«Дни человека, как трава; как цветок полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его» (Пс. CII, 15–16). – Эта судьба человека – судьба всего человечества.
Последняя улыбка человечества умершего сливается с первою улыбкою новорожденного, в этих напевах Таммузовых флейт.
Слова повторяются в песне, как звуки голоса в рыдании. Эти повторения утомительны для нас, но, может быть, для самих плачущих копится в них сила, подобная магической силе заклятий.
плачет богиня Иштар о Таммузе. Он – сын и супруг ее вместе, так же как Озирис – сын и супруг Изиды.
говорит своей возлюбленной, Сольвейг, умирающий Пэр Гюнт (Ибсен).
Кто из любивших не чувствовал этого неземного предела земной любви – материнской нежности в ласках возлюбленной? Мать и Невеста – две на земле, а на небе – Одна: одна Звезда любви, восходящая утром и вечером.
Все пронзительнее звуки плачущих флейт, все заунывнее:
Этим кончается все. Семь дней плача над гробом Человека Таммуза, как семь дней бури потопной над гробом человечества, а на седьмой – тишина.
повествует Ной-Атрахазис о конце потопа. «Все изошло из праха и все отыдет в прах» (Еккл. III, 20). Смерть человека – смерть человечества.
Но и воскресение человека – воскресение человечества.
Бог Эа, отец Таммуза, чтобы спасти гибнущий мир, вынуждает царицу ада, Эрешкигаль, освободить богиню Иштар. Об этом повествуется с тою же загадочною краткостью, с какою все вавилонские мифы касаются самого святого и тайного, связующего миф с мистерией. Ясно одно: на дне ада бьет родник Живой Воды. Эрешкигаль велит окропить этой водой богиню Иштар и вывести ее из ада.
Конец мифа утерян, кроме последних стихов:
О воскресении поют после плача и флейты Таммузовы.
И на другой шумерийской дощечке – та же воскресная песнь:
Вот, может быть, первая песнь человечества «клейким весенним листочкам», «росткам», natser, зеленеющим, после потопного половодья, когда вознесся от влажной земли благовонной пар, как дым от кадильницы:
О конце Таммузовых таинств мы ничего не знаем, но отчасти можем судить о них по концу позднейших таинств Адонисовых.
Когда, после семидневного плача, наступает тишина, то снимают с плащаницы восковое изваяние мертвого тела, с кровавою раною, омывают его водою, умащают елеем, облекают в багряницу, полагают во гроб; может быть, уносят, погребают; возжигают светильники и вдруг, в тишине, в полночь, слышится издали, от места погребения, исступленно-радостный клик: «Таммуз воскрес!» – «Великую обитель сени смертной ниспроверг!» – как сказано в молитве Мардуку-Таммузу. Это и значит: «Смертью смерть попрал».
«Сущим во гробах жизнь даровал».
Что воскресило Таммуза? То же, что Озириса: любовь. Любовь есть бесконечное утверждение личности не только по сю, но и по ту сторону смерти. Именно такою любовью и возлюбила Озириса-Таммуза Изида-Иштар: «Никто не любил тебя больше, чем я!» Как живого, любит и мертвого, ибо «крепка любовь, как смерть». Любовь нисходит и в смерть. В смерти любовь – Живая Вода на дне ада.
Если Бог един и личен, то не может не воскресить того, кто личен и един; если Бог есть любовь, то не может не воскресить любящего. «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?» Любовью жало смерти притуплено, победа ада упразднена.
Не только душу, но и тело. Весь человек живет, и умирает или воскресает весь, с душой и с телом.
Воскресшее тело родится из мертвого, как ягненок из чрева овцы, росток из семени. Не бессмертия души ищет Вавилон, а воскресения плоти: тайна воскресная для Вавилона, так же как для Египта, есть тайна животная, растительная, звездная – тайна всей космической плоти.
Вечной жизни живых ищет Гильгамеш и не находит; воскресения мертвых ищет Таммуз и находит.
Человек умер – умерло человечество: таков смысл Гильгамешева мифа, а смысл мистерии Таммузовой: человек воскрес – воскресло человечество.
На все человечество прошлое до начала времен еще не пришедший Сын Человеческий откинул две исполинские тени: одна – Озирис, другая – Таммуз. Разве это не чудо? Но вот, чудо еще большее: по тому, как движется тень человека, мы узнаем, что` человек делает; по двум теням еще не пришедшего Сына уже знает человечество от начала времен, чтó Он сделает.
Тени телу своему подобны во всем, кроме одного, что` мы сейчас даже назвать не умеем, ибо кто знает сейчас имя того, о чем сказано: «Крепка любовь, как смерть»? Смерть побеждает, воскресает Таммуз-Озирис тогда, когда соединяется с Иштар-Изидою, Жених – с Невестою. Женихом назван и Сын Человеческий; но не сходит за Ним в ад, не воскрешает Его Невеста.
Почему же именно здесь, в поле, в тайне Двух, между тенями и Телом – прерыв?
Хорошо ли видит наш глаз? Ведь если тайна Одного, личность, связана с тайною Двух, полом, то в предельном утверждении личности, Воскресении, эта связь не может быть прервана.
Вглядимся же пристальнее: не следует ли и в этом, так же как во всем остальном, тень за Телом?
Посмотрим, как совершается в Таммузе тайна Двух.
Тайна Двух в Таммузе
«Ложесна Твоя престол сотвори и чрево Твое пространнее небес содела», – поется в церкви песнь Пречистой Деве Матери.
Ложесна, женский стыд, для христианских девственников есть бездна ада, престол диавола. И вот, этот престол разрушен, Бог сошел в ад. Так оно и есть, не может быть иначе, если Непорочное Зачатие – истина. Там, где наши грешные очи смежаются, открываются очи святых и видят: в ложеснах – Бог.
Бог в ложеснах – последняя точка пути бесконечно длинного, темного, тайного. Весь Египет, Вавилон, Ханаан, Хеттея, Эгея, Израиль – весь Отчий Завет идет по этому пути.
Когда привратник вводит богиню Иштар в седьмые врата ада, то снимает «с ложесен ее покров стыда», subat palti ša zumriša.
Рождение-смерть есть закон пола; пол покрывается смертным страхом-стыдом, как ночь – днем, тот мир – этим. Вот почему снятие покровов – половое бесстыдство – есть смерть, а целомудрие – целость пола, целость личности – есть жизнь и, в последнем пределе, вечная жизнь – Воскресение.
На Вавилонскую башню, Zikkurrat, семиярусную, семивратную, восходит «божья невеста», enitu, жрица богини Иштар, и, когда, в седьмых вратах, снимается с ложесен ее покров стыда, несметные толпы молящихся падают ниц в благоговейном ужасе:
«Ложесна Твоя престол сотвори и чрево Твое пространнее небес содела!»
«Какая мерзость!» – вот наше первое чувство при этом совпадении древнего с новым. Безбожник Вольтер хохочет, а верующий в Бога Паскаль ужасается, но оба согласны в этом, и только в этом – в ощущении древней святыни, как мерзости. Тут вообще между нами нет споров; во всем разделяемся, воюем, но тут наступает мир: ни эллина, ни варвара, но все – «новая тварь», новый мир – антипод древнего. Религиозно-половое чувство древних богопротивно для нас, так же как для них – наша религиозно-половая бесчувственность. Центростремительная сила пола сделалась центробежною: чем когда-то все притягивалось, от того ныне отталкивается все.
Неощутимо, невидимо перевернулся мир на оси своей, и это величайший из всех переворотов, из всех «революций» величайшая.
Кости наши извела половая проказа, духовный сифилис, но мы молчим, стыдимся говорить об этом; так молча, в стыде и погибнем. Никогда не поймем, что пол есть место святое или проклятое, врата неба или ада, но глубина, а не плоскость. Всею своею тяжестью навалился на эти врата наш мир, наш ад, чтоб не открылись.
На одном ассирийском каменном конусе, посвященном богине Милитте (по-гречески Μίλιττα, по-вавилонски Mullittu, Родительница, Мать), изображен поклоняющийся жертвеннику жрец, а над жертвенником узкий параллелограмм, геометрическая фигура ктеиса (κτείς), женского стыда, и рядом – утренне-вечерняя звезда Венеры. Явлением звезды знаменуется то, что изображаемое действие происходит на небе, в трансцендентной области.
Может быть, и сама звезда есть огненный ктеис в темных недрах ночи, «Невесты с покрытым лицом».
«Каждый вавилонянин имеет свою печать», – сообщает Геродот. Вот почему дошло до нас такое множество этих печатей-цилиндров, из ляпис-лазури, яшмы, агата, корналина, халкедона, гематита, горного хрусталя и других камней. У каждого человека – свой камень, обладающий своею магией, особою, личною. Большею частью имя владельца вырезано на нем рядом с именем того бога, которому человек посвящен, и со сложными знаками, выражающими связь человека с богом, тоже особую, личную; и тут же, между звездами, лунным серпом и солнечным диском, т. е. опять-таки в небесной, трансцендентной, области, реет параллелограмм ктеиcа, женского стыда.
Так запечатлен каждою вавилонскою печатью пол в личности – тайна Одного в тайне Двух.
Что это значит, и зачем это нужно? А вот что, и вот зачем.
«Если жена отвратится от мужа своего и скажет ему: ты больше не войдешь ко мне, то испытать должно сокровенное: нет ли в чем вины ее перед мужем; и, если она непорочна, а муж нарушил закон, пренебрег ею, то никакой вины да не будет на ней: приданое свое может она взять обратно и возвратиться в дом отца своего». Это закон царя Гаммураби, от начала второго тысячелетия.
«Я – царь Гаммураби, единственный… Я показал людям свет… Путями мира вел их… И, дабы не угнетал сильный слабого, начертал я законы мои… Угнетенный да придет перед лицо мое, слова мои да услышит, и будет оправдан; да облегчится сердце его, и да скажет он: «Воистину, царь Гаммураби – отец народа своего», и да помолится обо мне от всего сердца Мардуку, богу моему».
Через сорок веков могли бы помолиться за царя Гаммураби честная женщина, Анна Каренина, и проститутка, Соня Мармеладова. Он один не сказал о них: «Мне отмщение, и Аз воздам», но, «наклонившись низко, что-то чертил перстом на земле», – не эти ли слова: «должно испытать сокровенное?» – «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень».
Да, царь Гаммураби имел право сказать: «Я показал людям свет».
Богиня Иштар – «Жена, облеченная в солнце», или «Божия Невеста», Enitu, на вершине вавилонской башни, зиккуррата, с темным треугольником ложесен: «Ложесна Твоя престол сотвори, и чрево Твое пространнее небес содела!»
Мы смотрим на этот треугольник или параллелограмм и ничего не понимаем. «Какая мерзость!» – хохочет Вольтер, ужасается Паскаль. Но ни хохот, ни ужас не помогают Анне Карениной и Соне Мармеладовой: одна кончает под поездом, другая – в кабаке, на Сенной. Не так ли кончит и вся наша «цивилизация»? «Я думаю: не можно ли эту цивилизацию послать к черту на рога, как несомненно от черта она и происходит?» (Розанов).