– Нет, не известно.
– А что произошло в передней?
– Ничего особенного, – ответила девушка спокойно.
– Не проходила ли через переднюю прислуга, а также ваша кузина, после того как она оправилась от обморока?
Глаза Мэри раскрылись шире, словно от удивления.
– Но ведь в этом нет ничего особенного! – сказала она.
– Но вы, быть может, помните, как ваша кузина вышла в переднюю из библиотеки?
– Конечно.
– У нее в руках была бумага?
– Бумага? – переспросила Мэри задумчиво и, обернувшись к кузине, проговорила: – У тебя в руках была бумага, Элеонора?
В комнате воцарилась тишина. Все с напряженным вниманием ждали ответа Элеоноры. Та, вздрогнув при слове «бумага», поднялась и хотела что-то сказать, но коронер остановил ее жестом и обратился к Мэри:
– Мы допросим вашу кузину потом, а теперь говорите, что вы видели сами.
Элеонора вновь опустилась в кресло, на щеках ее горели яркие пятна; в зале послышался ропот негодования – все думали лишь о том, как бы удовлетворить свое любопытство, и вовсе не интересовались тем, ведется ли следствие по правилам.
Когда в комнате, наконец, установилась тишина, коронер повторил вопрос:
– Скажите, пожалуйста, видели ли вы что-нибудь в руках у вашей кузины?
– Нет… ничего не видела, – ответила Мэри.
Когда ее стали допрашивать относительно событий, предшествовавших роковой ночи, она тоже не сказала ничего нового. Мэри только заметила, что дядя ее за ужином казался менее разговорчивым, чем всегда, но это могло быть вызвано легким недомоганием, или он мог быть озабочен каким-нибудь делом, входившим в круг его обычных занятий. После ужина она его уже не видела.
– Не знаете ли вы, не было ли врагов у вашего дяди? Не держал ли он дома каких-нибудь ценных бумаг и денег?
На эти вопросы Мэри ответила также отрицательно.
– Не посещал ли кто-нибудь посторонний вашего дядю в последние дни или, быть может, он получал какие-нибудь письма, которые могли бы пролить свет на эту тайну?
Мисс Мэри несколько замялась и сказала:
– Насколько я знаю – нет.
Она украдкой взглянула на Элеонору и, по-видимому, прочитала на ее лице нечто успокаивающее, поскольку поспешила добавить:
– Я даже могу сказать это с уверенностью, ведь дядя всегда сообщал мне, если случалось что-нибудь важное.
Когда ее спросили про Джен, Мэри высказалась о ней в самых добрых выражениях; она не имела понятия о том, по какой причине та исчезла, и не могла себе представить, чтобы между этим исчезновением и преступлением существовала какая-либо связь. Насколько она знала, у Джен не было любовника и она не принимала у себя гостей. На вопрос, видела ли мисс Левенворт когда-нибудь револьвер покойного, она ответила, что видела его только один раз – в тот день, когда он был куплен. Надзор за комнатами дяди входил главным образом в обязанности Элеоноры.
Один из присяжных обратился к Мэри с вопросом:
– Ваш дядя составил завещание?
В первую минуту в девушке, казалось, заговорила оскорбленная гордость, но она тотчас овладела собой и спокойно ответила:
– Да, у дяди было завещание.
– Только одно?
– Я слышала только об одном.
– Вам известно его содержание?
– Он не делал тайны из своих намерений.
– Вы можете сказать, кому, исходя из этого завещания, была выгоднее смерть покойного?
Вопрос был настолько прямолинеен, что все находившиеся на дознании выразили свое негодование. Мисс Мэри, однако, гордо выпрямилась, спокойно взглянула в лицо говорившего и ответила:
– Я могу вам сказать, кто больше всего потерял от смерти дяди: это две девочки, которых он спас от голода и нищеты, взяв под свое покровительство, и которые всегда могли найти у него и кров, и добрый совет. Для них его смерть является такой потерей, по сравнению с которой все остальное не имеет никакого значения.
Этот исполненный благородства ответ так пристыдил присяжного, задавшего неуместный вопрос, что он тотчас поспешил сесть на место. Тогда поднялся другой и, поклонившись, спросил:
– Нет ли у вас какого-нибудь, пусть и не вполне сформировавшегося, подозрения относительно того, кто виновен в смерти вашего дяди?
Это был ужасный момент не только для меня, но и для другой особы. Но Мэри Левенворт спокойно посмотрела в лицо вопрошавшему и заявила:
– Нет, я никого не подозреваю! Я даже не представляю, кто мог убить моего дядю.
Все почувствовали облегчение. Допрос Мэри Левенворт кончился, очередь теперь была за Элеонорой.
Глава VIII
Вещественные доказательства
В комнате, где проходило следствие, напряжение достигло наивысшего предела. Всем казалось, что вот-вот приподнимется завеса, укрывающая роковую тайну, и станет ясно, кто же совершил гнусное убийство.
Мне хотелось бежать отсюда как можно дальше, чтобы не видеть ничего и не слышать. Не оттого, что я боялся, что Элеонора выдаст себя, – нет, за нее я был спокоен: она, видимо, полностью владела собой, и какой-либо неприятной неожиданности с этой стороны опасаться было нечего. Но что, если подозрение кузины родилось не из ее ненависти к сестре, если оно основывалось на неопровержимых фактах? Не больно ли мне будет смотреть, как эта с виду невинная и гордая девушка разыгрывает представление и лжет всем в лицо?
Однако любопытство пересилило во мне все прочие чувства, и я, как и все присутствующие, остался на месте. Коронер, на которого привлекательная наружность Мэри произвела, по-видимому, благоприятное впечатление, к несомненной невыгоде Элеоноры, был, кажется, единственным человеком, не выказывавшим волнения. Он обратился к новой свидетельнице с видимым уважением, но тоном, в котором все же звучал оттенок суровости:
– Вы с самого детства находились в семье мистера Левенворта?
– С десяти лет, – последовал ответ.
Я в первый раз слышал ее голос; он напоминал голос ее кузины, но вместе с тем звучал совершенно иначе.
– С вами всегда обращались здесь как с дочерью?
– Ни один отец в мире не обходился со своей дочерью лучше, чем дядя со мной.
– Мисс Мэри – ваша кузина, если не ошибаюсь. Когда она была принята в семью вашего дяди?
– Почти в то же время, что и я. Наши родители погибли одновременно в одной и той же катастрофе, и если бы дядя не сжалился над нами, мы оказались бы брошены на произвол судьбы. Но он, – губы девушки заметно задрожали, – по доброте сердца взял нас к себе и дал нам то, чего у нас не было, – родной дом, сам же заменил нам отца.
– Вы говорите, что он был отцом как для вас, так и для вашей кузины, и удочерил вас обеих. Хотите ли вы этим сказать, что он не только давал вам все, пока вы жили у него, но и обещал в будущем обеспечить вас одинаково?
– Нет, он с самого начала дал мне понять, что все состояние перейдет к моей кузине.
– Ваша кузина была для него такой же родственницей, как и вы. Он никогда не объяснял причины подобного пристрастного отношения?
– Он объяснял это тем, что она была его любимицей.
Все ответы Элеоноры были так просты и естественны, что общее отношение, столь неблагоприятное для нее вначале, мало-помалу стало меняться в ее пользу. Коронер между тем продолжал:
– Если дядя относился к вам так, как вы говорите, вы должны были очень любить его.
– Конечно, – подтвердила девушка, и решительное выражение ее лица показывало, что это не просто слова.
– Значит, его смерть стала для вас тяжелым ударом?
– Да.
– Настолько тяжелым, что, увидев его мертвым, вы упали в обморок?
Элеонора молча кивнула.
– А между тем вы как будто уже были к этому готовы?
– Готова?
– Да, прислуга говорила, что вы очень забеспокоились, когда мистер Левенворт утром не вышел к завтраку.
– Прислуга?
Голос ее дрогнул, девушка не могла продолжать.
– Когда вы вышли из библиотеки, вы, говорят, были очень бледны.
Стала ли она, наконец, понимать, в чем дело, сообразила ли, какого рода подозрение зародилось у коронера? Такой взволнованной я не видел ее даже там, наверху, в голубой комнате. Бедняжка с заметным усилием овладела собой и ответила:
– В этом нет ничего особенного: дядя был настолько пунктуальным человеком, что всякое нарушение распорядка с его стороны могло вызвать некоторое беспокойство.
– Значит, вы беспокоились?
– В известной степени да.
– Чьей обязанностью было наблюдать за порядком в комнатах вашего дяди?
– Моей.
– Значит, вы знаете маленький ночной столик, стоящий у его постели.
– Конечно.
– Когда вы подходили к нему в последний раз?
– Вчера.
Элеонора заметно задрожала при этих словах.
– В котором часу?
– Насколько я помню, незадолго до ужина.
– Находился ли револьвер на своем обычном месте?
– Кажется, да, впрочем, я не обратила внимания.
– Значит, вы отпирали ящик. Вы не помните, заперли ли вы его потом?
– Да, заперла.
– А ключ вынули?
– Нет.
– Мисс Левенворт, револьвер, как вы, вероятно, уже заметили, лежит перед вами на столе. Не потрудитесь ли вы осмотреть его хорошенько?
Коронер взял оружие и подал его допрашиваемой. Если он рассчитывал испугать ее подобной просьбой, то достиг своей цели: при первом же взгляде на револьвер девушка вздрогнула и, когда он протянул его ей, отшатнулась назад, воскликнув: «Нет, нет!»
– Я попрошу вас хорошенько осмотреть револьвер, мисс Элеонора: когда его нашли, все семь пуль оказались на месте, в барабане.
Выражение испуга исчезло с ее лица, она протянула руку за оружием. Коронер, не спуская с нее глаз, произнес:
– Тем не менее из него недавно стреляли, однако тот, чьей рукой был сделан выстрел, вычистив дуло, позабыл вычистить заодно и барабан, – сказал он, глядя в глаза допрашиваемой.
Она уже не вздрагивала, хотя выражение полного отчаяния застыло на ее лице, и девушка, казалось, готова была вот-вот упасть в обморок. Но она быстро справилась с собой и, решительно выпрямившись, спросила:
– И что с того, господин коронер?
Тот положил револьвер на стол. Все присутствующие спрашивали себя, что будет дальше. Я услышал тяжелый вздох рядом с собой и, обернувшись, увидел мисс Мэри. Лицо ее заливала краска стыда: она, казалось, только теперь поняла, что в поведении ее кузины было что-то подозрительное.
– Вы хотите узнать, что из этого следует? – переспросил спокойно коронер. – А вот что: ни один случайный убийца не станет чистить револьвер после выстрела, а тем более прятать его назад в столик и запирать.
Элеонора ничего на это не ответила, но я видел, как Грайс многозначительно покачал головой и что-то записал в свою книжечку.
– Кроме того, ни один посторонний человек не смог бы в столь поздний час проникнуть в спальню покойного, забрать револьвер из ящика, пересечь комнату и коридор и, наконец, выстрелить в мистера Левенворта так, чтобы он не обернулся перед этим, желая посмотреть, кто ходит по комнате. А тот факт, что он не поворачивал головы, установлен из объяснений, данных нам врачом после осмотра тела.
Слова, содержавшие ужасные подозрения, были произнесены; все пристально смотрели на девушку. Но подобное обвинение вызвало негодование не у Элеоноры, а у ее кузины: Мэри вскочила с места, словно собираясь что-то возразить. Элеонора, однако, обернулась к ней, знаком призвала к молчанию, а сама произнесла холодно и решительно:
– Вы не можете с полной уверенностью утверждать, что в действительности все происходило именно так, как вы сейчас говорили. Если бы мой дядя вчера сам стрелял из револьвера, что, между прочим, вполне возможно, то вам и тогда пришлось бы сделать такое же заключение.
– Мисс Элеонора, – холодно проговорил коронер, – пуля извлечена из головы вашего дяди.
– И что же?..
– Она соответствует марке того револьвера, который находился у вашего дяди.
После этого замечания допрашиваемая поникла головой и ничего не ответила. Казалось, теперь она совсем упала духом. Когда коронер заметил это, он стал еще строже и холоднее.
– Мисс Левенворт, – сказал он, – я вынужден задать вам еще несколько вопросов относительно вчерашнего вечера: где и с кем вы его провели?
– Одна, в своей комнате.
– Видели ли вы вашу кузину или дядю после ужина?
– Нет, после ужина я никого уже не видела… за исключением Томаса, – прибавила она после короткой паузы.
– При каких обстоятельствах вы его видели?
– Он принес мне визитную карточку одного господина.
– Могу я узнать его имя?
– На карточке значилось имя Рой Роббинс.
Казалось, в этом не было ничего подозрительного, но сидевшая рядом со мной мисс Мэри вздрогнула так сильно, что я невольно обратил на это внимание.
– Когда вы бываете в своей комнате, дверь в нее всегда бывает открыта?
Мисс Элеонора заметно смутилась, но поспешила ответить:
– Нет, обыкновенно я закрываю ее.
– Почему же она была открыта вчера вечером?
– В комнате было слишком жарко.
– Только по этой причине?
– Другой я не могу назвать.
– Когда вы закрыли ее?
– Когда готовилась ко сну.
– Это произошло до того, как прислуга ушла наверх, или после?
– После.
– Вы слышали, как мистер Харвелл вышел из библиотеки и направился к себе в комнату?
– Да, слышала.
– Долго ли еще после этого дверь в вашу комнату оставалась открытой?
– Не помню, кажется, несколько минут, – произнесла она, замявшись.
– Больше десяти минут?
– Да.
– Больше двадцати?
– Может быть. – Элеонора была бледна как смерть и дрожала всем телом.
– Мисс Левенворт! Как мы уже выяснили, смерть вашего дяди наступила в скором времени после того, как от него ушел мистер Харвелл. Раз дверь в вашу комнату была открыта, вы не могли не услышать шагов того, кто прошел к нему, и выстрела. Слышали ли вы что-нибудь?
– Я не слышала никакого шума.
– Положительно ничего?
– Я не слышала звука выстрела.
– Мисс Левенворт, извините меня за настойчивость, но слышали ли вы что-нибудь?
– Я слышала, как затворилась дверь.
– Какая дверь?
– Дверь в библиотеку.
– Когда?
– Я не знаю, – она в волнении сложила руки на груди, – не могу сказать. Зачем вы задаете мне столько вопросов?
Я вскочил: бедняжка зашаталась, едва не лишившись чувств. Но, прежде чем я успел до нее дойти, она опять выпрямилась и приняла свой прежний решительный вид.
– Извините меня, – сказала она, – я сама не своя сегодня. Прошу у вас прощения. – И она вновь обернулась к коронеру: – О чем вы спрашивали?
– Я спрашивал, – и его голос стал пронзителен, – когда вы услышали, что затворилась дверь библиотеки?
– Я не могу указать определенного времени, но это было после того, как мистер Харвелл прошел наверх, и прежде, чем я заперла свою дверь.
– И вы не слышали выстрела?
– Нет.
Коронер бросил быстрый взгляд на присяжных, которые все до единого потупили глаза.
– Мисс Левенворт, нам сказали, что Джен, одна из служанок, поздно вечером отправилась в вашу комнату за лекарством от зубной боли. Приходила ли она к вам?
– Нет.
– Когда вы узнали о ее исчезновении?
– Сегодня утром перед завтраком. Молли встретила меня в передней и спросила, как себя чувствует Джен. Этот вопрос показался мне странным, и я осведомилась, что Молли имеет в виду. После минутного разговора мне стало ясно, что Джен покинула дом.
– Что вы подумали, когда убедились в этом?
– Я не знала, что думать.
– Вы ничего не заподозрили?
– Нет.
– Вы не попытались установить связь этого обстоятельства с убийством вашего дяди?
– Я не знала тогда об убийстве.
– А потом?
– Возможно, мне пришло на ум, что Джен что-то известно, сказать наверняка не смогу.
– Можете ли вы сообщить нам что-нибудь о прошлой жизни этой девушки?
– Я не могу ничего добавить к тому, что уже сказала моя кузина.
– Вы не знаете, о чем она размышляла вечерами у окна?
Щеки Элеоноры вспыхнули от гнева – из-за тона ли, каким был задан этот вопрос, или, возможно, из-за самого вопроса.