Никита Самохин
Вопреки. Стихи
© Самохин Н. М., 2017
© ГБУК «Издатель», оформление, 2017
Былое не умирает
Когда читаешь пейзажную лирику Никиты Самохина, возникает подозрение, что двух прошедших веков русской поэзии просто не было. Не было – и всё.
Грядёт зима – пора забвенья.
Вся степь готовится ко сну
И ждёт снегов прикосновенья,
Чтоб в их зарыться белизну.
И хутора живут зимою,
Уже давно считая дни,
Когда метель седой каймою
Украсит чахлые плетни.
Когда были сложены эти стихи? В середине девятнадцатого века? Вполне возможно. В конце восемнадцатого? Почему бы и нет? Ни единой нынешней приметы, ни единого словесного выверта, который мог бы нам подсказать, что автор – наш современник.
«Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»
Сгоряча подумаешь, будто Самохин вырос в срубе в скиту и не знает, что «теперь повсюду дирижабли летят, пропеллером ворча, и ассонансы, точно сабли, рубнули рифму сгоряча»? Да знает конечно же! Никита – образованный, начитанный человек.
Тогда что это? Стилизация? Ни в коем случае! Стилизация – прежде всего подражание, а Никита, смею уверить, самобытен. Просто ценность для него представляет лишь то, что прошло проверку временем. Веками, а то и тысячелетиями. А современность… Что современность? Сегодня была – завтра нету. Ну покажите мне дирижабль! Нет их, где-то, говорят, летают, пропеллером ворча, но сам я не видел ни разу. А степь – вот она. И хутора. И плетни. И русская речь, которая, оказывается, и сейчас вполне способна обойтись без новоизобретённых побрякушек…
Стало быть, одна только любовь к золотому веку русской поэзии – и всё? Нет, не всё. Стоит стихам Самохина зародиться не в степи, не у костра, а так сказать, на стогнах городских, возникает в них чувство невероятной тоски. Даже любимая его зима – и та меняет качества.
Опять несносная метель
Пришла на улицы пустые…
Он не любит город, ему тягостно в городе. Но тут уж ничего не попишешь, такова философия поэта: чем дальше человек от природы и от прошлого, тем хуже человеку.
Таков Никита Самохин. Таким его надо принимать. Или не принимать. Это уж как кому понравится.
Было бы, однако, нечестно умолчать о другой стороне его творчества. Вот тут он вторгается в современность самозабвенно, очертя голову. Занозистый юный бунтарь, опровергающий одну прописную истину за другой.
Зачем Китай скрывает пирамиды?
Их – сотни! Но молчит страна дракона.
Или так:
Кто построил стену и когда,
И какая в том была нужда?
Не сомневаюсь, для Никиты это далеко не праздные вопросы. Но, на мой взгляд, его казалось бы простенькие старомодные пейзажи несут в себе куда более глубокую мысль, нежели оперённая рифмами полемика о том, против кого на самом деле возводилась Великая Китайская стена. Думаю, со временем Никита-лирик. Никита-философ возьмёт верх над Никитой-публицистом. С надеждой жду этого времени.
Евгений ЛУКИН,
член Союза писателей России
Встречай меня березами
«Растеклось на востоке утро….»
Растеклось на востоке утро,
Первым светом смывая тьму,
Как пшеничный сноп, златокудро
Зреет в юном сквозном дыму.
Но зорюют еще раины
В сладкой вязи последних снов,
И ковыль не поднял седины,
Чтоб узреть молодую новь.
Только сны не в ладу со мною,
Лишь порою мирит нас хворь.
Не прощалась она с луною
В предвкушенье медовых зорь.
«Дремлет ветр. Недвижна занавеска…»
Дремлет ветр. Недвижна занавеска.
Дремлет степь в удушливом плену.
Только россыпь мертвенного блеска
Травит душу пыльному окну.
Расползлось по хутору томленье,
Смазав марью шлях и курени.
И луна, обласканная ленью,
Улеглась на хрусткие плетни.
Тает ночка в куреве прозрачном.
Знать, к утру не сгинет пелена,
И зарю с безмолвьем буерачным
Мне встречать у пыльного окна.
«Развиднялось. Денница скользила…»
Развиднялось. Денница скользила.
Шлях дышал запотевшей травой.
Пробуждалась палящая сила,
Окаймляя восток синевой.
Мне куга снова что-то шептала
У дремливой, безмолвной воды,
И ракита, склонившись, роптала
На уныние знойной чреды.
Льется память прозрачной рекою,
Будто гнулась ракита вчера,
Но все чаще дымятся тоскою
Не знававшие степь вечера.
«Вечер грядет. Солнце к западу жмется…»
Вечер грядет. Солнце к западу жмется —
Медленно катится к яме ночной.
Может, под звездами пекло уймется,
Вняв колыбельной росы неземной.
Только не сладить с палящею силой
Всем хладнопесенным звездным хорам,
Если зарю поднебесье вкусило,
Жалуя волю горячим ветрам.
«Распахнулся апрель. Снова настежь ворота…»
Распахнулся апрель. Снова настежь ворота.
Пробуждается грязь в руслах сонных дорог.
И впивается ветер в кожурки болота,
Словно в белую стынь —
свет рифмованных строк.
Только шкура груба после долгого плена —
Обернулась подошва дубовой корой.
И не сгинут никак сгустки зимнего тлена,
Недовольные сретеньем с вешней порой.
«Снова поле на рассвете…»
Снова поле на рассвете
Наводнили голоса,
И на скошенном вельвете
Закиселилась роса.
Волглой прели поволока
Проняла сухую рань,
И на скатерти востока
Возлегла рудая стлань.
Поле в золоте захрясло.
Труд сплотил десятки рук.
Обнимает стебли вясло.
Сноп и ладен, и упруг.
Но пройдет заранок вскоре,
Заметя свои следы,
Чтоб воздвигнуть в желтом море
Завтра новый храм страды.
«Грядет зима – пора забвенья…»
Грядет зима – пора забвенья.
Вся степь готовится ко сну
И ждет снегов прикосновенья,
Чтоб в их зарыться белизну.
И хутора живут зимою,
Уже давно считая дни,
Когда метель седой каймою
Украсит чахлые плетни.
«Раскудрявился Дон своевольный…»
Раскудрявился Дон своевольный,
Пляшет зыбь в ледяной черноте.
И срывается берег бездольный,
Растворяясь в голодной воде.
Так и мне доведется однажды
Обрести неизбежный покой
И познать утоление жажды,
Став минувшим природы донской.
«Когда луна младая проступает…»
Когда луна младая проступает
На синеве, влекомой тишиной,
И наливное солнце выкипает,
Ложась на дно притворною блесной,
Робеет высь при встрече с темнотою,
Являя дня портвейновый закат.
И снова звезды грезят слепотою,
Чтоб ночью в бездну прыгать наугад.
Но утро вновь развеет чары власти
Безокой тьмы, отринув путы сна,
А из волны, исполненная страсти,
В рассветный час покажется блесна.
«Пахнуло степью на город спящий…»
Пахнуло степью на город спящий.
Девичьим цветом встревожен смрад.
Еще не выстыл асфальт кипящий
И не изведал ночных отрад.
Но стерты звезды и свет потушен.
Не терпит город степных штормов.
Он будет вечно уныл и душен,
Храня болото немых домов.
«Проснись, казак, услышав звень капели…»
Проснись, казак, услышав звень капели,
Глотая волю брошенных ветров.
И вздрогнет твердь застывшей колыбели,
Сорвав петлю дремоты с хуторов.
Но гнев отринь при встрече с пустотою.
И не чуждайся вспыхнувшей тоски.
Воскреснет степь, согретая мечтою,
Унылому забвенью вопреки.
«Застыл ноябрь за окном…»
Застыл ноябрь за окном,
Уснув на листьях мутной лужей.
Но снег живет грядущей стужей
И спеет в небе ледяном.
Теперь ему недолго ждать
Отрад в объятии сердечном
Земли, а после, в танце млечном
Кружиться, тлеть и трепетать.
«Заснула река разлихая…»
Заснула река разлихая,
Укрывшись огнями домов,
И дремлет деревня глухая
Под проседью теплых дымов.
Дичает к дороге тропинка
В бурьяновой этой глуши,
Но горстку рождает крупинка —
Забытая всеми глубинка
Забытой славянской души.
«Пали росы. Печет невозможно…»
Пали росы. Печет невозможно.
А не вышел ведь утренний срок!
Но крадутся ветра осторожно
По краям запыленных дорог.
Только солнцу плевать на их силы,
Пуще прежнего будет жара.
И зажгутся в объятьях Ярилы
Осторожные прежде ветра.
Дубовка
Встречай меня березами на склоне,
Пронзая беззаветной тишиной.
И я опять усну на робком лоне,
Укачанный знакомою волной.
А где-то в убаюканных глубинах
Дубравы будут ластиться ко дну,
Держа стихию русскую на спинах,
Судьбу давно имея с ней одну.
Приближусь к уцелевшему покою,
Как солнце всякий раз к обрыву дня,
Чтоб душу мне исполнила тоскою
Нетленная ушедшая родня.
«Седая пелена пленила степь ночную…»
Седая пелена пленила степь ночную
И грудится копной на лохмах ковыля.
Но встретила тепло завесу накипную
Испитая луной холодная земля.
Не нужно ей ни звезд, ни мертвенного света,
Чертогов надоел рисунок хохломской.
И ждет лишь одного обитель сухоцвета, —
Когда опять зима дарует ей покой.
«Вкушаю свежесть рощи белой…»
Вкушаю свежесть рощи белой
Под изумрудной сенью крон,
И дух весны живой и спелой
Теснит меня со всех сторон.
Но вот уже не за горами —
Купала, жаждущий костров,
И позабытая ветрами
Зола ленивых вечеров.
«Присмирели метели крылатые…»
Присмирели метели крылатые,
Пред весною почувствовав страх,
И купаются степи разлатые
В заблудившихся сирых ветрах.
Только лютень ленив и медлителен.
Власть едва ли ему надоест.
Будет холод настойчив и бдителен,
Чтоб не бросить излюбленных мест.
«Пестрила степь весенняя за Доном…»
Пестрила степь весенняя за Доном,
Некрашеной прельщая простотой
И птичьим растревоженная звоном,
Жила неистощимой суетой.
А я, пронзая дали жадным взором,
Стоял на супротивном берегу
И таял, переполненный простором
И чувствами к родному очагу.