– А теперь, – продолжал молодой человек, – ради Аллаха умоляю тебя, о царь правоверных, ускорь смерть мою в искупление убийства, так как в противном случае я боюсь, что убитая потребует возмездия в день Страшного суда, потому что, вернувшись домой, незаметно бросив тело в Тигр, я застал старшего своего сына в слезах, хотя он не мог знать, что я сделал с его матерью.
– О чем ты плачешь? – спросил я.
– Я взял у матери одно из яблок, – отвечал он, – и побежал с ним играть на улицу с братьями, а какой-то высокий черный раб вырвал его у меня и спросил, откуда у меня такое яблоко? Я отвечал, что отец ездил за ним и привез его из Эль-Башраха для матери, потому что она больна, что он купил три яблока за три червонца, но он все-таки взял яблоко и ударил меня из-за него.
Услыхав этот рассказ сына, я понял, что раб налгал на дочь моего дяди и что она была убита несправедливо, и в то время как я горько плакал о том, что я сделал, ко мне пришел дядя мой и ее отец; я рассказал ему, что случилось, а он сел и горько заплакал. Мы пять дней горевали и плакали и горюем до сегодняшнего дня. Ради чести твоих предков ускорь мою смерть, для того чтобы я мог искупить это убийство.
Халиф с удивлением выслушал рассказ молодого человека.
– Клянусь Аллахом, – сказал он, – что я не казню никого другого, как лживого раба, так как молодого человека я могу оправдать. Приведи ко мне, – продолжал он, обращаясь к Джафару, – этого негодного раба, причину всего несчастья; а если ты не приведешь его, то будешь казнен вместо него.
Визирь заплакал и пошел, говоря:
– Ну, откуда я возьму его? Не всегда же мне удастся так счастливо отделаться, как в последний раз. Из этого дела не вывернешься, но если Аллах помог мне в первый раз, то поможет и во второй. Клянусь Аллахом, я трое суток не выйду из дому, и Истинный, да прославится имя Его, сделает то, что найдет нужным!
Таким образом он трое суток пробыл у себя дома, а на четвертый позвал кадия, и сделал завещание, и со слезами стал прощаться со своими детьми, когда явился посланник халифа и сказал ему:
– Царь правоверных страшно на тебя гневается и послал меня за тобою. Он поклялся, что сегодняшний день не пройдет без того, чтоб он не казнил тебя, если ты не приведешь к нему раба.
Услыхав это, Джафар заплакал, и дети его заплакали вместе с ним. Он простился со всеми детьми и затем стал прощаться после всех со своей любимой дочерью. Он любил ее более других детей и, прижимая ее к своей груди, заплакали при мысли, что навеки расстается с нею. Прижимая ее к себе, он почувствовал, что в кармане у нее лежало что-то круглое.
– Что это у тебя в кармане? – спросил он.
– Яблоко, отец, – отвечала она, – наш раб Рейган принес его мне, и я ношу его уже четыре дня; он не отдавал мне его, пока я не дала ему двух червонцев.
Услыхав рассказ о рабе и яблоке, Джафар страшно обрадовался и, поблагодарив Аллаха, приказал привести раба к себе.
Когда раба привели, он спросил:
– Откуда ты взял это яблоко?
– О хозяин, – отвечал он, – пять дней тому назад я шел по городу и, проходя по небольшой улице, я увидал игравших детей, и у одного мальчика в руках было это яблоко. Я отнял яблоко и ударил мальчика, а он заплакал и сказал: «Это яблоко моей матери, она больна и просила, чтобы отец достал ей яблок, а он ездил в Башрах и привез ей три яблока, за которые заплатил три червонца, а я утащили яблоко поиграть». Он снова заплакал, но я, не обращая на него внимания, взял яблоко и принес сюда, а моя маленькая госпожа за два червонца купила его у меня.
Услыхав это признание, Джафар не мог надивиться, открыв, что все эти неприятности и убийство женщины причинены его рабом, и, взяв раба с собой, он отправился к халифу, который приказал изложить всю эту историю на бумаге и обнародовать ее.
– Не удивляйся, о царь правоверных, этой истории – сказал ему Джафар, – так как она нисколько не удивительная история визиря Нур-Эр-Дина и брата его Шеме-Эд-Дина.
– Может ли быть, – сказал халиф, – какая-нибудь история удивительнее этой?
– О царь правоверных, – отвечал Джафар, – я могу рассказать ее тебе только под тем условием, что ты освободишь раба моего от смертной казни.
– Дарю тебе его кровь, – отвечал халиф.
И Джафар начал свой рассказ таким образом.
Нур-Эд-Дин и его сын и Шемс-Эд-Дин и его дочери
– Знай, о царь правоверных, что в Каире[92] был султан[93] справедливый и милостивый, у которого был умный и образованный визирь, отлично знавший дела и умевший управлять страной. У визиря, человека уже престарелого, было два сына, как два ясных месяца. Старшего звали Шемс-Эд-Дином, а младшего – Нур-Эд-Дином, но последний превосходил первого своей красотой и миловидностью. Красивее его человека в то время не было, и слава о его красоте разнеслась по всем окрестным местностям, так что многие приезжали издали только для того, чтобы взглянуть на него. Случилось так, что отец их умер, и султан, горюя о нем, увидал его двух сыновей, полюбил их, одарил почетной одеждой и сказал им, что они будут занимать положение отца. Они очень обрадовались и поцеловали прах у ног султана. Окончив церемонию откланивания[94], продолжавшуюся целый месяц, они вступили в должность визирей, условившись понедельно, по очереди, занимать этот пост. Когда же султан отправлялся путешествовать, то он брал одного из братьев с собой.
Один раз вечером султан заявил, что на следующий день он желает ехать путешествовать, и на этот раз с ним должен был отправиться старший брат. Всю эту ночь братья проговорили.
– Как мне хотелось бы, о брат мой, – сказал старший, – чтобы мы могли жениться в один и тот же день.
– Поступай, как знаешь, о брат мой, – отвечал младший, – и я соглашусь со всем, что ты пожелаешь.
Таким образом они условились.
– Если Аллах, – сказал старший, – постановил, что мы женимся в одно время, и жены наши родят в один день, и у твоей жены будет сын, а у моей – дочь, и мы женим их, так как они будут двоюродными братом и сестрой.
– А что же, о брат мой, – сказал Нур-Эд-Дин, – потребуешь ты от моего сына в приданое твоей дочери?
– Я потребую от твоего сына, – отвечал он, – в приданое моей дочери три тысячи червонцев, три сада и три фермы, и если молодой человек захочет сделать другое условие, то это не будет достойно его.
– Как, – вскричал Нур-Эд-Дин, услыхав это требование, – ты требуешь такого приданого от моего сына? Да разве мы не братья, оба не визири и не облечены в одно и то же достоинство? Тебе следовало бы предложить дочь свою моему сыну без всякого вознаграждения, так как тебе должно быть известно, что мужчина выше женщины, а мое дитя – мальчики, и, следовательно, от него будет продолжаться наши род, а не от твоей дочери.
– Что ты говоришь о ней? – спросил брат.
– Что не от нее будет продолжаться наш благородный род, – отвечал Нур-Эд-Дин. – Но ты, кажется, – продолжал он, – хочешь поступать со мною, как поступают с покупателями, от которых хотят отвязаться. Чтобы отвязаться от покупателя, купцу следует запросить слишком высокую цену.
– Я вижу теперь, – сказал Шемс-Эд-Дин, – как ты поступаешь нехорошо, возвеличивая своего сына перед моей дочерью. Ты лишен, несомненно, здравого смысла и добрых намерений, если решаешься упоминать, что мы оба облечены в одно и то же достоинство, точно ты не знаешь, что я из сожаления к тебе пригласил тебя разделять со мною обязанности визиря, для того чтобы ты помогал мне? Но говори, что хочешь, раз что ты выразился так, то, клянусь Аллахом, я не выдам своей дочери за твоего сына, хотя бы ты предлагал мне за нее вес ее золотом.
Услыхав это заявление брата, Нур-Эд-Дин пришел в ярость и сказал:
– Я не женю своего сына на твоей дочери.
– А я не возьму его в мужья для нее, – отвечал Шемс-Эд-Дин, – и если бы я не отправлялся теперь в путешествие, то сделал бы с тобою такую вещь, которая послужила бы предостережением для других, но вот когда я вернусь, то Аллах поступит по своему усмотрению.
Услыхав это, Нур-Эд-Дин страшно рассердился, и жизнь ему стала не в жизнь, но он скрыл свои чувства, и оба брата провели остаток ночи порознь; а на следующее утро султан отправился в путешествие и двинулся в сопровождении визиря Шемс-Эд-Дина к стране Дирамид.
Нур-Эд-Дин провел эту ночь в состоянии страшной ярости и с наступлением утра, встав и прочитав утренние молитвы, отправился в свою комнатку, взял оттуда два мешка и наполнил их золотом, думая о словах брата и о его презрении и гордости, выказанной им, он повторил такие стихи:
Он приказал одному из молодых людей оседлать ему пятого мула, большого и рысистого. Мула оседлали в золотое седло, со стременами из индийской стали, и покрыли его богатым бархатным чепраком, и разряженный мул стал походить на нарядную невесту. Кроме того, он приказал положить на седло шелковый ковер и коврик для молитвы[95], а под ковры положить мешки с деньгами. Когда все было готово, он сказал молодому человеку и своим рабам:
– Мне хочется проехать для своего удовольствия за город, к провинции Калюб, и я буду отсутствовать двое суток. Никто из вас со мною не поедет, так как у меня на душе тяжело.
Сказав это, он поспешно сел на мула и, взяв с собой небольшой запас съестного, выехал за город и поехал по направлению к равнине. В полдень он выехал в город Бильбейс, где он остановился, чтобы отдохнуть и дать отдых мулу и покормить его. Он приобрел в городе себе съестного на дальнейший путь и взял корма для мула, уложив все, отправился далее и в полдень следующего дня выехал в Иерусалим. Тут он снова остановился; чтобы отдохнуть самому и дать отдохнуть мулу и покормить его. Он снял мешки и, разостлав ковер, положил их себе под голову, и заснул, не переставая сердиться. Проспав всю ночь, он утром снова сел на мула и погонял его до тех пор, пока не приехал в Алеппо, где остановился в хане, и пробыл там три дня, чтобы дать отдых как самому себе, так и своему мулу, и подышать чудным воздухом этой местности. Пробыв три дня, он снова сел на мула и поехал далее, пока не приехал в город Эль-Башрах. Лишь только он увидал, что начинает смеркаться, он тотчас же сошел в хан, где снял свои мешки с мула и разостлал ковер для молитвы, поручив мула вместе с седлом привратнику и приказав ему провести мула.
Привратник стал водить мула, и случилось, что визирь Эль-Башраха сидел у окна своего дворца и, увидав мула и его богатую сбрую и седло, подумал, что это животное непременно должно принадлежать какому-нибудь визирю или царю. Посмотрев еще раз внимательно на мула, он очень удивился и приказал одному из своих пажей привести привратника. Таким образом паж вышел и привел привратника, который поцеловал прах у ног его. Визирь, человек уже преклонных лет, сказал ему:
– Кто хозяин этого мула и каков он на вид?
– О господин мой! – отвечал привратник, – хозяин его молодой человек изящной наружности вроде купеческого сына, самого достойного и солидного вида.
Услыхав это, визирь встал и, сев на лошадь[96], поехал в хан, где представился молодому человеку, который, увидав его, тотчас же встал и, выйдя к нему, обнял его. Визирь, сойдя с лошади, поклонился ему и приветствовал его, и, посадив его подле себя, сказал ему:
– Зачем, о сын мой, прибыл к нам в город?
– Господин мой, – отвечали Нур-Эд-Дин, – я приехал из Каира, где отец мой был визирем и отошел в лучшую жизнь, – и он сообщил ему все, что с ним произошло, до самых малейших подробностей, прибавив: – Я решился, что не вернусь до тех пор, пока не увижу все города и страны света.
– О сын мой, – отвечал визирь, – не следуй своей прихоти, чтобы не подвергать жизнь свою опасности, так как страны обширны, и я боюсь за тебя.
Сказав это, он приказал положить мешки опять на мула, как приказал положить и ковер для молитвы и шелковый ковер, и взял Нур-Эд-Дина с собой к себе домой, где поместил его в парадные комнаты, и обращался с ним с почетом и добротой, и, почувствовав к нему сильное расположение, сказал:
– О сын мой, я стал стариком, а сыновей у меня не было, но Аллах благословил меня дочерью, которая не уступает тебе в красоте. Я отказывал всем просившим ее руки, но теперь я так полюбил тебя, что спрашиваю: не хочешь ли ты взять дочь мою к себе в услужение и сделаться ее мужем? Если ты на это согласишься, то я съезжу к султану Эль-Башраха и скажу ему: «Это сын моего брата». И я представлю тебя ему для того, чтобы ты сделался визирем после меня, а я буду жить у тебя дома, так как я стар. Нур-Эд-Дин, услыхав это предложение визиря Эль-Башраха, опустил голову и затем отвечал:
– Слушаю и повинуюсь.
Визирь порадовался его согласию и приказал слугам приготовить парадный обед и убрать большую приемную комнату, предназначенную для приемов высоких гостей и эмиров. Затем он собрал своих друзей, пригласил первых сановников и купцов Эль-Башраха, и когда они все собрались, он сказал им:
– У меня был брат, визирь в Египетской стране, и Аллах благословил его двумя сыновьями, а меня, как вам известно, он благословил дочерью; теперь брат мой желает, чтобы я выдал дочь свою за одного из его сыновей, и на это я выразил свое согласие, и когда она достигла необходимым для брака лет, он прислал ко мне одного из своих сыновей, вот этого молодого человека. Он только что приехал, и я желаю заключить брачное условие между ним и моей дочерью, для того чтобы они познакомились у меня в доме.
– Ты поступаешь отлично! – отвечал он.
После этого они выпили сахарного шербета, и пажи опрыскали везде розовой водой, и гости разошлись. Затем визирь приказал своим слугам проводить Нур-Эд-Дина в баню, дал ему свою лучшую одежду[97] и послал ему простыню, чашку, посуду с духами и все, что ему нужно. Выйдя из ванны, он оделся и стал красив, как ясный месяц. Сев на своего мула и вернувшись во дворец, он явился к визирю и поцеловал его руку. Визирь же приветствовал его, сказав:
– Вставай и иди на сегодняшнюю же ночь к своей жене, а завтра я отправлюсь с тобой к султану, и да пошлет тебе Аллах всякую радость и счастье.