Благодаря своей восприимчивости женщины, очутившись в новом месте, тотчас чувствуют его природу Принцессе было достаточно одного взгляда на тихие ступени и седого слугу, безмолвно шедшего впереди с непокрытой головой. Удивившись, что Небо́ не вышел ее встретить, Поль поднялась наверх. Ее изумление было столь сильным, что она прошла вперед, не заметив темной комнаты – внезапно в ней загорелся свет. Слуга, по-прежнему не произносивший ни слова, исчез за портьерой. Поль остановилась на пороге, не зная, как далее держать себя. Небо́ был погружен в чтение.
Он поспешил встать, взял ее за руки, усадил в кресло, положил под ноги подушку, опустил занавески, чтобы ее не тревожил солнечный свет.
– Я не думала, что вы способны на эти маленькие знаки внимания.
– По отношению к вам они значительны.
– Какой необычайный комплимент!
– Уважать того, кого любишь, значит уважать самого себя. Ничтожен мужчина, считающий ничтожной свою любовницу. Много достойнее оказалась галантная дама Брантома59, которую застали с собственным кучером. В ответ на упреки в том, как низко она пала, она ответила: «На него пал мой выбор – это делает его мне ровней».
– Стало быть, это делает меня вам ровней?
– Мы не похожи, но равны – вы удостоили меня своей нетронутой красотой, я же устремляю к вам свои мысли.
– Покажите мне ваши работы – я не могу вообразить картин, которые бы соответствовали вашим речам.
– Я не пишу картин. И не могу показать вам рисунки обнаженных фигур – мои поиски формы едва ли будут вам интересны.
Поль настояла на своем, и Небо́ вышел, чтобы принести рисунки. Оглядевшись вокруг, она увидела на окнах комнаты соположения фрагментов старых витражных стекол: голова девы покоилась на теле дракона святого Георгия, крылья ангела выделялись среди узоров в серых тонах. Два гобелена, сотканные на Мортлейке по картонам Рафаэля60, мебель расцвета итальянского ренессанса, ни одной безделушки – кабинет походил на коридор музея или дальний зал средневекового замка.
Небо́ вернулся с папкой рисунков. Это были фикции обнаженных фигур – их анатомическая точность подчинялась поиску идеального слияния изящества и силы, соединяющего мужское и женское начала. Фрагменты тел, обнаженные по пояс девы ночи, тонкие и сильные лодыжки моделей Мантеньи, ошеломляющие благородной красотой руки, стройные и гибкие предплечья, упругие округлости были прорисованы с такой навязчивой андрогинной эстетикой, что принцесса смутилась. В ответ на удивление Небо́ она сказала:
– Ваши рисунки словно раздевают меня.
Небо́ овладела еще большая неловкость – оба на мгновение замолчали. Внезапно Поль нарушила тишину.
– Расскажите мне о своей жизни.
– Моя жизнь не имеет практической ценности. Я ничего не создал, я лишь размышлял.
Он зажег сигарету и замолчал. Поль отодвинула в сторону папку с рисунками, вызывавшими смущение у обоих.
– Прежде, чем я окажусь в амфитеатре Зла, научите меня элементарным понятиям порочной страсти.
– Порочная страсть, Поль, не такова, какой вы себе ее представляете. Вам видится чаша забвения; соль, заживляющая шрамы воспоминаний и стирающая залегающие на сердце складки; спасительный дурман среди мирских мучений, уносящий вас на огненной колеснице скверного Илии; раскаленные угли тоски; напиток забытья; восторг чувственных удовольствий. Нет, Поль, страсть – парадоксальна в замыслах и обманчива в реальности. Подобно большинству людей, вы думаете, что порочная страсть есть вожделение. Вожделение же стремится к вину, хлебу и наслаждениям тела – стало быть, страсть – не что иное, как неутоленный голод, ограниченный судорожными восторгами плоти и разрешаемый облегчением. Поэты говорят неправду – сверкающих девичьих грудей и лишающих разума поцелуев не существует. Вначале есть мираж, затем – напряжение, после – отвращение. Оловянный кубок или хрустальный бокал, изысканные кушанья или бобовая похлебка, кожура или мякоть, убогость или роскошь, улица Крульбарб или улица Прони – суть неизменна, разнятся лишь обстановка и детали. Роскошные ковры или меловая краска, кружевной пеньюар или хлопчатая сорочка, альков с балдахином или настил из соломы – неважно, сколько поставить на карту наслаждения – пять су или пять миллионов. Жизнь молодого мужчины непременно приходит к трем страстям – вину, застолью и разврату.
– Вы хотите заставить меня поверить, что в Париже, где есть все, нет любви? – воскликнула принцесса.
– Отчего же? По аллеям Парижа прогуливаются ангелы. Пьянство, чревоугодие и блуд суть элементарные понятия порочной страсти.
– Вы несправедливы, Небо́, но я не понимаю ваших намерений.
– Милая принцесса, неужели вы станете отрицать, что мои описания совпадают с тем, что вам известно о людях вашего круга?
– Да, но они относятся к студентам и простому люду.
– Сколько же золотых песчинок упадет с ваших прекрасных глаз! Ваш костюм готов – вам следует его примерить.
– Нет, – сказала она, охваченная внезапным недоверием.
– Милая принцесса, если вам теперь недостает смелости, появится ли она у вас в Больших Карьерах?
Поль на мгновение задумалась, затем взяла одежду и направилась в спальню Небо́. Она не торопилась раздеваться, в задумчивости вспоминая строки из «Мадемуазель де Мопен»: Сбросив платья и юбки, я перестала быть женщиной. Но затем она подумала, что сможет беспрепятственно превращаться в мужчину ночью, днем оставаясь женщиной – двойная жизнь показалась Поль заманчивой. Надевая пиджак, она нащупала в кармане письмо и прочла его:
Приветствую тебя, милый брат! Я по-прежнему ищу великого алхимика Идеи. Твой замысел сверхъестественно прекрасен, но остерегайся его воплощения – своего тела. Мы должны осуществить наши мечты. Ты желаешь любви вне чувственности, я стремлюсь к познанию первопричин вне опыта. Сегодня мы – и монахи – герои этого мира.
С верой в тебя,
Меродак
Записка, словно талисман, развеяла сомнения девушки. Она разделась, затем примерила мужское платье, неторопливо изучая в большом напольном зеркале свое новое очарование. Внимательно поправив все детали мужского костюма, принцесса взяла со стула цилиндр и бросила последний взгляд в зеркало: превращение оказалось настолько привлекательным, что она коснулась губами своего отражения. Не произнося ни слова, она подняла портьеру – Небо́ протягивал ей парик.
– Мсье Фигаро? – спросила она.
Небо́ вскрикнул и побледнел.
– Как я выгляжу? Что с вами, мсье Небо́?
Он не ответил и отстранил ее движением руки.
– Вам нехорошо, мсье Небо́?
Тот молчал, дрожащей рукой вытирая лоб, на котором блестели капли холодного пота; неловкость, возникшая из-за папки с рисунками, превратилась в невыразимое смущение. Философ Небо́ ощутил дрожь Пигмалиона, увидевшего, как с пьедестала спускается его Галатея: перед его глазами была сама цель его жизни. Смятение, которое принцесса приняла за волнение плоти, в действительности было минутным помутнением разума перед осуществлением его мечты – более полным, чем он когда-либо осмеливался мечтать. Овладев собой, он заговорил, но голос его изменился:
– Вашему облику потребуется ретушь – костюм чересчур вам подходит.
– Мое перевоплощение слишком значительно – я пугаю вас!
– Меня пугает ваш новый облик. Я поведу вас в дурное место, где вас станут осаждать женщины!
Поль не поняла его, и эта наивность растрогала Небо́.
– Я кажусь вам глупой? – спросила она.
– Всего лишь еще невинной, и я не решаюсь запачкать вашу душу.
– Запачкать?
– Соглядатай оргии уподобляется участнику, Поль – у вас есть еще время пощадить себя. Ваши ступни слишком изящны, чтобы идти вперед – делая шаги, вы испытаете боль! Форма вашего лба слишком совершенна, чтобы размышлять – раздумья принесут вам страдания! Не снимайте белого венца неведения – его легче нести, чем бремя осознания!
– Как же неразумно я поступила, доверившись проповеднику!
– Вы сами этого пожелали, Поль, – сказал Небо́.
– Да, – сказала Поль с настойчивостью. – Даже если померкнет блеск моих глаз, я хочу видеть.
Небо́ поднял хрустальную чашу и протянул Поль:
– Разбейте чашу – символ неведения!
Принцесса бросила чашу в стену, и та разбилась – разлетевшись, осколки почти коснулись их тел.
– Virginitas jacta est![15]– торжественно произнес Небо́.
КОНЕЦ ПРОЛОГА
Прогулки по порочному Парижу
I. Дорога из трактира в кабаре
– Для чего я привел вас в трактир? Для того, чтобы познакомить с современными нравами. Нравами принято называть занятия, которым люди предаются, выйдя из дому. Трактир – первая остановка каждого француза, первое самостоятельное приключение школьника на каникулах, целая жизнь для провинциала и парижанина.
Обнаружив, что вино в трактире слаще домашнего, первый горожанин сказал, подобно халдею «Я построю дом, где уединюсь от прислуги и домочадцев». В трактире обедали путешественники и веселились вместе люди одного ремесла… На вашем лице – выражение Анжелы Дони, супруги Вандинелли61… Послушайте меня, Поль62! Ваши родители отправили вас сдавать на бакалавра в Париж, желая похвастаться перед соседями, что сын держал экзамен в столице, и в награду за белые шары63 кузен Небо́ отведет вас в трактир «Черный шар»… По-прежнему гримаса красавицы Дони! Неужели она была срисована с ваших губ? Быть ангелом в наши дни сложнее, чем во времена Бомарше.
Разве эти чудесные стихи не лучше нюхательной соли! Povermo64! Не имея мачехи, для какого синего чулка вы споете? Сюзанна, за которой вы броситесь вслед, окажется распутной женщиной, юная Фаншетта65 – проституткой. В былые времена жилось много лучше, но Сганарель66, лекарь нравов поневоле, все испортил! Теперь недостаточно обвиться вокруг дерева, и для поцелуя желанны живые, мягкие губы. Стало быть, кузен Небо́ поведет вас как к порядочным, так и к скверным людям. Непоколебимый перед соблазнами Дежене67, он не станет изображать ни знатока, ни Лусто68, несмотря на близость Люксембургского сада. Более того, тоскуя о прекрасном – единственном сожалении шекспировских героев, он ни на что не решится. Хорошо ли это? А не все ли равно? Главный вопрос в том, красиво ли это… Однажды я гулял в саду в компании молодой девушки, которая желала отдаться мне, но я не осмелился – передо мной был великолепный цветок лилии.
– Вы обманули меня, Небо́. Стоило ли требовать от меня так неосторожно покидать дом, чтобы заставить умирать со скуки?
– Возвращайтесь же в свою спальню, в особняк княгини, и обрывайте лепестки с маргариток жены садовника, думая о прекрасном Галаоре69, который умчит вас, словно Ленору70, в голубые дали. Займитесь смешением акварельных красок, флиртуйте с вельможами, носите модные платья – «Эко де Пари»71 напишет о новом крое ваших нарядов. Отряхните, светская Психея, частички блеска ваших крыльев на латы дуэлянтов! Затем пойдите замуж и посвятите жизнь младенцу, как предписывают легитимисты, или – в услужение к грубияну-радже, сойдитесь с брахманами, станьте поводом к священной войне – вы увидите, как бездыханные тела красных казаков с дырой в груди качаются на водах Ганга! Или – примите предложение первого же мужчины и займите место пса на диване его рабочего кабинета! Я могу понять страсть к впечатлениям, платьям, благам и приключениям, но поиск в современной жизни смысла насмешит даже стены и мостовые.
– Вы непереносимо красноречивы, Небо́. Я не прошу невозможного, но хочу лишь познать неизвестное. Мне неизвестно ничего – вам будет несложно выполнить мою просьбу.
– Да станет вам известно, что именно благодаря трактиру появились три символа нашего времени – сообщество, клуб и всеобщее прямое голосование. Сообщество занимает в жизни де Марсе72 то же место, что трактир – в жизни Годиссара73. Возможно, вы не знаете о том, что этот увалень, читающий «Сьекль»74, играет в судьбе Франции не меньшую роль, чем д’Оревильи. Где, как не здесь, зарождаются убеждения избирателя? В иные дни трактир превращается в клуб, становясь трамплином для будущих адвокатов. Некий диктатор выступал вначале перед завсегдатаями некоего трактира, а хмельные оргии суть помазание для молодых революционеров. Вижу, вы зеваете… Даже Леонардо снисходил до карикатур – их можно увидеть и сегодня, более того, лишь гротеск способен передать безмятежность. Вы ходите на уроки пешком и должны были заметить, что в Париже прохожие всегда чем-то озабочены, даже праздный гуляка имеет обеспокоенный вид. Научитесь же видеть то, что вас окружает… В трактире вы увидите шесть десятков простых смертных, восторгающихся отличной едой. Сорочки всех этих счастливцев останутся накрахмаленными до конца их дней – мелкие рантье, стареющие клерки, прилежные приказчики живут на банковские проценты или взятки и не испытывают угрызений совести. Но человек наделен чувствами и не может довольствоваться радостями моллюска – он жаждет острых ощущений. Императоры и полководцы разыгрывают захватывающие партии в шахматы, переставляя миллионы человеческих фигур по доске величиной с земной шар. Буржуа играют поодаль, в пять ходов с реваншем, и надежда, что платить будет противник, вызывает у них в теле дрожь Наполеона накануне битвы при Аустерлице.
Люди из низшего сословия, подобные животным и пытающиеся приблизиться к идеалу, вызывают восхищение! Будучи толстокожими и тем самым надежно защищенными, эти пауки, пронзающие нашу жизнь и ужасающие наш разум, с удивительным чутьем придерживаются древнего принципа, предписывающего точно определять свои потребности. Звенья административной цепи или винтики промышленной машины от зари до захода солнца, они приходят в трактир в восемь вечера и становятся самими собой. Здесь они найдут вино по деньгам, противника по росту и чтение по уму. Эти карикатурные герои эпичны в своей убежденности – они уверены, что представляют собой гордость и лучшую часть цивилизованного мира. Перед принципом всеобщего равенства они абсолютно правы – сегодня Великих Буржуа и Злодеев-Солнце75 можно встретить всюду… Взгляните на эту восхитительную лакированную трубку и на физиономию, от нее прикуривающую, на этот расстегнутый жилет на груди – какое довольство жизнью! Взгляните на мужчину, который улыбается патере76, опершись обеими руками о выпуск «Дебатов»77 – с таким видом едва ли возможно иметь озадаченный разум или обремененную совесть! За бильярдным столом двое обсуждают поправку к закону – разве не заняты их мысли чужим кошельком? Не находите ли вы любопытным сборище шести дюжин представителей цивилизованного мира, не мучимых ни мыслью о самоубийстве, ни желанием сделать мир лучше, принимающих жизнь с ее уродствами и бездушными людьми?
– Меня не привлекают поверхностные люди, – ответила Поль.
– Они поверхностны оттого, что лишены воображения… Взгляните на молодых людей, сидящих напротив: светловолосому – семнадцать, темноволосому – девятнадцать. Последний хорош собой и стоит большего, чем те, с кем вы танцуете на балах, он одет почти как они и, похоже, имеет необычный опыт. В его возрасте еще рвутся в бой и читают Дюма; представьте, что какая-нибудь мадам Ютен…78
– Надо думать, вы шутите!
– Нисколько. Этот молодой клерк много достойнее ваших виконтов – он еще не утратил порядочности. Все собравшиеся здесь буржуа, Поль – и господин с красивой трубкой, и поклонник патеры, и два любителя политики – были молоды и выглядели так же. Они прожили жизнь, потакая инстинктам, но остались верными трактиру – своей единственной любви.