После этого он прочел следующие стихи:
Услыхав эти слова, молодая женщина засмеялась над своим гневом. Затем, подойдя к мужчинам, она сказала: «Расскажите нам ваши биографии, так как жить вам остается не более часа. Если бы вы не были, по-видимому, людьми высшего сословья, то я ускорила бы ваше наказание».
– Горе тебе, Джафар, – сказал халиф, – скажи ей скорее, кто мы такие, а иначе она убьет нас.
– И поделом нам, – отвечал он.
– Шутить в такое серьезное время не приходится, – продолжал халиф, – всему свое время.
– Вы братья? – спросила хозяйка, подходя к нищим.
– Нет, – отвечали они, – мы только бедные чужестранцы.
– Ты родился кривым на один глаз? – спросила она одного из них.
– Нет, – отвечал он, – но я лишился глаза вследствие одного очень странного происшествия, и рассказ об этом мог бы послужить уроком человеку, обращающему внимание на предупреждения.
Она обратилась с тем же вопросом и ко второму, и к третьему нищему и получила от них такой же ответ, как и от первого.
– Все мы, – прибавили они, – из разных мест, и истории наши весьма замечательны.
– Каждый из вас, – продолжала она, глядя на них, – расскажет мне свою историю и причину его появления здесь и затем очнется хорошенько и пойдет своей дорогой.
Первым подошел носильщик и начал так:
– Я – носильщик, госпожа моя! – и вот эта покупательница наняла меня и привела меня сюда, а то, что случилось здесь со мною, вы знаете очень хорошо. Вот и вся моя история, и да будет над вами мир.
– Ну, так приди хорошенько в себя и отправляйся.
– Клянусь Аллахом, – отвечал он, – я не уйду до тех пор, пока не выслушаю истории своих товарищей.
Первый нищий подошел и рассказал следующее.
Первый царственный нищий
– Знай, госпожа моя, причину, почему я выбрил себе бороду и почему потерял один глаз. Отец мой был царем, и брат у него был тоже царь, живший в другой столице. Случилось-таки, что мать моя родила меня как раз в тот же самый день, когда родился сын у моего дяди; и прошло много лет и много дней до тех пор, пока мы не сделались взрослыми. В продолжение нескольких лет я имел обыкновение ездить в гости к своему дяде и гостить у него по нескольку месяцев; и в один из моих приездов двоюродный брат мой принял меня с большим почетом; он заколол для меня барана, нацедил вина, и мы сидели и распивали, а когда вино стало действовать на нас, то он обратился ко мне с такими словами:
– О сын моего дяди, мне нужна твоя помощь в деле, для меня весьма важном, и, прошу тебя, не протестуй против того, что я хочу сделать.
– Я совершенно к твоим услугам, – отвечал я; и он заставил меня дать ему страшную клятву, после чего он на некоторое время удалился, а затем вернулся с женщиной, покрытой украшеньями, раздушенной и одетой чрезвычайно богато. Оставив женщину позади себя, он посмотрел на меня и сказал:
– Возьми эту женщину и отправляйся на кладбище, – он рассказал мне, где находилось это кладбище, и затем прибавил: – войди туда и жди меня там.
Я не мог возражать ему и не мог не исполнить его требования вследствие данной мною клятвы: поэтому я взял женщину и отправился с нею на кладбище. Там мы посидели немного, и вскоре пришел мой двоюродный брат и принес с собой чашку с водой, мешок с замазкой и небольшое долото. Он подошел к могиле, находившейся посреди кладбища, и долотом разъединил камни, которые сложил в сторону, затем, раскопав землю тем же долотом, он докопался до небольшого плоского камня и, подняв его, открыл небольшую лестницу. Подозвав к себе женщину, он сказал ей:
– Исполняй свое желание!
Женщина спустилась с лестницы, а он, взглянув на меня, сказал:
– О сын моего дяди, доверши свое благодеяние и, когда я спущусь вниз, заложу опять этот камень, засыпь землей, как было прежде, затем смешай эту замазку с водой и замажь могильные камни в том виде, в каком они лежали первоначально, так чтобы никто не заподозрил, что это недавно открывалось. Я целый год готовился к этому, и, кроме Бога, никто этого не знал. Так вот чего я требую от тебя. Дай Бог, чтобы друзья твои не были лишены твоего присутствия, о сын моего дяди! – прибавил они и с этими словами опустился вниз.
Когда он исчез из моих глаз, я заложил отверстие плоским камнем и сделал все так, как он просил, и привел могилу в ее прежнее положение; после чего я вернулся в дом дяди, уезжавшего на охоту. Проспав эту ночь, я стал раздумывать утром о том, что произошло между мною и моим двоюродным братом, и раскаялся в том, что я сделал для него, когда раскаяние было уже бесполезно. Отправившись на кладбище, я стал искать могилы, но найти ее не мог. Искал я без устали до самой глубокой ночи и, не найдя, вернулся во дворец, не зная, что сталось с моим братом, я перестал от тревоги и есть, и пить и впал в страшную тоску. Горевал я всю ночь до утра и снова отправился на кладбище, раздумывая о поступке своего двоюродного брата и раскаиваясь, что я помогал ему. Я осматривал все могилы, но той, которую я искал, не находил. Таким образом в продолжение семи дней искал я совершенно бесполезно[70].
Тоска моя усиливалась до такой степени, что я чуть не сошел с ума, и чтоб успокоиться, поехал обратно к отцу; но лишь только я подъехал к заставе, как на меня бросились люди и связали меня. Я был тем более поражен, что отец мой был султаном города и связали меня наши дворцовые слуги. В душе я страшно испугался и подумал: что могло бы случиться с моим отцом? У людей, связавших меня, я спросил, что значит такое обращение со мной; но они мне ничего не отвечали до тех пор, пока один из них, служивший мне лично, не сказал:
– Счастье изменило твоему отцу, войска его от него отступились, и визирь убил его; а мы поджидали здесь, чтобы схватить тебя.
Они взяли меня, и я обмер, слыша, что случилось с моим отцом; и предстал перед визирем, убившим его.
Между мною и визирем давно существовала вражда, и вот по какой причине: я очень любил охотиться с самострелом, и однажды случилось так, что я стоял на крыше своего дворца и прицеливался в птицу, поднявшуюся над крышей дворца визиря. В птицу я не попал, а попал в глаз визиря и выколол его в силу предопределения рока, как говорит поэт:
Когда я выколол глаз визирю, то он ничего не мог сказать, потому что отец мой был царем. Вот почему он ненавидел меня; и когда я стоял перед ним со связанными руками, то он приказал отрубить мне голову.
– За что ты хочешь убить меня, – сказал я, – ведь я тебе ничего не сделал?
– Как ничего не сделал? Что же может быть хуже этого?! – вскричал он, указывая на свой глаз, выколотый мною.
– Ведь я сделал это нечаянно, – сказал я.
– Нечаянно? – отвечал он – ну так я сделаю это тебе нарочно.
Он приказал поставить меня перед ним, и когда меня подвели, то он ткнул пальцем и выколол мне глаз. И вот таким образом, как вы видите, я лишился глаза. Затем он приказал крепко связать меня и положить в сундук.
– Возьми этого человека, – сказал он палачу, – и вынес его за город, и там убей его, и брось его на съедение диким зверям.
Повинуясь этому приказанию, меня вынесли за город и, вынув там из сундука, связали руки и ноги, и палач хотел уже завязать мне глаза и убить меня, как я взмолился и закричал:
Палач, при отце занимавший эту же должность и нередко пользовавшийся многими благодетелями, услыхав эти стихи, вскричал:
– О господин мой! Что могу я сделать, ведь я слуга и должен повиноваться? Но, – прибавил он, – я оставлю тебе жизнь твою, только не возвращайся более в эту страну, а то ты погибнешь и погубишь меня. Поэт говорит:
Лишь только он сказал это, я поцеловал ему руки, но поверил в свое спасение лишь тогда, когда ушел от него. Потеря глаза казалась мне ничтожной в сравнении с той опасностью, от которой я избавился. Я тотчас же направился в столицу своего дяди и, придя к нему, сообщил ему о том, что случилось с отцом и каким образом я лишился глаза. Он горько заплакал и проговорил:
– Своим рассказом ты еще более усиливаешь мою тревогу и горе, так как двоюродный брат твой пропал, и я не знаю, что с ним сталось, и никто не может сообщить мне что-либо о нем.
Он снова заплакал и лишился чувств. Придя же в себя, он сказал:
– О сын мой! Потеря твоего глаза все же лучше потери жизни.
После этого я не мог более молчать о том, что знал о его сыне, и сообщил ему все, что произошло. Услыхав мой рассказ, он очень обрадовался.
– Покажи мне эту могилу, – сказал он.
– Клянусь Аллахом, – отвечал я, – я не знаю, где она, о мой дядя, так как я много раз ходил искать ее и не мог узнать.
После этого мы пошли вместе с дядей и смотрели на кладбище во все стороны, наконец, могилу я нашел, что нас обоих очень обрадовало. Мы вместе с ним сняли надгробные камни и землю и подняли плоский камень, после чего спустились с пятидесяти ступеней. Внизу оказалась такая мгла, что у нас заболели глаза. Дядя, чтобы избавиться от страха, тотчас же проговорил:
– И сила и власть присущи только Всевышнему, великому Богу.
После этих слов мы пошли дальше и очутились в комнате, наполненной мукой, зерном и различными припасами; и там же мы увидали ложе за задернутой занавеской. На этом ложе лежали рядом сын дяди и женщина, спустившаяся вместе с ним, превращенные в черный уголь, точно сгоревшие от огня. Увидав это зрелище, дядя плюнул сыну в лицо и вскричал:
– Ты заслужил это, несчастный! Это наказание в этом мире, а тебя еще ждет более сильное наказание на том свете, – прибавил он, ткнул его ногой.
Удивленный таким поступком и сожалея брата и его спутницу, превращенных в уголь, я вскричал:
– Ради Аллаха, о мой дядя! Умерь гнев в твоем сердце. Я поражен, видя, что случилось с твоим сыном, и не могу понять, каким образом твой сын и эта женщина обратились в уголь? Неужели тебе мало того, что видишь его в таком положении, и ты еще толкаешь его ногой?
– О сын моего брата! – отвечал дядя. – Мой сын с ранних лет воспламенялся страстной любовью к своей сводной сестре[71], и я запретил ему питать эту страсть, думая при этом, что теперь они еще дети, а когда вырастут, то могут совершить греховное дело, – и действительно, я вскоре услыхал, что они преступны, но не верил этому. Тем не менее я строго выговаривал ему и просил его поостеречься от поступка, на какой не решался никто до него и не решится после него, а иначе, говорю я ему, мы будем до конца дней наших опозорены среди царей, и дурная слава наша разнесется с караванами. Берегись подобного поступка, который заставит меня поднять на тебя руку и убить тебя. После этого я разлучил его с нею; но эта подлая женщина страстно любила его; и сам дьявол завладел ими обоими. Сын мой, увидав, что я разлучил его с сестрой, потихоньку устроил это подземелье и, перетащив сюда продовольствия, воспользовался моим отсутствием, так как я уезжал на охоту, и переселился сюда, но Истинный[72] – да будет прославлено Его совершенство и да святится имя Его – ревностно наблюдал за ними и спалил их огнем, в наказание на том свете будет страшнее и продолжительнее.
Он заплакал, и я заплакал вместе с ним.
– Ты будешь моим сыном вместо него, – сказал он мне. Я же, подумав о жизни, со всеми ее превратностями, об убийстве визирем моего отца, о захвате им его трона, о потере глаза и о странной судьбе своего двоюродного брата, снова заплакал.
Мы поднялись наверх и, положив плоский камень, и засыпав его землей, и сложив по-прежнему могилу, вернулись во дворец; но лишь только успели мы сесть, как услышали треск барабанов, звуки труб, военные крики, топот скачущих лошадей и увидали столбы поднимавшейся пыли. Мы смутились, не зная, чему приписать этот шум, а на вопросы царя последовал такой ответ:
– Визирь твоего брата убил как его, так и его солдата и телохранителей и неожиданно явился сюда, в город, со своей армией; а жители, не имея сил сопротивляться, покорились ему.
«Если я попаду к нему в руки, – подумал я тут, – то он убьет меня.»
Мне стало горько, и, думая о бедствии, обрушившемся на моего отца и мою мать, я не знал, что мне делать. Ведь если бы я показался в городе, то меня жители тотчас же узнали бы, и войска моего отца лишили бы меня жизни. Я не нашел другого способа избавиться от опасности, как сбрить себе бороду[73], и потому я сбрил ее и, переменив одежду, ушел из города и пришел сюда, в эту мирную обитель, в полной надежде, что кто-нибудь представит меня халифу, для того чтоб я мог рассказать ему свою историю и все, что со мной случилось. Сюда, в город, я пришел сегодня вечером и, остановившись в недоумении, не зная, куда направить стопы, я увидал этого нищего и, поклонившись ему, сказал, что я чужестранец.
– И я тоже чужестранец, – отвечал он; и в то время как мы таким образом говорили с ним, к нам подошел вот этот третий наш товарищ и, поклонившись нам, сказал, что он тоже чужестранец. Мы отвечали, что и мы чужестранцы. Таким образом мы пошли втроем и с наступлением ночи судьбой были занесены сюда, в ваш дом. Это и была причина, почему я сбрил себе бороду и лишился одного глаза.
– Ну, так очнись, – сказала ему хозяйка, – и отправляйся; но он отвечал, что не пойдет до тех пор, пока не выслушает истории других.
Все дивились его рассказу, а халиф сказал Джафару:
– Право, я не слыхал ничего, подобного этой истории, случившейся с этим нищим.
Тут выступил второй нищий и, поцеловав прах, начал свой рассказ.
Второй царственный нищий
– О госпожа моя! Я родился не с одним глазом, но история моя удивительна, и если ее написать, то она может служить уроком всякому. Я царь и царский сын, я могу читать Коран по семи различным способам; я занимался различными науками под руководством разных профессоров, учился науке о звездах[74] и поэзии и так преуспевал во всех науках, что далеко опередил людей нашего времени. Почерк мой считался образцовым, и слава моя разнеслась по всем странам, а историю мою узнали все цари. Царь же Индии, услыхав обо мне, просил отца моего позволить мне посетить его, послав ему при этом случае различные подарки и дары, приличные царю. Вследствие этого отец мой приготовил шесть кораблей, и мы плыли морем почти целый месяц, после чего высадились на берега, и, сняв с кораблей привезенных нами лошадей, мы нагрузили подарками десять верблюдов и пустились в путь; но вдруг поднялся столб пыли, разраставшийся перед нами до такой степени, что вскоре он покрыл перед нами все, затем немного погодя рассеялся, и мы увидали шестьдесят всадников, смелых, как львы, и поняли, что это были арабские разбойники. Увидав нас, с небольшой горстью людей и с десятью верблюдами, нагруженными подарками для индийского царя, они тотчас же поскакали на нас, опустив пики. Мы пальцами поманили их к себе и сказали: