А ведь совсем недавно всё было так хорошо! Варя по случаю трёхсотлетия дома Романовых была полностью восстановлена в правах. Не думалось, не гадалось о каких-то бурях и тревогах. И вдруг на тебе, нагрянули грозовые тучи, закрыли лазурь безоблачного неба. Варя за решёткой. Дети остались без матери. На заводе тоже жди неприятностей.
Не успел Звонарёв прийти на завод, как был вызван начальником завода генералом Тихменёвым.
– Полюбуйтесь, новый военный заказ, – недовольно проговорил он, едва Звонарёв показался в дверях. – Да какой ещё! Винтовки, карабины, пулемёты! И всё срочно. И впрямь пахнет войной. Не было нам печали.
Тихменёв, вглядываясь в новые чертежи, думал о том, что война, судя по всему, неизбежна. И это сулило и ему, военному инженеру и генералу, большие неприятности.
Конечно, не фронт: для этого много строевых генералов, но сейчас посыплются военные заказы. Где взять квалифицированных рабочих? Одних мобилизуют, другие бунтари. Он сам видел вчера, как рабочие вступили в столкновение с полицией. Не испугались, не побежали. Тихменёв совсем расстроился и взглянул на Звонарёва, ища в нём сочувствия.
– Что это вы, голубь мой, нос на квинту повесили? Или с дражайшей поругались?
– Если бы так… – И Звонарёв рассказал о печальных событиях этой ночи.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день![6] – огорчённо сказал генерал. – Какое несчастье! Надо немедленно вызволять Варвару Васильевну. А то время предвоенное. Кабы чего не вышло…
26 ноября (9 декабря по новому стилю) на Руси праздновали День святого Георгия. Он совпадал с завершением полевых работ, расчётов крестьян с помещиком и сбором податей. А в народе праздник получил название Юрьева дня или Егория Осеннего. Объединение русских земель и создание Московского царства привело к созданию единого свода законов. Это отразилось в Судебнике 1497 года.
Царь Иван III установил чёткое время перехода крестьян: неделя до Юрьева дня осеннего и неделя после. К этому сроку трудовой сезон в деревне заканчивался, и хозяйство не страдало от потери рабочих рук. Затяжная Ливонская война 1558–1583 гг. привела к разорению страны. Требовались срочные меры для восстановления хозяйства.
Началась перепись помещичьих земель с целью определить размер катастрофы. Поэтому в 1581 году переход крестьян был временно запрещён и введены «заповедные лета» – годы, когда крестьянин не мог по своей воле поменять место жительства. В конце XVI века экономические проблемы вынудили Бориса Годунова вовсе отменить эти дни. Крестьяне не готовы были так легко отказаться от свободы: тут и там вспыхивали бунты, а многие бежали на юг, в вольные земли, или прятались у более крупных феодалов, предлагавших лучшие условия для жизни.
Звонарёв боялся расспросов и неискреннего сочувствия. Он хорошо знал, что чем больше человек оправдывается, тем больше его считают виноватым. И Звонарёв, видя не на шутку встревоженное лицо Тихменёва, с благодарностью воспринял деликатность генерала и его молчаливое понимание.
– Знаете что, дорогой… – медленно вымолвил Тихменёв. – У меня есть мысль: обратиться к нашему начальнику Главного артиллерийского управления Кузьмину-Караваеву. Он человек либеральный, весьма уважал генерала Белого и, конечно, постарается вам помочь. Тем более что сделать это ему совсем не трудно – его родной брат Кузьмин-Караваев – известный адвокат и член Государственной думы от кадетской партии.
Поздним вечером в осиротевшую квартиру Звонарёвых зашёл Краснушкин. Звонарёва он застал в Васиной комнате. Он сидел около стола, молча и устало перелистывая технический справочник и изредка взглядывая на Васю, который расположился на полу, среди разбросанных вещей, книг и тетрадей.
– Что это у вас? Никак, новый обыск? – спросил Краснушкин.
– Только своими силами, – басом ответил Вася. – На семейном совете решено Василия Зуева отправить по этапу. Подальше от всевидящих очей.
Краснушкин, пододвинув табуретку, сел напротив Звонарёва, взглянул в его напряжённые, спрашивающие глаза.
– Что я узнал о Варе? Пока очень мало. Сидит в предвариловке, числится за следователем Добужинским, по словам, весьма порядочным человеком… Но не огорчайся. Узнаем и побольше. Я уже нащупал преинтересную лазейку. Представь, я сейчас только что от самой красивейшей женщины нашего времени…
– Нашёл время шутить, – обиженно проворчал Звонарёв.
– А я и не шучу! В самом деле – от мадам Сухомлиновой, жены военного министра. Был у неё на консультации с профессорами Сироткиным и Введенским. Как видишь, болезнь не щадит и отменных красоток. Ежедневное наблюдение поручено Вашему покорному слуге, как наиболее талантливому, молодому и красивому…
– Иван Павлович, может вам нужен брат милосердия для процедур? – взмолился Вася, лукаво блестя глазами. – Даю слово – вылечим дамочку в два счёта.
– Конечно, только тебя с твоим веснушчатым рылом и не хватает! У неё, братец ты мой, амуры, почитай, почти со всеми великими князьями, с самим великим князем Сергеем Михайловичем, начальником артиллерии. Она – сила огромная. Подумайте только, бывшая киевская кокотка, а сейчас почти всесильная власть. Слух идёт, что её голубые глазки и белокурые локоны поразили сердце самого святого старца Гришки Распутина[7] – владыки всея Руси. Здесь не до шуток. Вот через неё и попытаемся действовать.
В 1905 году Распутин попал в столицу Российской империи. По его словам, было знамение – явилась Богоматерь, которая рассказала о болезни царевича Алексея, единственного сына императора Николая II, и приказала спасти наследника престола. Оказывая помощь больному гемофилией наследнику, Распутин приобрёл неограниченное доверие императрицы Александры Фёдоровны и императора Николая II. 30 декабря 1916 года Григорий Распутин убит заговорщиками, считавшими влияние Распутина гибельным для монархии.
Глава 3
Звонарёв вышел на берег Невы и долго бродил по набережной. Всходило солнце, порозовело ясное северное небо. Над рекой ещё висели космы белёсого тумана, сквозь который проступали очертания мостов и серых угрюмых зданий. А шпиль Петропавловской крепости уже поблёскивал, как золотой меч, вонзившийся в прозрачную лазурь небес. С шумом бились о гранит холодные невские волны. В редеющий туман вплетались чёрные дымки буксирных пароходов, медленно тащивших по реке вереницы тяжелогружёных барж. С каждой минутой улицы столицы становились всё более людными и говорливыми. Торопливо шагали к заводам утренние смены. Гулко цокали подковы ломовых лошадей. Озорничая и громко перекликаясь, неслись к типографиям стаи мальчишек-газетчиков. Пробуждаясь от сна, город наполнялся всё возрастающим гулом нового дня.
Звонарёв любил и белые ночи, и эту утреннюю пору, когда дыхание захлёстывают свежие, бодрящие речные ветры. Но сегодня он не испытывал того чувства подъёма, которое обычно вызывали в нём утренние прогулки.
Ветер казался каким-то ознобляющим и резким. Город выглядел неприветливым, чужим, холодным. На сердце лежала гнетущая тяжесть от мысли, что в этом городе за решёткой, в тюремной камере томилась Варя.
Из задумчивости Звонарёва вывел знакомый хрипловатый голос:
– Доброе утро, Сергей Владимирович! Что зажурились?
Звонарёв резко обернулся и увидел улыбающееся рябое лицо Блохина, щелочки его смеющихся глаз.
– Здорово, дружище. Откуда ты?
– Да вот вас поджидаю. Домой заходить не хотелось. Сами понимаете, Ваша квартира под наблюдением, а я могу только повредить Варваре Васильевне. Да ещё, сказать по правде, нянька ваша не дюже нравится, любопытная очень. Я бы её на Вашем месте турнул.
– Откуда ты знаешь о моём несчастье? – удивлённо спросил Звонарёв.
– Слухом земля полнится, – снова улыбнулся Блохин. – Пойдёмте сюда, в переулочек, накоротке поговорим…
Когда спустя некоторое время Звонарёв шёл на завод, шумный, деловой Петроград не казался ему уже таким неприветливым и чужим. На душе потеплело от участия верных и хороших людей.
«Как меняются люди! – думал Звонарёв в такт своим бодрым шагам. – Вот Филя Блохин. Давно ли он был горьким пьяницей и ругателем? Блохой, иначе и не звали. А сейчас? Откуда что взялось? Пить бросил, работает отлично, но главное не это, главное – внутренне очень изменился. И глаза стали другие – умные, размышляющие. Рассуждает трезво, логично, грамотно. Видно, что многое знает, но не всё говорит: «Цель в жизни вижу, ради неё и живу».
У него цель в жизни, а у тебя, Сергея Звонарёва, какая цель? Детей вырастить? Так это цель каждого человека. А что твоё сокровенное? Вот и не знаешь, что сказать. И выходит, что Блохин обогнал тебя в чём-то самом главном, что есть у человека в жизни».
И хотя это было горько сознавать, Звонарёв не ушёл от искреннего ответа самому себе. И эта прямота усилила радостное настроение Звонарёва. Он видел, что Варины друзья были настоящими людьми. Им можно было верить, раз они в трудную минуту подали руку помощи, прислали Блохина. «Освободить из тюрьмы сразу, конечно, трудно, – вспомнил он слова Блохина, – но поддержать Варвару Васильевну, переслать ей письма, передачи можно и сейчас». – «Что же, у вас и в тюрьме друзья?» – спросил он Блохина и услышал в ответ: «У нас везде друзья».
В тревоге и ожиданиях прошло несколько дней. И однажды в конце рабочего дня, когда Звонарёв уже собрался уходить домой, к нему заглянул Краснушкин и предупредил, что удалось добиться свидания с Варей.
На следующий день в установленный час они переступили порог угрюмой и неопрятной приёмной дома предварительного заключения.
Свидание продолжалось минут десять. Разговаривать пришлось через проволочную сетку, к которой подвели Варю. Выглядела она больной и усталой, но в глазах по-прежнему светились огоньки непреклонности и большой душевной силы.
– Здравствуй, Серёжа, – проговорила она приглушённо, с трудом сдерживая волнение. Улыбнулась, кивнула Краснушкину и снова остановила взгляд на лице мужа. Тот стоял перед ней бледный, нервно покусывая губы, чувствуя, как что-то душит горло.
– Как тебе тут, Варенька?
– Не сладко, но терпимо, – ответила Варя.
– Нам очень тяжело без тебя.
Варя спросила о детях. Подбородок её задрожал. Казалось, она вот-вот расплачется.
– Всё будет хорошо, Варенька, – сказал ободряюще Краснушкин. – О девочках не беспокойся. Они пока у Кати. Мы ведь знаем, что ты ни в чём не виновата.
– Будем верить в лучшее, – тихо отозвалась Варя. – Главное, держись ты, Серёжа. А я выдержу всё, что бы со мной не случилось.
Сергей Владимирович чувствовал, что Варе хотелось сказать ему многое, расспросить. Но что скажешь, когда тут же присутствует тюремный надзиратель? От еды она отказалась. Взяла тёплый платок и вязаную кофточку. Книги не разрешил брать надзиратель.
– Катя передала вам канву для вышивания, иголки и нитки, – сказал Краснушкин. – Возьмите. Это занятие поможет скоротать время.
– Никаких иголок! – буркнул надзиратель.
– Позвольте, почему же? – возмутился Краснушкин.
– Нельзя! Ни иголок, ни спиц. Только вязальные крючки.
Краснушкину пришлось согласиться.
Время свидания истекло. Короткое прощание. Варя не проронила ни слезинки. Ушла. Перед тем как исчезнуть за дверью, обернулась, кивнула:
– Не волнуйся, Серёжа, – и повторила слова мужа: – Всё будет хорошо!
В проходной их ждал следователь Добужинский.
– Вообще-то Ваша супруга держится молодцом, – обратился он к Звонарёву. – Вот только не пойму, почему она просит перевести её в одиночку.
– Я очень просил бы вас, господин Добужинский, удовлетворить желание моей жены, – сказал Звонарёв.
– Попытаюсь, – пообещал следователь.
Разговор зашёл об освобождении Вари на поруки под залог. Оказалось, что залог составит изрядную сумму – тысяч десять – пятнадцать.
– Бог мой! – ошеломлённо воскликнул Краснушкин. – Откуда же взять инженеру такие деньги?
– Есть ростовщики, – намекнул Добужинский.
– Похоже, что охранное отделение имеет с ними определённую связь, – едко проговорил Краснушкин. – А может быть и не только охранное отделение…
Добужинский метнул на него вспыхнувший гневом взгляд:
– Ваши намёки по меньшей мере оскорбительны, господин доктор. Размер залога устанавливаю не я, а прокуратура. В данном случае сумму залога назначит прокурор окружного суда.
– Вильгельм Фёдорович фон Валь?
– Он самый, – подтвердил Добужинский. – Поговорите с ним.
– С этим чинушей трудно поладить, – усмехнулся Краснушкин. – Но, как говорится, попытка не пытка.
Добужинский пригласил всех пройти в свой кабинет, находившийся в окружном суде. Полутёмная комната, выходящая окнами на тюремный двор. Массивная дверь, каменный, покрытый истёртым ковром пол, громоздкая печь в углу. Толстые стены и обрешёченные прочными железными прутьями окна мало чем отличали этот «кабинет» от обычной тюремной камеры.
Следователь отправился к фон Валю. Звонарёв и Краснушкин остались в обществе лысого юркого чиновника, усердно хлопотавшего над какими-то бумагами.
– Та, конечно, думаешь о деньгах! – сказал Краснушкин свояку.
Сергей Владимирович невесело взглянул на него.
– Представь себе, ты угадал.
– Не думай, деньги будут.
– Откуда?
– Кое-что наскребёшь сам. Расшевелим тёщу. Ну, и на меня можешь рассчитывать: отдам все свои сбережения.
«Какой же ты изумительный человек!» – подумал Сергей Владимирович о Краснушкине и молча, благодарно стиснул его руку.
Прошло не меньше получаса, прежде чем вернулся Добужинский. По его расстроенному виду Звонарёв понял, что разговор с прокурором был неутешителен.
– Заломил двадцать тысяч. Срок выплаты всей суммы недельный. Формально прокурор прав, такая сумма залога обеспечит явку госпожи Звонарёвой в суд в любое время, – сказал следователь.
Сергей Владимирович был подавлен.
– У меня нет возможности внести столько денег сразу.
– В таком случае ваша супруга останется в тюрьме, – равнодушно заметил следователь.
– Это мы ещё посмотрим! – горячо воскликнул Краснушкин.
«Несчастье, – говорит русская пословица, – не приходит в одиночку. Одна беда идёт, за собой другую ведёт». Так случилось и со Звонарёвым. Утром, зайдя к Краснушкиным проведать детей, он узнал, что Иван Павлович срочно был вызван в Закатальский полк, к месту своей новой службы. Уезжал близкий человек, кто был опорой Звонарёву все эти тяжёлые дни. Вместе с его отъездом исчезала надежда на скорое освобождение Вари.
– Поехал к Сухомлиновой, – в слезах рассказывала Катя. – О Варе всё хлопочет. Хоть бы о себе похлопотал…
Вечером Краснушкин зашёл проститься. В форме полкового врача он выглядел молодым, подтянутым и, как всегда, неунывающим и бодрым. Сел в кресло, положив руки на колени, осмотрел, будто прощаясь, квартиру, знакомые картины. Грустно улыбаясь, заметил, что без хозяйки дом сирота и что в их не очень-то весёлом положении разумнее всего было бы отправить Катю с детьми к тещё на юг.
– Но ведь ты знаешь мою милую половину, – ни в какую! Избалована. Прожила полжизни в Петербурге. Ни о каком отъезде слышать не хочет. Ну да поживём – увидим, всё образуется.
И уже прощаясь, мягко, с чуть лукавой улыбкой поглядев на Звонарёва, сказал:
– А тебе подарочек от Сухомлиновой, хоть ты и сомневался в её чарах. Прав-то оказался я: в нашей просвещённой монархии фаворитки подчас решают государственные дела.
И Звонарёв, не веря своим ушам от счастья, узнал, что прокурор снизил сумму залога до трёх тысяч и что в скором времени Варя будет освобождена.
Глава 4
В начале июля 1914 года в Петербург прибыл, наконец, президент Французской республики Раймон Пуанкаре[8]. Это был его второй визит в столицу Российской империи. Два года, отделявшие первый визит от второго, бывший адвокат вёл кипучую деятельность по подготовке войны против Германии, укреплял франко-русский военный союз, чем и снискал себе мрачное прозвище «Пуанкаре-война». Он знал, что его воинственный пыл импонировал крупной буржуазии и клерикалам, и поэтому с особым рвением старался разжечь мировой пожар. Это усердие помогло ему занять пост премьер-министра, а затем стать и президентом.