пожалуй, все равно? Сара не была в этом уверена. Она действительно не знала, как себя ведут такие парни, как он, – открытые, щедрые, самонадеянные. Они кажутся расслабленными, небрежно уверенными в том, что все вокруг для них сложится идеально. Но ни один из этих самоуверенных парней даже и близко не мог сравниться с Патриком: супергероем, двадцатисемилетним победителем MOF, который втайне ото всех был великолепным крутым серфером и к тому же красавцем.
Поэтому она ненавидела его.
Ненавидела за то, что он так чудесно надавливал пальцами, расслабляя очередную ее мышцу. За то, что при этом удовольствие захлестывало ее, проходило по всей длине позвоночника. За то, что это повторялось снова, и снова, и снова, и она переставала замечать парижские улицы.
Он придал совершенно новое значение словам играть с кем-то. То, как он массировал ее руку, походило на то, как кот наслаждается игрой с мышкой, не понимая, что бедняжка живая и в груди у нее очень-очень быстро бьется сердечко.
Патрик рассеянно смотрел на город, вряд ли отдавая себе отчет в своих действиях, и лишь изредка поглядывал на Сару сверху вниз с легкой, дразнящей улыбкой. Боже, она на самом деле для него лишь некая платоническая фигура, и он понятия не имеет, что сейчас она тает от сексуального возбуждения?
С самого начала практики ее сердце так много-много раз останавливалось при мысли, что он флиртует с ней! Он, невероятный, страстный, разбивающий женские сердца золотой бог, флиртует с ней, маленькой, темноволосой, неуклюжей девушкой, которая будто бьется головой о стену того мира, который он так легко подчиняет себе.
С той девушкой, которая, даже покинув кухни, где у нее с Патриком столь разное положение, и надев свое самое прекрасное, изящное платье, серьезно наблюдала бы за ним из тени без малейшего представления о том, как проложить себе путь в ауру его золотой теплоты, которой он так легко очаровывал всех, кто приближался к нему.
И он никогда не флиртовал с ней! Никогда. Общался так же, как и со всеми остальными. И разбил ей сердце, потому что ему никогда даже не приходило в голову, что оно у нее хрупкое.