Надо заметить, что Некрасов не был для друзей Белинского совершенным «чужаком». В некотором отношении он был даже ближе им, чем бедному, аскетичному и жившему почти исключительно духовными интересами критику. Как Тургенев или Огарев, Некрасов был «барин» по происхождению, и как только его заработки позволили, он обрел барские вкусы и привычки: любил охоту, изысканную еду и хорошую одежду, вино, женщин.
В 1844 г., когда материальное положение Некрасова заметно упрочилось и он успешно издал несколько небольших книжек, совместно с В.Р. Зотовым он задумал издать литературный сборник и посвятить его описанию разных сторон петербургской жизни. Возможно, толчком к этому замыслу послужил успех его собственных описаний жизни столицы, которые печатались в «Литературной газете» под названием «Письма петербургского жителя». В какой-то мере на замысел мог повлиять весьма популярный во Франции и знакомый в России жанр «физиологий» – разного рода очерков, содержащих описания всевозможных сторон частной или общественной жизни.
Одобренный Белинским, сборник получил название «Физиология Петербурга» и вышел двумя выпусками в марте и июле 1845 г. В нем были напечатаны статьи и очерки В.Г. Белинского, В.И. Даля, И.И. Панаева, Е.П. Гребенки, А.Я. Кульчицкого, Д.В. Григоровича и, наконец, самого Некрасова, поместившего в нем стихотворный фельетон «Чиновник» и прозаический очерк «Петербургские углы» (фрагмент незавершенного романа «Жизнь и похождения Тихона Тростникова» о молодом авантюристе и неудачливом литераторе, который становится успешным журналистом).
Успех «Физиологии Петербурга» можно считать не только первой большой удачей Некрасова-издателя. Это была уже серьезная работа, ставшая важным литературным событием середины XIX в. Своей обращенностью к реальным, повседневным явлениям современной жизни сборник знаменовал собою рождение новой литературной школы, противостоящей романтизму первых десятилетий XIX в. и получившей название «натуральной», т. е. реалистической.
Еще не выпустив второй части «Физиологии Петербурга», Некрасов начинает готовить к изданию следующую книгу, «Петербургский сборник» (вышел в 1846 г.), которой суждено было стать еще более ярким литературным событием. Прежде всего, в сборнике были собраны первоклассные произведения – «Бедные люди» Достоевского (первая публикация писателя), «Помещик» и «Три портрета» Тургенева, статьи Белинского, повести Герцена (Искандера), Григоровича, В.Ф. Одоевского и В.А. Соллогуба, Панаева, перевод «Макбета», исполненный Кроне-бергом, а также стихи Аполлона Майкова и Некрасова. Такого «букета» имен и такого разнообразия замечательных текстов не знал до того ни один журнал и ни один сборник.
Другое важнейшее значение «Петербургского сборника» заключается в том, что он впервые обозначил круг писателей, которым предстояло развивать русскую классическую литературу на протяжении второй половины века. Представленный именами людей нового поколения, он знаменовал размежевание с литераторами прежнего, пушкинского, времени. Недаром яркие его деятели Н.М. Языков и П.А. Плетнев не приняли «Петербургский сборник» и отнеслись к нему весьма критически.
И, наконец, главное для нас в контексте этой статьи: второй сборник открыл читателям имя поэта Николая Некрасова. Так что его слова о «втором рождении», сказанные по поводу знакомства с Белинским, вполне могут быть отнесены нами и к этому, важнейшему для самого поэта и его читателей событию – в середине 1840-х гг. он после многолетнего перерыва обратился к поэтическому творчеству. И именно эти годы можно считать временем рождения поэта.
Сказанное вовсе не значит, что Некрасов вновь, как в юности, начал писать стихи, он этого никогда и не прекращал, но вся его стиховая «продукция» 1839-1844 гг. – это стихи на заказ, произведения человека талантливого, но ремесленника, совершающего свою работу для заработка. Нет, в середине 40-х гг. Некрасов обратился от фельетонов и водевилей к лирике и в ней обрел свой истинный голос, который ни с кем никогда не спутаешь.
Началось все со стихотворения «Родина», которое он принес Белинскому еще в самом зачаточном виде, и критик на сей раз его одобрил. Поэт долго, более полутора лет, работал над этим стихотворением, и оно в окончательном своем виде впервые и с особенной силой выразило живший в нем протест против угнетения и рабства, процветающих в его стране. И впервые открыло читателю душу поэта, скорбящего о своем народе, всемерно ему сочувствующего, но и несущего в себе постоянное чувство вины за принадлежность к угнетающему классу, к дворянству и помещикам:
Публикация в «Петербургском сборнике» стихотворений «В дороге», «Колыбельная песня», «Отрадно видеть, что находит…» и «Пьяница» дала Белинскому возможность публично признать поэтический талант Некрасова: «Самые интересные из них <опубликованных стихотворений> принадлежат перу издателя сборника г. Некрасова. Они проникнуты мыслию; это – не стишки к деве и луне; в них много умного, дельного и современного. Вот лучшее из них – “В дороге”».
Это стихотворение имело, по-видимому, особое значение и для автора – все свои поэтические сборники, кроме первого (1856 г.), он открывал им. Аполлон Григорьев назвал его шедевром «простоты, горького юмора и злой грусти». Впервые в стихах, ориентированных на жанр ямщицкой песни, так безнадежно показана была жестокая драма двух людей, обреченных на нее самим безжалостным и несправедливым устройством русской жизни. Впервые в поэзии, да и во всей литературе, так явственно прозвучала тема безысходного драматизма крестьянской судьбы в России. Стихотворение «В дороге» как бы предварило появление антикрепостнических повестей «Антон Горемыка» Григоровича и «Сорока-воровка» Герцена, «Записок охотника» Тургенева, воплощавших ту же несправедливость и горечь крестьянской доли и тот же протест против крепостной неволи крестьян.
А Некрасов отныне и до конца жизни воспринимался читателями как главный печальник о судьбах и горестях народа, причем народ для него – это не только крестьяне, хотя крестьяне прежде всего, но и все те, кто беден, угнетен, унижен, голоден, неудачлив, несчастлив, к какому бы сословию человек ни принадлежал, будь то петербургский пьяница или падшая женщина. Чувство боли и вины за горе народное отныне навсегда присутствует в его творчестве, формируя его и создавая его самобытность.
К.И. Чуковский писал: «Некрасов почти не имел в русской литературе предшественников: такого стиля, таких сюжетов и ритмов не было ни у Жуковского, ни у Пушкина, ни у Лермонтова. Основной тон большинства его стихотворений – тон унылого, однообразного плача, прерываемого воплями проклятий и жалоб. Ритмы тягучие, с постоянным стремлением к протяжным звукам, протяжным словам. Почти все эти стихи повествовали о страданиях от холода, голода, насилия, болезней, нужды». Исследователь в своих работах связывал особенности поэзии Некрасова с его пессимистическим характером, проявлявшимся в обычной жизни достаточно часто, иногда припадками ипохондрии.
Даже любовная лирика, впервые возникшая в творчестве поэта в эти годы (речь именно о любовной лирике в точном значении этого слова, т. е. о стихах, прямо обращенных к возлюбленной), оказалась под воздействием настроений печали и страдания, свойственных поэзии Некрасова вообще. Возлюбленную поэта звали Авдотья Яковлевна Панаева, она вошла в его жизнь примерно с 1847 г. и в течение пятнадцати лет была рядом с ним. Собственно, почти всю его любовную лирику составляют стихотворения так называемого «панаевского цикла» (за исключением трех обращений к жене Зинаиде Николаевне, написанных в последний год жизни). В стихах цикла чаще всего отражались, видимо, в соответствии с характером лирического дарования поэта, не счастливые и спокойные моменты их существования, а ситуации горя, конфликтов, столкновений, ссор, что придает им особое драматическое звучание и несвойственную обычно любовной лирике окраску: «Поражена потерей невозвратной», «Я не люблю иронии твоей», «Мы с тобой бестолковые люди», «Да, наша жизнь текла мятежно», «Так это шутка? Милая моя», «Давно – отвергнутый тобою», «Прости! Не помни дней паденья», «Тяжелый крест достался ей на долю», «Тяжелый год – сломил меня недуг», «Ах! что изгнанье, заточенье!», «Бьется сердце беспокойное», «Разбиты все привязанности»…
Таким образом, 1846 и 1847 гг. – это важнейший рубеж в жизни Некрасова, они были для него временем больших удач и душевного подъема. Он близко сошелся с Белинским и стал своим человеком в кругу его друзей, общался с лучшими русскими писателями; получил известность как успешный издатель книг и литературных сборников; в жизнь его вошла любимая женщина, и, самое главное, он постепенно обретал самобытность и признание большого, талантливого поэта.
Именно в это время осуществил Некрасов свою и Белинского мечту об издании собственного журнала. Осенью 1846 г. был взят в аренду у П.А. Плетнева «Современник», основанный Пушкиным в 1836 г., и с этого же времени без малого двадцать лет поэт был его бессменным редактором и руководителем сложной и переменчивой жизни издания.
1 января 1847 г. вышел первый номер журнала, и впечатление от него было оглушительным. В нем были напечатаны статьи Белинского, стихотворение Некрасова «Тройка», стихи Н.П. Огарева и И.С. Тургенева, «Письмо из Парижа» П.В. Анненкова, «Роман в девяти письмах» Ф.М. Достоевского; статья К. Кавелина «Взгляд на юридический быт древней России», наконец, «Хорь и Калиныч» – первый очерк из «Записок охотника» Тургенева, с восторгом принятый. В отделе «Новый поэт» печатались юмористические и пародийные стихи. В февральскую книжку вошли «Петр Петрович Каратаев» (второй рассказ из «Записок охотника»), стихотворение Некрасова «Псовая охота», новые статьи Белинского, окончание начатой в первой книжке повести И.И. Панаева «Родственники». С мартовской книжки начинается публикация «Обыкновенной истории» И.А. Гончарова, имевшей сенсационный успех, и там же стихотворение Некрасова «Нравственный человек». Тогда же состоялся в «Современнике» дебют Искандера (А.И. Герцена), его роман «Кто виноват?» был разослан подписчикам в январе в качестве приложения к журналу.
Такое феерическое начало журнала высоко ставило планку для его дальнейшего существования. Чтобы держать уровень, Некрасову приходилось работать сверх всякой меры. Чуковский писал о его невероятной нагрузке: «…чтобы составить одну только книжку журнала, он читал около 12 000 страниц разных рукописей, держал до 60 печатных листов корректуры (то есть 960 страниц, из которых половину уничтожала цензура), писал до полсотни писем цензорам, сотрудникам, книгопродавцам, – и порою сам удивлялся, что паралич не хватил его правую руку».
Говоря об истории журнала, нельзя не вспомнить, что начало его ознаменовалось событием, едва не приведшим к катастрофе. Когда журнал замышлялся, обсуждался и готовился, все участники кружка Белинского не сомневались в том, что он будет существовать под руководством критика. И когда имя Белинского не было обозначено ни среди редакторов (Некрасов, Панаев и Никитенко), ни среди соиздателей (Некрасов и Панаев), это вызвало возмущение всех участников журнала и обвинения в адрес Некрасова в обмане. После объяснения с Некрасовым, состоявшегося в феврале 1847 г., Белинский перестал негодовать, простил обиду и примирился с ситуацией. Он остался сотрудником в «Современнике» и уговаривал своих друзей, готовых покинуть только что возникший журнал, не делать этого и поддерживать издание. Но на репутации Некрасова эта история отразилась негативно. Много лет спустя в письме М.Е. Салтыкову-Щедрину Некрасов все еще искал себе оправдания и объяснял эту историю причинами экономическими: Белинский был тяжело болен в то время (последняя стадия чахотки, об этом знали все в его окружении), заключить с ним долговременное финансовое соглашение как с соиздателем или редактором он побоялся, потому что в случае кончины критика редакции пришлось бы несколько лет выплачивать наследникам его долю в журнале, только-только встававшем на ноги. Но свою вину перед Белинским он никогда не забывал.
До конца 1847 г. Некрасову и Белинскому удавалось поддерживать высокое качество публикуемых в журнале материалов, заданное в первых его номерах. Благодаря позиции Белинского многие его друзья продолжали сотрудничать с журналом. В нем были опубликованы произведения Герцена (в том числе «Доктор Крупов»), Огарева, Кавелина, Грановского, Боткина, Анненкова, Григоровича (в последних номерах был напечатан принесший ему настоящую славу «Антон Горемыка»).
Положение значительно усугубилось после смерти Белинского в мае 1848 г., когда некоторые писатели его круга, не простившие Некрасову прошлой обиды критику и не считавшие себя ничем ему обязанными, ушли в другие издания. Однако благодаря своей способности находить таланты Некрасов привлекал новых способных авторов и сотрудников: в начале 1850-х гг. в «Современнике» начал публиковаться Лев Толстой, стали сотрудниками М.Н. Лонгинов, А.В. Дружинин, В.П. Гаевский, в 1853 г. пришел в «Современник» Н.Г. Чернышевский.
Журнал требовал огромных усилий, и Некрасов вкладывал в него всю свою неутомимую энергию. Больше всего хлопот доставляла цензура, необычайно ожесточившаяся в 1848 г. после европейских революций. Случалось, больше половины подготовленных к публикации в очередном номере статей оказывались запрещенными, и приходилось спешно отыскивать и заказывать новые материалы для замены. Только такой необыкновенный работник, как Некрасов, мог столько лет нести это бремя.
Временами приходилось буквально «бросаться на амбразуру». Когда оказалось, что в «Современнике» нечего печатать в разделе беллетристики, поэт вместе с А.Я. Панаевой (она писала повести и публиковала их под псевдонимом А. Станицкий) дважды сочинял огромные романы: «Три страны света» (1848) и «Мертвое озеро» (1851), которые печатались с продолжением в нескольких номерах. А писались преимущественно по ночам (потому что дни были заняты журнальными хлопотами), готовые главы сразу отправлялись в цензуру, и сами авторы зачастую не могли сказать, что будут писать в следующей части. Об этой работе Некрасов вспоминал: «Бывало, запрусь, засвечу огни и пишу, пишу… Мне случалось писать без отдыху более суток. Времени не замечаешь. Никуда ни ногой. Огни горят, не знаешь, день ли, ночь ли; приляжешь на час, другой – и опять за то же». Поразительно, как не надорвался он от этой работы.
Болезнь настигла его позже. Весной 1853 г. поэт тяжело заболел, загадочная болезнь, с которой три года не могли справиться лучшие доктора, поразила его горло. Только долгое пребывание в Италии в 1856 г. помогло добиться улучшения. Но на всю жизнь он лишился голоса, мог говорить только совсем тихо.
Однако в начале 50-х гг. журнал был спасен. Вскоре он имел более 2000 подписчиков (в лучшие времена у «Современника» было 6000 и больше подписчиков), постепенно справлялся с долгами, становился популярным в России изданием. А Некрасов в свои 29 лет воспринимался уже опытным редактором, имеющим определенный общественный статус. Он достаточно освоился в общении с цензурой, изобретал способы обходить и «прикармливать» цензоров, осторожно заводил нужные связи с чиновниками в правительстве.
Стихов Некрасов во все эти годы писал и печатал немного – на них не было сил и времени. Но тем не менее каждая их публикация становилась своего рода событием. Его стихи, не похожие ни на что, существовавшее до сих пор в русской поэзии: «Когда из мрака заблуждений…», «Огородник», «Тройка», «Родина», «Еду ли ночью по улице темной.», «Поражена потерей невозвратной.», «В деревне», «Несжатая полоса», – и своим содержанием, и обращенностью к несчастным и страдающим персонажам, и прорывающимся авторским чувством вины перед всем этим драматическим неустройством жизни приковывали внимание и сердца читателей, заставляя их сострадать народным бедам и невзгодам. И с каждым годом обретали все большую популярность.
Некрасов несомненно осознавал свою непохожесть на других поэтов и не мог не размышлять о своем месте в русской поэзии. Смерть Н.В. Гоголя зимой 1852 г., воспринятая им как некий катастрофический рубеж в истории литературы, всколыхнула и думы о природе собственного дарования. Быть может, он впервые пришел к мысли о том, что поэзия (и вообще творческая деятельность в широком смысле) не есть просто занятие или профессия, а нечто подчиняющее себе и личность и жизнь художника. Эти мысли вылились в стихотворении «Блажен незлобивый поэт.» почти в поэтическую декларацию, написанную как бы в диалоге с Гоголем. Поэт отталкивался здесь от знаменитого лирического отступления в «Мертвых душах» о двух типах писателей: один обращен к светлым, солнечным сторонам жизни, второй проникнут несовершенством, горем и печалями мира. Себя он без сомнения причислял ко второму типу и принимал уготованный ему судьбою путь: