Время, назад - Дик Филип Киндред

Филип Дик

Время, назад

Глава первая

Поздно вечером, пролетая в патрульной машине мимо малюсенького, на отшибе лежащего кладбища, полицейский Джозеф Тинбейн, к величайшему своему сожалению, услышал знакомые звуки. Голос. Он тут же послал машину над железной оградой, приземлился в буйно разросшуюся траву и начал слушать.

— Меня звать Тилли М. Бентон, и я хочу выйти, — сказал еле слышный и словно задавленный голос. — Слышит меня кто-нибудь?

Джозеф Тинбейн включил фары. Все было как он и ожидал: голос явно шел снизу. Миссис Тилли М. Бентон была под землей.

Полицейский Тинбейн включил рацию и сказал:

— Я нахожусь на кладбище Форест-Ноллс — так оно вроде бы называется, и у меня здесь двенадцать ноль шесть. Пришлите мне «скорую» с копателями. Это, похоже, довольно срочно.

— Вас понял, — ответила рация. — Наша команда сейчас на вызове, но как только, так сразу. Вы не могли бы пробурить временный ствол для подачи воздуха? Наши будут там часов в девять-десять.

— Да постараюсь, — вздохнул Тинбейн.

Это значило проторчать здесь всю ночь. И все это время, пока он говорил по рации, слабый старческий голос умолял его поторопиться. Просил и просил, безостановочно. Эта неотъемлемая часть работы нравилась ему меньше всего. Крики мертвых о помощи; он ненавидел их, и он их наслушался. Мужчины и женщины, преимущественно старые, но иногда и не очень, попадались и дети. И ведь каждый раз одно и то же: копатели будут, но будут не скоро.

Тинбейн снова нажал кнопку связи и сказал:

— Я сыт по горло и хотел бы получить другое назначение. Я не шучу, можете считать это моим официальным заявлением.

— Пожалуйста, кто уж там есть, — молил беспомощный старческий голос, — я хочу выйти наружу. Вы меня слышите? Я знаю, что кто-то там есть, я слышала, как вы говорили.

Тинбейн открыл окошко машины, высунул голову и проорал:

— Леди, мы скоро вас вытащим. Вы только не волнуйтесь и поменьше двигайтесь.

— Какой сейчас год? — откликнулся старческий голос. — Сколько я так пробыла? Это все еще семьдесят четвертый? Скажите мне, сэр, мне обязательно нужно знать.

— Тысяча девятьсот девяносто восьмой! — крикнул Тинбейн.

— Ох, господи. — Ужас и недоверие. — Ну что ж, со временем я, наверно, привыкну.

— Да уж придется, — сказал Тинбейн. Он взял из пепельницы окурок, закурил его и задумался. А затем снова нажал кнопку рации. — Я хотел бы получить разрешение связаться с частным витарием.

— В разрешении отказано, — сказала рация. — Куда там, в такое позднее время.

— Но может, кто и окажется поблизости, — возразил Тинбейн. — Некоторые крупные заведения патрулируют всю ночь.

Он думал об одном конкретном витарии, маленьком и старомодном. Но зато пристойном в торговой политике.

— В такое время, по темноте, вряд ли уж кто-нибудь…

— Но тот, о ком я думаю, ухватится за любое дело. — Тинбейн взял с приборной доски видеофон. — Я хочу поговорить с мистером Себастьяном Гермесом, — сказал он оператору. — Поищите, я могу подождать. Для начала попробуйте место его работы, витарий «Флакон Гермеса». Там, наверное, есть круглосуточная связь с его домом. — Если этому бедолаге по карману такая роскошь, подумал Тинбейн. — Перезвоните мне, как только найдете.

Он положил трубку, подобрал окурок и начал вдувать в него дым.

Персонал витария «Флакон Гермеса» состоял из самого Себастьяна Гермеса и пятерых наемных работников. Никто сюда больше не нанимался, и никого не выгоняли. Что касается Себастьяна, эти люди были его семьей. Грузный, немолодой, он почти что не имел другой семьи. Другой, более ранний витарий выкопал его лет десять назад, и он до сих пор ощущал по ночам могильный холод. Возможно, именно это заставляло его сострадать участи старорожденных.

Его фирма арендовала небольшое деревянное здание, пережившее третью мировую войну и даже отдельные эпизоды четвертой. Этой ночью и в такое позднее время он спал, конечно же, дома вместе с Лоттой, своей женой. У нее были такие красивые руки, и почти всегда голые; Лотта была гораздо младше его — двадцать два года с прямым реверсом хобартовской фазы, ведь она не умерла и не оживала, как то пришлось сделать ему, куда как старшему.

Видеофон, стоявший у кровати, зазвонил. Он машинально протянул руку и принял вызов.

— Мистер Гермес, — звонко сказала телефонистка, — вас вызывает офицер Тинбейн.

— Да, — сказал он в темноте, глядя на тусклый серый экранчик.

На экране появилось молодое спокойное, хорошо знакомое ему лицо.

— Мистер Гермес, у меня тут на захолустном кладбище, называемом Форест-Ноллс, есть ожившая, и она просится наружу. Вы можете забрать ее незамедлительно, или мне самому бурить воздуховод? Инструменты у меня, конечно же, есть.

— Соберу свою команду, и поедем, — живо откликнулся Себастьян. — Ну, скажем, через полчаса. Столько-то она продержится? — Он включил ночник и стал шарить по тумбочке в поисках ручки, параллельно пытаясь вспомнить, слышал ли он когда-нибудь про это Форест-Ноллс. — Имя?

— Она представилась как миссис Тилли М. Бентон.

— О’кей, — сказал Себастьян и дал отбой.

Лежавшая рядом Лотта зашевелилась и сонно спросила:

— Работа?

— Да.

Он уже набирал номер Боба Линди, техника на все руки.

— Погреть тебе согум? — спросила Лотта.

Она уже встала и, не совсем еще проснувшись, плелась в направлении кухни.

— Конечно, — кивнул Себастьян, — спасибо. — На экране появилось мрачное, костлявое и морщинистое лицо их единственного техника. — Подлетай на кладбище Форест-Ноллс, я тоже там буду, — сказал, не здороваясь, Себастьян. — И поскорее. Тебе нужно будет забежать в контору за железяками или…

— Все оборудование при мне, — раздраженно буркнул Линди. — В машине. Конец связи.

Он кивнул и разъединился.

— Согум разогревается, — сказала вернувшаяся из кухни Лотта. — Можно, я тоже поеду?

Она взяла с подзеркальника щетку и принялась ловко расчесывать свои густые темно-каштановые, в тон глазам, волосы, свисавшие почти до пояса. — Мне очень нравится смотреть, как их выкапывают, это же такое чудо. Наверное, самое удивительное зрелище, какое я когда-либо видела; это же прямое исполнение слов апостола Павла из Библии насчет «Могила! Где твоя победа?»[1].

Она подождала реакцию мужа, а затем, покончив с волосами, принялась разыскивать в комоде свой любимый бело-синий свитер.

— Посмотрим, — сказал Себастьян. — Если не получится собрать всю команду, мы вообще не будем туда мешаться, пусть занимается полиция. А может, подождем до утра и будем надеяться, что попадем туда первыми.

— Квартира Сайна, — сонно сказал знакомый женский голос. — О, мистер Гермес. Опять, наверное, работа? А до утра она не может подождать?

— Будем ждать — скорее всего, потеряем, — объяснил Себастьян. — Жалко, конечно, вытаскивать его из постели, но дело не терпит.

Он задиктовал немолодой уже миссис Сайн название кладбища и имя старорожденной.

— Вот твой согум, — сказала Лотта, вторично возвращаясь с кухни, на этот раз — с керамическим контейнером и разноцветным питательным шлангом.

На ней прямо на пижаму был надет мохнатый лыжный свитер.

Оставалось позвонить их пастору, отцу Джереми Файну. Сидя на краешке кровати, Себастьян одной рукой набирал номер, а другой придерживал согум.

— Ладно, поехали, — сказал он в конце концов Лотте. — Присутствие женщины может помочь старушке — ведь, скорее всего, это старушка — обвыкнуться побыстрее.

Экран загорелся; пожилой, мелкокостый Файн смущенно моргал, словно застигнутый за каким-нибудь безобразием.

— Да, Себастьян, — сказал он без малейшей сонности в голосе; из пяти Себастьяновых сотрудников один лишь Файн был, похоже, постоянно готов к вызову. — Старорожденный? А какого вероисповедания?

— Коп вроде бы еще не знает, — пожал плечами Себастьян.

Для него самого это не имело значения, ведь пастор был готов откликнуться на нужды любой религии, в том числе иудаизма и юдизма, хотя сами юдиты были, пожалуй, несколько иного мнения. Как бы то ни было, они получали пастора Файна, нравилось им это или нет.

— Решено? — спросила Лотта. — Летим?

— Да, — кивнул Себастьян. — У нас уже собрались все, кто нужен.

Боб Линди, чтобы пробурить воздуховод и управлять землеройными инструментами. Доктор Сайн, чтобы обеспечить экстренное и жизненно необходимое медицинское внимание. Отец Файн, чтобы исполнить Таинство Чудесного Возрождения… а затем уже завтра, уже в рабочее время Черил Вейл, чтобы провести всю бумажную работу, и торговый агент Р. К. Бакли, чтобы оформить заказ и заняться поисками покупателя.

Влезая в балахонистый костюм, очень подходящий для таких вот холодных ночей, он размышлял, что не очень-то любит эту, торговую сторону дела, а вот Р. К., похоже, прямо для этого и рожден. Ведь у него есть даже специальная теория размещения товара, под каковым имелось в виду умение сбагрить кому-нибудь старорожденную личность. Бакли хвалился в рекламе, что он размещает старорожденных только в «особо благоприятных условиях в надежно проверенной обстановке», но в действительности он продавал кому угодно, если цена была достаточной, чтобы гарантировать ему пять процентов комиссионных.

Пока он доставал из шкафа пальто, Лотта говорила:

— Ты читал когда-нибудь Первое послание коринфянам в НАБ[2]? Я знаю, этот перевод немного подустарел, но мне он всегда нравился.

— Ты бы лучше поторопилась с одеванием, — сказал Себастьян, возвращая ее на землю.

— Хорошо, — послушно кивнула Лотта, направляясь к шкафу, чтобы достать свои рабочие брюки и нежно обожаемые высокие сапоги из мягчайшей кожи. — Я сейчас как раз учу его наизусть, ведь я же, в конце концов, твоя жена, и оно прямо относится к работе, которой мы — в смысле, ты — занимаемся. Говорю… это в смысле, так оно начинается, я уже цитирую. «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся — в друг, во мгновение ока, при последней трубе»[3].

— Труба, — задумчиво сказал Себастьян, терпеливо наблюдавший, как она одевается, — протрубившая однажды в июне восемьдесят шестого.

Ко всеобщему, думал он, изумлению — всеобщему, конечно же, если не считать Алекса Хобарта, который предсказал всю эту катавасию, за что эффект антивремени и получил его имя.

— Я готова, — гордо сказала Лотта.

На ней уже были сапоги, рабочие брюки, свитер и, как знал он, пижама подо всеми этими одежками; Себастьян улыбнулся, подумав об этом: она сделала так для сбережения времени, чтобы его не задерживать.

Они вышли из квартиры и поднялись скоростным лифтом на крышу к своей машине.

— Лично я, — сказал он, вытирая с машины ночную росу, — предпочитаю старую Библию короля Иакова[4].

— Никогда ее не читала, — с детским простосердечием призналась Лотта, словно говоря: но обязательно прочитаю.

— Сколько я помню, — продолжил Себастьян, — там этот пассаж выглядит следующим образом: «Внимайте! Я поведаю вам тайну. Все мы не уснем, но все изменимся…» — и так далее. Нечто в этом роде. Но я точно помню это «внимайте». Мне оно нравится больше, чем «говорю вам».

Он запустил двигатель и поднял машину в воздух.

— Наверное, ты прав, — согласилась Лотта, вечно готовая смотреть на него снизу вверх — ведь он же был гораздо старше ее, старше и авторитетнее.

Это ему всегда нравилось, да и ей вроде бы тоже. Сидя рядом с Лоттой, он ласково похлопал ее по коленке, и она, как всегда, тоже его похлопала: их взаимная любовь была вполне искренней, была свободным двусторонним потоком.

Молодой, очень серьезный полицейский Тинбейн встретил их за облупившейся железной оградой кладбища.

— Добрый вечер, сэр, — сказал он Себастьяну и отдал честь; для Тинбейна форма делала каждое его действие официальным и совершенно безличным. — Ваш техник прибыл пару минут назад и сейчас бурит временную воздушную скважину. Очень удачно, что я пролетал мимо. — Тут полицейский заметил Лотту и тоже отдал ей честь. — Добрый вечер, миссис Гермес. Жаль, что так холодно. Вы бы не хотели посидеть в патрульной машине? Там включен обогреватель.

— Да нет, мне вполне тепло, — отмахнулась Лотта, вытягивая шею, чтобы рассмотреть Боба Линди за работой. — Она все еще говорит?

— Болтает без умолку. — Включив фонарик, Тинбейн повел Лотту и Себастьяна к освещенному пятачку, на котором орудовал Боб Линди. — Сперва она вцепилась в меня, а теперь в вашего техника.

Стоя на коленях, Линди рассматривал показания приборов бурильной установки; он, конечно, слышал, как подошли Тинбейн, Лотта и Себастьян, но никак на это не отреагировал, для него работа всегда была на первом месте, а разговоры — на последнем.

— Говорит, у нее есть родственники, — сказал Тинбейн Себастьяну. — Я тут записал, что она говорит, их адреса и фамилии. В Пасадине. Но она совсем уже дряхлая и мало что понимает. А ваш доктор, — Тинбейн оглянулся, — он точно прибудет? Думаю, в нем возникнет необходимость. Миссис Бентон тут что-то говорила про воспаление почек, от него она, видимо, и померла. Так что, скорее всего, потребуется подключение искусственной почки.

Рядом зажгла посадочные огни и села машина, из которой вышел доктор Сайн, весь запакованный в элегантный пластиковый костюм — термосберегающий, по последнему слову моды и техники.

— Ожила, значит, — сказал он Тинбейну, опускаясь на колени рядом с могилой, несколько секунд прислушивался, а затем крикнул: — Миссис Бентон, вы меня слышите? Вам хватает воздуха?

Из-под земли донесся слабый дрожащий голос, и Линди тут же перестал бурить.

— Здесь так душно и так темно, и мне все время очень страшно. Я бы хотела поскорее выписаться домой. Вы собираетесь меня спасать?

— Миссис Бентон, мы как раз бурим скважину! — крикнул доктор Сайн, сложив руки рупором. — Немного потерпите и ничего не бойтесь. Воздух будет через пару минут. Ты что, — спросил он у Линди, — даже ничего ей не кричал?

— Мне работать нужно, — огрызнулся Линди, возобновляя бурение, — а не языком болтать. Поговорить, это и вы можете. Да еще отец Файн.

Бурение совсем подходило к концу, заметил Себастьян, отходя от могилы. Он брел по кладбищу, вслушиваясь в него и в мертвецов, лежавших под могильными плитами. Тленных, как называл их Павел, которые однажды, подобно миссис Бентон, станут нетленными. И эта смертная, думал он, станет бессмертной. И сказанное осуществится, смерть будет побеждена. О смерть, где твое жало? Могила, где твоя победа? И так далее. Он бродил по кладбищу, светя себе фонариком и стараясь не спотыкаться о могильные плиты. Он двигался медленно, очень медленно, и все время прислушивался — не буквально, не ушами, а чем-то таким, внутренним — к смутному шевелению под землей. Те, думал он, которые вскоре станут старорожденными, частицы их плоти уже сползаются, находя свое прежнее место; он ощущал непрестанный процесс, сложную, нескончаемую активность кладбища, и это преполняло его энтузиазмом, даже возбуждало. Разве возможно что-либо более оптимистичное, более мощное в своем стремлении к добру, чем это воссоздание тел, которые, по выражению Павла, истлели, а теперь, в хобартовской фазе, обратили тление вспять.

Единственное, думал он, в чем ошибся Павел, так в том, что ожидал этого еще при своей жизни.

Теперешние старорожденные были последними, кто умер, с этим было покончено в июне 1986-го. Но, согласно Алексу Хобарту, обращение времени будет двигаться все дальше и дальше, оживляя все более древних умерших, и через две тысячи лет Павел уже не будет больше «спать», как он это назвал.