И вот конечная остановка. Я в Базеле, и мне нужно самому думать, что делать сейчас по выходе из вагона и вообще в этот день и дальше. <…>
Нахожу почту. Пытаюсь дозвониться в Москву. Все поочерёдно заказанные номера не отвечают. Дозваниваюсь лишь до Серёжи [Есаяна], разговариваю с Верой, прошу её позвонить вам. Она удивлена: «Откуда ты звонишь?» «Из Базеля».
Звоню Лизе в Цюрих. Такое же удивление. Ещё многих предстоит мне удивить в этот день. Обстоятельства обстоятельствами, но здесь не любят неожиданных визитов.
Пока всё. До свидания. Целую всех.
Игорь
Алик, поскольку я сейчас очень ограничен временем, то основные большие письма я буду писать тебе, а уж ты знакомь с ними всех наших общих друзей. Все письма будут пронумерованы, и копии их будут оставаться у меня, так что ты сообщай, если будет пропуск в номерах, какое письмо ты не получил, я вышлю его повторно.
Я буду стараться писать обо всём подробно, поскольку мне кажется, что это важно. Мы все там, в Москве, неточно представляем как здесь. Дело даже не в том: лучше – хуже, а просто неточно или вообще не представляем.
Например, мои представления, связанные со словом «галерея», были совсем иными, чем это оказалось на деле, по крайней мере в Цюрихе. Здесь это и по виду и по размерам – небольшой магазин, скорее книжный, в котором кроме книг, открыток (а этого такое изобилие!) по искусству, есть ещё эстампы картинок и иногда скульптура во дворе.
Кстати, в одной из галерей я увидел почти что работы Бори [Орлова] (металл, проволока, гипс) и рельефную графику почти как у Димы [Пригова]. В галереях есть обычно в продаже современные классики: Пикассо, Брак, Матисс, Дюфи, есть новые – Христо и др. Макс Билл делает очень красивые литографии.
Эту страничку письма я пишу в ожидании пригородного поезда. Более-менее научился ездить на них. Внутри они напоминают самолёт: алюминий, пластик, комфортабельные туалеты с бумагой (!) и бумажными полотенцами. Кстати, в маленькой Швейцарии всё очень просторно – вагоны, тамбуры, места в вагонах.
Кроме того, нужно знать, какую кнопку нажать, чтобы войти в вагон и выйти из него.
Шелковский – Романовской и Шимесу 30.09.76
Дорогие Марина и Павел!
Привет вам из Парижа, из того самого, настоящего! Получил две ваши открытки очень окольными путями и неожиданно, потому что адрес дал случайный, вы не должны были писать по нему. Чтобы я знал, что вы получаете мои письма, следите за нумерацией и сообщайте, что получили, что нет. Я не пишу «общих» писем, просто как-то лень одни и те же события описывать в каждом письме сначала до конца. Читайте друг другу те письма, что подлиннее. Рекомендую вам тоже ставить номера.
Проблемы Лимонова не внешние, а внутренние – я на таком же дне, что и он (а в цифрах – на большей глубине), но счастлив. Во-первых, потому что всегда был на дне, во-вторых, потому что считаю, что дело не в этом, важно внутреннее состояние. А в Париже кто только не голодал, всем шло на пользу, не то что в Москве.
Написать мне вам нужно столько, что не знаю, с какого конца приступать. Теперь у меня есть адрес, хоть и не собственный. Пишите.
Вчера бегу по улице, обхожу столики кафе, слышу сзади: «Игорь, Игорь!» Не может быть, чтобы меня. Оказалось: друг [Владимир Слепян], с которым не виделись 20 лет, он все эти годы здесь. Проговорили весь вечер в каком-то тихом тёмном ресторанчике.
Шелковский – Романовской и Шимесу 04.10.76
Дорогие Марина и Павел!
Вы подали хорошую мысль писать не письма, а открытки. Они будут быстрее доходить, поскольку облегчается работа третьего читателя, кроме того, при теперешней интенсивной жизни легче писать коротко, чем длинно, подробно. Собственно, это и будут длинные письма, но разбитые на эпизоды.
Интересную особенность ощущаю я здесь. Мне не кажется отсюда, что Москва очень далеко. Мы как будто смотрим в бинокль с разных концов. Вы – в тот, где всё видно маленьким и отдалённым (я это помню по себе), а я теперь всё московское воспринимаю как тут вот, рядом находящееся. Кажется, вот перейду пару улиц и попаду в Просвирин переулок, только пока не очень хочется. Это как тесный башмак или обруч на голове. Пока с ним ходишь – привык и не замечаешь. А как только снял – сразу чувствуешь облегчение: ах, так вот в чём было дело! Ведь всё это требует напряжения: то, что мы видим, слышим, воспринимаем ежедневно. Я уже не говорю про радио и пр. Каждое утро в мастерской я просыпался от того, что кто-то под окном матюгался или били ребёнка. Здесь этого нет и в помине, отношения между людьми совсем другие.
А город красив так, что и слов нет, в любое время дня и в любую погоду. Ничего ещё не пишу об искусстве – рано.
Нусберг – Шелковскому 05.10.76
Игорь, ну хорошо, что ты всё-таки написал, т. к. я уже начал НЕ хорошо думать о тебе… (я больше всего не люблю в людях: трусость, отсутствия способности ЦЕНИТЬ и БЫТЬ благодарным, и НЕОБЯЗАТЕЛЬНОСТИ). ПОНИМАЕШЬ?!………… Ну, ладно, всё-таки – написал. Я, естественно, рад (да и не сомневался – ты помнишь, что я тебе говорил на этот счёт?), что ты остался во Франции, но, старик, будь принципиален, не иди на «компромиссы» – против совести… ради нужды и пользы – т. к. это начало нравственного разложения; тот же Шемяка [Шемякин] – наглядный пример служения «дьяволу», под личиной: «служу людям и искусству» (я не столько против него, сколько против такой ПОЗИЦИИ людей, тем более если они обладают ещё – как Шемякин тот же – и способностями, и мастерством, и энергией и умением привлекать…).
Игорь, пойми меня, пожалуйста, правильно… Для меня жизненная позиция человека (нравственный облик) гораздо важнее, чем ум, талант и умение! Знаю, что ты уже влился в эту – готовящуюся – выставку и активно сотрудничаешь и с Зелениным, и с Шемякиным.
Естественно, как это обойти (я тебя… понимаю), и с Глезером. Почему ты мне об этой подготовке, о выставке (сроки, каталог, открытка, длительность её, сколько будет работать, объём работ и др.) – ни слова?! ПОЖАЛУЙСТА, найди часок – полчаса, и отпиши подробно, и как можно скорее. МОЖЕШЬ ТЫ это сделать или нет?!
Е. Терновский мне написал, что V. Maximov и др. друзья занимаются моим делом. Конечно, я верю В. Максимову – он крепкий и серьёзный, не мелочный человек, т. е. не мельчит. Но как всё медленно! Рогойский звонил опять госпоже Татищевой – она отказалась помочь (при мне он говорил с ней), якобы то да сё и пр. Смешно! Как будто она не понимает – думаю, что не понимает, – что речь идёт об увеличении всей предстоящей выставки почти на… ТРЕТЬ. Как В. Максимов «отреагировал» на эти рыжие слайды из Альпбаха, что ты передал ему?! Как тебе показался, Игорь, Е. Терновский?
Был ли у тебя разговор с Шемякиным обо мне или о тех работах – в основном питерских художников, которые я хотел бы представить на эту выставку? Был. Расскажи.
Сколько работ взял у тебя Шем. на выставку, а?!
Что с каталогом, когда последний срок подачи работ, когда точно открытие – вернисаж?!
Какое произвели впечатления кинетисты (сразу хочу напомнить тебе, что то, чем занимаются они – эти западные, в принципе не то, совсем не то, чем занимаюсь я и ты (разве не так?)) на тебя? Мы занимались примерно этим же в 1961–1965 годах, понимаешь?! Они делают «CINETIK ART».
Понимаю, каково тебе на 10 франков в день… Ну, вот, может быть, после выставки что-то купят и у тебя, а?
Сколько человек и кто состоит в оргкомитете этой выставки, кто отбирает работы и по какому принципу?! ПОЖАЛУЙСТА, Игорь, будь добр и любезен, ответь мне (для простоты и скорости) прямо по моим вопросам, и сразу же… МОЖЕШЬ?!
А о единстве и коллективной – дружной работе – меня ли призывал и укорял, а?! СМЕШНО! Но делать это надо с чистыми помыслами и действительно для людей, и уж потом, может быть, конечно, ЛЮДИ-МИР… тебе (мне, тебе, другому…) ВОЗДАСТ, понимаешь?! Воздастся… ЖДУ срочно ответа. Обнимаю тебя – ЛЕВ.
Шелковский – Нусбергу 11.10.76
Дорогой Лев!
Чёрт тебя побери, усомнись хоть немножко в своём всезнайстве и не будь столь категоричен. Очень многие здесь как сбесились – чуть чего сразу засучивают рукава: я ему набью морду, – и это довод людей, считающих себя интеллигентными. Ты всё время пишешь: я знаю, что ты… и т. д. и т. п. Ничего ты не знаешь.
Не возмущайся своим положением и не думай, что тебе никто не хочет помочь.
Ты сможешь быть в Париже 18 октября. Так мне сегодня сказала Эмилия Алексеевна (Татищева). В прошлую пятницу было принято решение о тебе. К концу недели его перешлют, и если будет задержка, то сообщат по телефону в Вену так, чтобы ты смог получить визу и купить билеты.
Последний срок подачи работ на выставку – 28 окт. У тебя останется на все твои дела ещё десять дней.
Теперь о выставке.
Я не «влился» и не «активно сотрудничаю». Зеленина я пока ещё не видел. С Глезером познакомился два дня назад. Ездил в Монжерон, посмотрел всё, что там собрано, принял участие в семейном обеде, где поговорили о том о сём.
Мишу Шемякина видел два раза. Второй раз совсем коротко, а в первый мы немного побеседовали, и он даже подарил мне свой альбом с дружеской надписью.
Выставка будет в Palais des Congré1 в начале 3 (?) ноября. Кто именно, сколько участников там будет, я не знаю. Я сначала хотел дать 2 работы, но Шемякин сказал, что лучше немного больше, так что, наверное, будет 5. Он на этой выставке художественный директор или что-то в этом роде, а кто оргкомитет и есть ли таковой, я не знаю. Когда я принёс для каталога свою фотокарточку (паспортную) и данные, то оказалось, что уже поздно. Каталог – большой и дорогой – уже запущен в издание, и все опоздавшие будут в каком-то дополнительном списке. Вот и всё, что я пока знаю об этом деле.
Глезер говорит, что эта выставка важна как подготовка к следующей, в Лондоне2, где всё будет поставлено на ещё более серьёзную ногу и помещение будет полностью музейным.
Может быть, на этой неделе по другому поводу увижу Глезера, Шемякина и Зеленина, но тебе уже написать не успею, приедешь, сам во всё включишься.
О тебе Шемякин сказал примерно так: хорошо, пусть даёт работы, мы их повесим на выставку. С Терновским ещё не знаком, так как никто нас ещё не познакомил. В синематеке случайно видел Синявского, но не решился подойти и заговорить с ним. Познакомился с двумя хорошими людьми: Аликом Рабиновичем (композитор, музыкант) и с Николаем Боковым (литератор, работает в «Русской мысли»).
Шелковский – Косолапову 15.10.76
Дорогой Саша!
Очень был рад получить твоё письмо и очень радуюсь тому, что у вас всё благополучно. Это очень приятно слышать, особенно на фоне того, что приходилось слышать и здесь, и в Москве.
Эмиграция во главе с Лимоновым развела такой скулёж, что уши вянут и руки опускаются. В Москве уже вообще все в панике, во-первых, потому, что каждое слово читают через увеличительное стекло, во-вторых, потому, что любят это состояние: быть в панике. А вот на днях разговаривал здесь с эмигрантом-художником: уехал в апреле и уже всё забыл, из‐за чего уезжал, брюзжит комсомольским голосом. Так же как там все слишком идеализируют Запад, так же здесь все начинают идеализировать прежнюю жизнь и слюни разводить. У меня сейчас было бы не меньше поводов для жалоб (какой-то я здесь полуголодный, и раковина ежедневно засоряется тараканами). Но это всё пустяки, в общем, я решился на этот шаг, очень доволен, что это сделал, и воспринимаю всё как должное, даже счастлив.
Как ты видишь по письму, я не в Цюрихе, а в Париже. Рассказывать всю историю во всех подробностях было бы слишком длинно, а вкратце произошло следующее. Моя жена прислала в Москву телеграмму, что хочет со мной развестись. Совершенно неожиданно и именно в тот момент, когда у меня были на руках все документы для выезда, кроме швейцарской визы.
Я собирался уехать через месяц – полтора, хлопотал насчёт вывоза работ, размышлял, что мне нужно взять с собой, как распорядиться остальным и пр. Пришлось бросить всё, добиться визы, купить билет и пуститься в приключения, которые продолжаются и по сей день. За два часа до выезда на вокзал мой приятель купил мне чемодан, в который мы побросали что под руку попалось. Все удачливые моменты с документами воспринимались как что-то нереальное, и только где-то после Западного Берлина я действительно поверил, что, кажется, уеду.
Неделю пробыл в Швейцарии у своего друга, затем (кончилась виза) уехал в Вену и после трёх недель жизни в Вене смог перебраться в Париж. Здесь я под опекой Толстовского фонда, который оплачивает мне комнату и даёт 10 франков в день на жизнь (8 фр. – вход на выставку, 2 фр. – билеты на метро туда и обратно).
Живу в Клиши (в том самом, где «тихие вечера») в заведении, громко называемом «Hotel de l’Avenir» (будущее). Видел бы ты это будущее.
Знакомлюсь со здешними русскими. Был у Максимова, Шемякина, Глезера, Коли Бокова, очень рад, что познакомился с Аликом Рабиновичем. Когда-то мы чуть-чуть виделись в Москве. Но здесь всё по-другому, лучше.
Ещё в Вене встретился со Львом Нусбергом, скоро он будет здесь, в Париже. Он мне показался симпатичен со своими замашками русского барина, выехавшего за границу (прилетел с борзой). Кроме того, он изрядно боевит.
Говорят, в Москве он производил худшее впечатление, но мы, наверное, все в Москве были хуже.
Париж настолько многообразен, что мне трудно говорить что-то определённое, я сейчас похож на слепого, ощупывающего слона, наверное, через какое-то время сложится более-менее ясная картина, но не сейчас.
Первое знакомство с французской культурой не вызвало страстного желания врастать в неё.
Посещение парижских галерей вызвало разочарование и мысль: всё в прошлом, хотя в Москве я обо всём имел довольно правильное представление и почти ни в чём не ошибся. Иногда мне казалось, что последняя интересная выставка, которую я видел, была в Москве, в мастерской Лёни Сокова в мае.3
Но, повторяю, это первое и субъективное впечатление. В общем, здесь легко дышится. Париж, несмотря на то что это очень старый город и бедный (в сравнении со Швейцарией), всё же очень и очень красив.
Я здесь много хожу по улицам и понемногу осваиваю парижское метро.
Русских художников здесь значительно больше, чем я думал. Сравнительно недавно приехал Эдик Зеленин и уже заключил контракты с галереями. Как-то в Монжероне у Глезера собралась такая компания бородачей, что как будто не уезжал из Москвы. Кто-то даже предложил скинуться по рублю. Время было позднее: палатка закрыта.
Видел здесь две керамические работы Саши Нежданова, и они мне очень понравились.
В ноябре в Palais des Congré организуется выставка русских художников.
Затем такая же выставка, но более тщательно подготовленная, намечается в Лондоне.
Глезер очень активен. Строит планы развертывания музея в изгнании. Я пока здесь новичок и лишь ко всему присматриваюсь.
Буду рад каждому твоему письму, тем более с информацией о жизни художников. Большой привет Люде, желаю вам успехов и всего хорошего. Игорь. <…>
Шелковский – Сидоровым 17.10.76
Дорогие Алик, Лида! Здравствуйте!
Не знаю даже, с чего начать. Алик, ты моя половина, оставшаяся там, юридическая и материальная, поэтому начну сразу со всех деловых вопросов.
Ты помнишь, как мы собирались. Похватали что под руку попалось, и вот теперь я живу с тем, что попалось, и, слава Богу, что хотя бы взял то, что взял (одежду, например, перочинный нож, маленький словарь и т. п.). В поезде я забыл зубную щётку и пасту, так что была проблема всё это купить плюс ещё ножницы, потому что я оброс. И дело не только в том, что в Вене я не знал языка и здесь тоже пока стесняюсь много говорить, дело в другом, в деньгах. Здесь всё, конечно, есть и всё сравнительно доступно, но не для меня сейчас. Ежедневно я имею сумму (причём ни за что, даром, поэтому и грех жаловаться), которая, очевидно, является прожиточным минимумом, т. е. на наши деньги примерно 1 р. 50. В Москве я и жил именно на такие деньги, особенно в досильвин период, и мне всегда их хватало, хотя нельзя сказать, что я не был стеснён этим обстоятельством. Например, пригласить гостей, даже на чай, – это уже несколько обременяло мой бюджет. <…> Но это было в Москве, где я всё знал и где у меня была в совершенстве отработанная техника такой жизни (геркулес, пшённая каша с подсолнечным маслом, творог, хлеб, молоко, квашеная капуста – всё сравнительно недорого). Другое дело здесь, где мне всему надо учиться заново, а на это требуется время. Что касается еды, то тех денег, которые я получаю, вполне достаточно, если обедать дома. Но здесь много всяких других статей расходов, которые несколько отличаются от московских. Например, транспорт, почта, телефон, бумага. Я получаю в день 10 франков, а дорога в Монжерон стоит 6,40, билет в музей или на выставку 6, 8 или 10, открытка с маркой 1,5. Разговор по телефону с Москвой – что-то около 23 франков. (Вот почему я и не звоню и пишу сравнительно редко.) (Впрочем, всего послал около 50 писем и открыток.) <…>