Татьяна Бонч-Осмоловская, Анна Голубкова, Татьяна Риздвенко, Ирина Саморукова, Елена Соловьева, Марина Хоббель, Алена Чурбанова
Лавровый лист
Зелень лавра
Сборник новой прозы семерых авторов-женщин называется «Лавровый лист», а его обложка к тому же стилизована под упаковку этой, пожалуй, самой демократичной специи. Думаем, здесь необходимо небольшое пояснение. Откуда взялось это вполне прозаическое название – и такая его будничная подача?
Лавр, наверное, одно из самых семиотически нагруженных растений. Диапазон смыслов велик, разброс широк – от лаврового венка, символа славы, победы, триумфа, до приземленной лаврушки, синонима советского общепита. Хотя и суповой лавр, отдавший супу все свои качества – вкус и аромат, оставался предметом истолкований. В городском фольклоре существовало поверье: если едоку попадется лавровый лист, то его непременно ожидает письмо или известие.
Растение лавр имеет ошеломительное количество прекрасных свойств и в умелых руках может принести массу пользы. Однако пишут, что «есть от него и вред: растение стимулирует сокращение мышц матки, что может привести к выкидышу или непроизвольному абортированию, поэтому беременным ни в коем случае нельзя применять настои и отвары из лавра».
Почему мы уподобили женскую прозу лавровому листу? Хотелось ли нам обыграть расхожее представление о том, что место женской прозы пока на кухне (не факт, что писательской), тогда как более крупные и ценные части лавра – сплетенные ветви – традиционно увенчивают прозу мужскую? Или нам хотелось намекнуть на бескорыстное подвижничество женщин-писательниц, делающих свою работу с пониманием, как нелегко их произведениям занять место на писательском олимпе?
И да, и нет. Нам показалось, этот образ удивительно ярко и емко описывает современное состояние и восприятие женской литературы, в первую очередь прозы. Она до сих пор – где-то между кухней и славой, и в названии «Лавровый лист» присутствует явный элемент иронии. Наличие женской литературы вроде бы признано, тем не менее для нее все еще реальна вероятность быть откомандированной на «кухню» – традиционное «женское» место, скрытое в недрах дома, невидимое для почетных гостей, которые в парадных комнатах ведут важные разговоры о высоком.
Но не будем забывать, что лавр – это специя, которая улучшает вкус любых блюд. Что касается вкуса и качества наших продуктов – мы в них уверены, остается только снять пробу.
Авторы
Громкое ненаблюдаемое явление
Авторы, решившие объединиться в Союз женщин-писателей, первый в русскоязычном пространстве, уже много лет работают в литературе. Нет нужды говорить, что за эти годы мир кардинально изменился. Аватары пришли на место лиц, зум-конференции заменили личные встречи, а посты в соцсетях стали значимее публикаций в толстых журналах. В этом условно прекрасном высокотехнологичном мире изменились и творческие позиции авторов литературных текстов, и социальные роли женщин. Тем не менее это по-прежнему мир, в котором доминируют мужчины, а патриархальные взгляды и оптика определяют восприятие культурных продуктов. Осознавая это, мы выдвигаем новые ориентиры в литературном пространстве как ориентиры новой женской прозы. Это толерантность, мультикультурализм, деколониализм и принципиальная неиерархичность.
Мы открыты разным творческим практикам и голосам, терпимы к различным культурным, социальным, гендерным и политическим позициям. Мы не верим в существование «неудобных тем», не приемлем жанровые ограничения и любую внешнюю или внутреннюю цензуру, могущую помешать тексту состояться в том виде, в каком он был замыслен. Авторы, полагаем мы, вправе выбирать какую угодно дискурсивную форму, событийность или ее отсутствие, какую угодно тему и эпоху для действия, какие угодно национальность, возраст, образование, социальные и гендерные роли для своих персонажей и альтер-эго. Нашим неизменным условием остается одно – высокое качество текстов. Нам свойственно то, что по-английски называется diversity: мы все разные – по возрасту, месту рождения и проживания, ежедневной занятости, творческому стилю. Как у авторов-повествователей у нас нет навсегда определенного пола и возраста, национальности и семьи, статуса и капитала. Мы вольны выбирать любые из них, без навязанных ограничений, и с одинаковым успехом вести повествование от лица женщины, мужчины, трансперсоны, ребенка, старика, зверя, птицы или рыбы.
Наша цель – обеспечить свободу выражения женским творческим голосам, в том числе за пределами конвенциональных «женских» тем, очерченных кругом семьи, детей, домашнего хозяйства, долгого упорного труда, жертвенности без права на вознаграждение, несчастной любви, удачного или неудачного замужества.
Утверждение, что в российской литературе достигнуто не просто гендерное равноправие, но количество авторов-женщин даже превышает количество мужчин, очевидно не выдерживает проверку реальностью. Разумеется, есть отдельные писательницы, чьи имена широко известны. Каждое такое имя выделяется на литературном горизонте, как фигура Ангелы Меркель в ярком офисном костюме на фоне десятка первых лиц в черно-серых тройках, и служит оправданием тому, что незамеченным остается огромный пласт художественных текстов.
Около года назад участница нашего Союза Анна Голубкова провела статистическое исследование и выяснила, что количество женских публикаций в журналах не превышает 30%, количество статей, посвященных женскому творчеству, не превышает 15%, а среди авторов, номинированных на различные премии, также не более 30% женщин (детали исследования зафиксированы в статье «Некоторые аспекты гендерных стратегий современных литературных журналов»//Артикуляция №8 2020). Между тем женщины составляют большинство российского населения. Получается, что это большинство в разнообразии своих репрезентаций и читательских интересов мало представлено в русскоязычной литературе. Это огромная масса неуслышанных голосов.
Попытки переломить ситуацию предпринимались и раньше. Так, в 1988 году появилась литературная группа «Новые амазонки», сделавшая очень много для того, чтобы обозначить и утвердить женскую прозу как отдельный феномен на общем поле литературы. Время от времени выходят книги и сборники, написанные женщинами. Однако в целом положение не слишком изменилось, что подтверждает вышеупомянутая статистика.
Женская проза по-прежнему существует как маргинальное явление, практически не наблюдаемое в мире больших публикаторов и литературных критиков, поскольку некому направить на нее наблюдающий взгляд. Женщины говорят, пишут, даже публикуются, но как будто при выключенном звуке в зум-конференции или в закрытой непроницаемой коробке на задворках литпроцесса.
Основную задачу Союза женщин-писателей мы видим как раз в том, чтобы сместить и расширить фокус внимания литературного наблюдателя, включить звук на полную громкость, распахнуть коробку, преодолеть пренебрежительное отношение к пишущей женщине в российском литературном сообществе, поднять на должный уровень ее статус и статус ее текстов. Для нас женщина – это мыслящий и страдающий, развивающийся и созидающий субъект, а не объект для подпитки вдохновения, не удобное домашнее устройство для удовлетворения мужских потребностей, не технический персонал для реализации мужских творческих амбиций. В объединении понимающих друг друга авторов-женщин мы видим возможность показать реальный художественный диапазон современной женской прозы, предъявить читателю нецензурированный женский взгляд на мир – на весь мир во всех его проявлениях.
Что мы намерены делать? Как всегда – работать. Издавать коллективные сборники и авторские серии. Анализировать отдельные голоса и общие тенденции. Участвовать в научных конференциях и литературных фестивалях.
Мы объединились, чтобы сделать русскую женскую прозу видимой в современном культурном пространстве. Мы готовы к сотрудничеству. Мы открыты языку и миру.
Татьяна Бонч-Осмоловская
Естественная история
Стоя на балюстраде городского музея, я смотрела в пустые глаза динозавра. Огромный череп венчал линию шейных позвонков, тянущихся вверх, к балкону, изнутри опоясывавшему второй этаж, так что взгляд ископаемого приходился на уровень человеческих глаз. Это пресмыкающееся шаталось по окрестностям, жрало папортниковые пальмы и с десяти метров плевало на мелкие опасности, копошащиеся под его лапами, а потом вдруг вымерло вместе со всеми своими родственниками, и жадные грызуны растащили его плоть, муравьи подчистили кости, а солнце выбелило остатки. Через миллион лет далекие потомки тех грызунов, расплодившихся по земле, вернулись и откопали в горячем песке его кости, скрепили их проволочками и выставили на забаву детенышам. Растопырив сухие лапы и обернув вокруг себя хвост, он, единственный из своих собратьев, скелетами замерших на первом этаже музея, подглядывал на второй этаж эволюции, в логово победивших млекопитающих.
Там выстроились друг другу в затылок чучела теплокровных, от местных коал и кенгуру до невиданных на этой земле горилл и оленей. Огромный белый медведь, вставший на задние лапы, возглавлял строй. Его взгляд, словно в ожидании нового ковчега, устремлялся вперед, но упирался в белый тупик стены в метре от его носа. Еще выше, на третьем этаже, висела над головами посетителей музея модель первого самолета, воспроизводящая то чудовище, что совершило межконтинентальный перелет и приземлилось в городе лет сто назад. Крылья модели изрядно выцвели, сообщая, что больше на такие подвиги не пойдут. И наконец, на четвертом этаже застыли увековеченные в картоне и цветных фото чучела регбистов в натуральную величину – высшее достижение эволюции на континенте. Впрочем, возможно, это были и не регбисты, а футболисты, играющие в ту разновидность фути-соккера, где держат мяч в руках, бегая по полю со зверскими выражениями лиц. Не знаю. Ко времени, когда я добралась до верхнего этажа музея, мысли мои были заняты чем угодно, но только не особенностями местного спорта.
Я вылетела в город до рассвета, первым утренним самолетом, ринувшись на это собеседование, когда уже отчаялась найти работу в Сиднее и была готова мчаться в деревню, в пустыню, в джунгли, лишь бы позвали, лишь бы там нужен был дизайнер с красным российским дипломом и десятилетним опытом работы. Я спешила на назначенную накануне встречу с агентом, но, добравшись до офиса, увидела только откормленное лицо секретарши с вежливым: «Извините, пожалуйста, но место уже занято. Мы не успели вас предупредить, я вам звонила, но вы, вероятно, выключили телефон». И милая улыбка на коровьем лице. Эта улыбка бесит меня больше всего. Когда наши люди делают гадость, их лица перекашиваются, они прячут глаза или заводятся в откровенной злобе, они орут на тебя, и ты закипаешь и высказываешься им в ответ и уходишь отчасти удовлетворенный. Здесь они улыбаются, и ты должен выдавливать ответную улыбку: «Да, конечно, я выключила телефон в самолете, когда летела к вам на собеседование, как мы вчера договаривались». «Вот видите, – густо-бордовые губы секретарши продолжали сиять, – вот я до вас и не дозвонилась. А вы в первый раз у нас в городе? Мой вам совет – пройдитесь по молу. Знаете, что – возьмите экскурсию, лучше речную, с реки такой красивый вид на новую набережную! А на площади, у музея, идут представления аборигенов, я сама все собираюсь сходить, но никак не выберусь…» – девушка пошелестела густыми ресницами, она даже позавидовала моей свободе от обязательств, работы, начальства… Ведь я могла прямо сейчас пойти гулять, прокатиться на пароходике, поглазеть на аборигенские пляски, пока она сидела в офисе и разговаривала со всякими неудачниками. «Всего доброго», – развернулась я, пока еще могла улыбаться и вежливо разговаривать.
Я действительно зашла в музей, надеясь успокоиться и скоротать время до вечера, до обратного самолета. Вход в святыню естественной истории был открыт для всех, за исключением холодного уличного ветра. Как разведчик из старого советского фильма, я бродила по полупустому музею среди чучел и скелетов. Кроме меня, по залам гуляли, заглядывая в брошюрки, пара молодых ребят в шортах и с рюкзачками и мамаша со стайкой белобрысых детей. Их было шесть или семь, бегающих вокруг и галдящих у экспонатов, и еще два разновозрастных младенца мирно посапывали в общей коляске – годовалый сзади, двухлетний спереди.
За малышней, занимающей пространство залов по типу активного газа – все, мгновенно и целиком, я не сразу обратила внимание на элегантную даму в возрасте. Дама была несколько полновата, но держалась прямо и только качала головой в редких кудряшках, когда очередной резвящийся ребенок налетал на нее. Тогда она понимающе улыбалась мне с другой стороны чучела и, делая вид, что не замечает голосящих детей, подносила к глазам лорнет, чтобы прочитать таблички, рассказывающие о прежней жизни экспонатов.
Наконец чучела закончились, и я зашла в туалет, скинула туфли на каблуках и вылезла из деловой юбки. Я боролась с искушением выбросить ее в урну, когда дверь распахнулась и давешняя стая малышей заполнила предбанник. Мамаша только улыбнулась мне, а дети поспешили в кабинки, не обращая внимания на полуголую тетку с юбкой в руках, рюкзачком у ног и потеками туши под глазами. Я бросилась приводить себя в порядок.
Уже одетая в джинсы и рубашку, я глядела в зеркало, стирая остатки слез, когда элегантная старуха возникла позади меня и через плечо заглянула в глаза моему отражению.
– Называйте меня Алекс, – улыбнулась она. – А как твое имя, деточка?
– Лиза, – хмыкнула я, понимая, что по местным меркам отвечаю не слишком вежливо.
– Откуда ты?
– Прилетела на день из Сиднея. А вообще – из России.
Дама всполохнулась и перешла на русский, четко выговаривая согласные:
– И я тоже из России, только уехала давно, очень и очень давно. В прошлой жизни, – приосанилась она. – Тогда еще – уехал. Видишь ли, дорогуша, чтобы обжиться на новом месте, совсем на другом месте, чем мы привыкли у себя на родине, мы сами должны измениться. Твоя беда, милочка, – дама взяла меня за подбородок и провела по лицу чистой салфеткой, – твоя беда в том, что ты держишься за прошлое. Поэтому ты рыдаешь тут в туалете так, что дети пугаются.
Я протестующе замычала, но она крепко держала мой подбородок, продолжая стирать расплывшуюся косметику.
– И не возражай, дорогуша, мы все прошли через это. Знаешь, как я изменилась? Я стала совсем другой, когда покинул страну.
Мы вышли из музея. Алекс держала меня под руку, как престарелая тетушка, опирающаяся на племянницу не из физической немощи, но из желания оберечь несмышленую родственницу от соблазнов этого мира.
На площади у входа в музей танцевали бурые, в гирляндах белых точек, аборигены. Кроме белых точек и линий на теле каждого из них были только похожие на полотенца повязки через грудь и вокруг чресл. Тетка с плоским носом и мясистыми губами дула в двухметровую деревянную трубу, а молодые соплеменники приседали, прыгали и стучали себе по груди в такт ее завываниям.
Алекс махнула тетке кружевным платком, и та радостно замахала в ответ, сломав ритм своего гудения, а потом передала трубу сородичу и, волнуясь телесами и сверкая сотней зубов, подплыла к нам.
– Познакомьтесь, девочки, – провозгласила Алекс. – Это Елизавета, она недавно из России и сегодня впервые в нашем городе. А это – миссис Фрезер.
Я протянула руку. Миссис Фрезер, похоже, ожидала другой реакции при произнесении ее имени. Она выглядела разочарованной.
– Я же тебе говорю, она только недавно тут и ничего про тебя не слышала, – хихикнула Алекс. – Зато теперь ты можешь рассказать ей свою историю!