– Не боязно тебе, Гаврош, одному здесь каждую ночь? Мне бы не по себе было. А тебе, Никитос?
– Не знаю, – я представил, как бы я ночевал один на брошенных дачах, и от этой мысли непроизвольно повел плечами, – если бы никого чужих не было, не страшно бы было… а так неизвестно, кто бродит…
– Конечно, если б никого чужих не было, тогда не страшно, – согласился Олеся и, подув на картошку, откусил желтую мякоть.
– Не, все равно лучше тут, чем в подвале, – сказал Гаврош, – здесь все это время спокойно было, ни милиции, никого.
– А кто ж орал тогда ночью? – спросил я его. – Помнишь, ты говорил?
– Кто его знает, – ответил Гаврош, задумчиво грызя травинку. – Орал кто-то…
Я больше ничего не стал уточнять у Пашки. Олеся тоже не проронил ни слова, сидел и уплетал картошину с такой жадностью, словно его неделю морили голодом.
Наконец, Серега закончил жевать, бросил остатки кожуры в пламя и, отерев пальцы о столбик, на котором сидел, сообщил:
– Картошка сластит. Сейчас лето, а картошка сластит, пацаны, – Олеся взглянул на Гавроша. – Наверное, поэтому тебе на рынке ее вдоволь отваливают, картошка – мороженная. Где они ее заморозить умудрились? На улице лето, а картошка померзлая…
Гаврош ничего не ответил. Олеся потер ладошкой лицо, из-за чего у него на подбородке остался угольный след, залез в карман штанов и вынул из него кубик фруктовой жвачки. Развернув фантик, Олеся откусил третью часть и без слов передал остальное мне. Я в свою очередь откусил причитающуюся мне долю и тоже молча протянул остатки Гаврошу. Тот, выпятив губы трубочкой, подался вперед и, с шумом всосав жвачку, принялся громко, с удовольствием, чавкать. Привычка у Гавроша такая имелась – чавкать, как поросенок. Других дурных привычек за ним не водилось. Курение я, естественно, в расчет не беру, это само собою. Но мы с Олесей не обращали внимания на мелкие недостатки Гавроша. В отличие от отдельных взрослых, учителей, к примеру, или других командиров. В общем, всех тех, кто без конца поучать норовит, кто корчит из себя твоих родителей, словно сам является редким примером и образцом совершенства. Такие любят за чужой счет постывляться. Найдет в твоем поведении зацепочку и начинает тебя за нее теребить. Мытарит и мытарит бессовестным образом. Какой ты неправильный и навсегда во всем испорченный. А вот в их время все по-другому было. Мол, не такими они росли. Лучше! Во сто крат лучше! Даже в тысячу крат! С их слов судить – они в свое время все как один героями были и былинными витязями. Иные до того привяжутся – противно становится. Тьфу! И вправду захочется не такими, как они, вырасти. Вот мы и старались другими быть. Не сосредотачивали внимания на чавканье, издаваемом Пашкой. Положительных качеств у него ведь все равно больше. И к тому же куда более значительных качеств.
Гаврош за день до этого новость нам сообщил. Он задумал, как лето закончится, податься свою тетку Галину разыскивать. Не знаю, как Олеся эту новость воспринял, а я от Пашкиного известия чрезвычайно расстроился. Даже поначалу не мог с ним общаться. Так мне сделалось горько оттого, что он решил уехать от нас. Я ведь с людьми трудно схожусь, но если сдружился – все, считай на всю жизнь, до самой смерти. Я представить себе не мог, что нам с Пашкой придется расстаться и, возможно, больше никогда не увидеться. Он ведь за тысячи километров от нас с Олесей уедет. И еще скоро так: «Как лето закончится». А это значит, что меньше трех недель нам осталось. Я с тоскою посмотрел на Гавроша. Он откинулся на спину и, надувая жвачные пузыри, безмятежно разглядывал звездное небо. Затем я посмотрел на Олесю. Серега подхватил больную руку под локоть и любовался углями.
Вокруг сделалось совсем черно. Соседние постройки виднелись в сгустившейся ночи неясными темными чудищами. Даже самые близкие домики, и те были едва различимы. Смотришь на них изо всех сил, смотришь, и не можешь понять – то ли дом в том месте стоит, то ли просто мерещится. Наверное, это еще и потому мне так казалось, что мы сидели возле костра, и мои глаза привыкли к огню, а может, по иной какой-то причине…
Возле костра было горячо и уютно. Всю ночь можно было бы так просидеть. Я бы, например, запросто смог. Картошки навалом, сигареты есть, небо все в звездах, искры летят… Да только домой нужно было возвращаться. Я поднялся с кастрюли, на которой весь вечер мостился, и, перетаптываясь с ноги на ногу, чтобы размять затекший зад, вопросительно взглянул на Олесю. Про его намерения я не знал. Он, в отличие от меня, мог и до утра с Гаврошем трепаться. У него дома никто тревогу поднимать не будет, а мне – хочешь, не хочешь, – нужно бежать. Пока перейду через реку, пока до остановки дотопаю, затем автобусом. Недалеко, правда, при случае можно и пешком добежать.
Я уже собрался объявить, что ухожу, и тут Олеся поднялся со столбика и, отряхиваясь, заявил, что вместе со мной идти собирается. Мы быстро помогли Гаврошу затащить в дом матрас, щедро отсыпали ему сигарет, быстренько попрощались и по заросшей, едва приметной тропинке, продираясь через кусты, направились к дамбе.
На мосту мы шагали вдоль железного ограждения и смотрели на белые пенистые потоки внизу, которые с грохотом вырывались где-то под нашими ногами через открытые шлюзы. На середине дамбы я встал, навалился грудью на поручень и принялся глядеть на реку. Олеся тоже рядом устроился. Мы, когда по дамбе ходим, всегда на минутку, на две, останавливаемся с ним, чтобы полюбоваться рекой. Это даже у нас уже в подобие ритуала превратилось. Нравилась нам наша река. Странное дело, подумал я, зачарованно наблюдая за утекающим вдаль потоком, оказывается, в мире есть много обычных с первого взгляда вещей, которые способны доставлять радость. Например, сидеть у костра с пацанами, или вот смотреть на реку. И еще сколько всего.
Мы постояли немного, я уже собрался было дальше идти, но вижу, Олеся застыл, как истукан, и напряженно над чем-то раздумывает.
– Ты чего? – спросил я Серегу.
– Слушай, Никит, – сказал он, сталкивая рваным кроссовком в реку мелкие камешки, – я назад, к Гаврошу, вернусь. А то как он один? Шатается кто-то в округе, вопит диким голосом. Вдвоем сподручнее будет. Да и мне дома нечего делать. Матери, наверное, нет, бабка одна. Не пойду я домой.
Я кивнул ему, мол, понимаю. Долго мне с Олесей болтать некогда было, я пожал ему руку и заспешил к остановке. Добежав до светофора, я оглянулся: Сереги на мосту уже не было.
2. «Бог» курит «Мальборо»
Через день мы с Олесей забрели в центральную городскую библиотеку. Это он меня в нее затащил. Заняться нам было нечем, Гаврош подевался непонятно куда – ни на даче, ни на рынке его не было, – поэтому мы подались в единственное известное нам место, где можно было пробыть до самого вечера и откуда без причины не выдворят.
Бывать в библиотеке нам нравилось. Большие помещения и спокойная, величественная атмосфера кругом. Как в театре, только вход бесплатный. Мы проскользнули по широкой лестнице мимо вечно хмурой и подозрительной служащей, поднялись на третий этаж и, миновав комнату, в которой располагалось бессчетное количество ящичков с нанизанными на стальные стержни картонными карточками, проследовали в читальный зал.
В «читалке» было просторно и очень светло. В жару здесь обычно держится приятная прохлада, а в ненастье становится тепло и совсем по-домашнему. Благодать, в общем. Чистота, тишина, растения в горшках, журнальные столики возле оконной стены…
Мы по обыкновению заняли задние места, чтобы быть неприметнее, да и за остальными посетителями следить ловчее. Я люблю тайком подсматривать за другими людьми. В те моменты, когда они считают, что никто не видит, чем они занимаются. Не знаю почему, но мне это дело нравится. Такие интересные вещи можно про людей узнать, о которых во всеуслышание лучше не рассказывать. А Олеся обожает в библиотеке журналы разглядывать. Как только мы вошли в зал, он сгреб со стеллажа целую пачку глянцевых журналов и принялся их листать.
– Ты видел девчонок, вон за тем столом, – чуть слышно прошептал мне Серега.
Он сделал вид, будто бы изучает страницу, а сам глядел исподлобья в сторону двух девиц, что сидели через два стола впереди нас.
– Нет, не успел разглядеть, – также тихо откликнулся я. – А что?
– Та, которая справа сидит – хорошенькая. Симпатичная и аккуратненькая вся. Я ее тут уже третий раз встречаю.
– И чего?
– Ничего… так просто, – неопределенно ответил Олеся и снова уткнулся в страницу.
Я тоже взялся за журналы. Однако они мне мигом наскучили, сплошная реклама и только. Я без охоты пролистал несколько номеров и отложил журналы на край столешницы. Ничего занимательного. В основном сказки про красивую жизнь и истории про знаменитостей, большинство из которых наверняка были выдуманными. Олеся же все номера подробным образом изучил, потом собрал их в стопку, отнес на место и приволок другие. Вскоре, в «Пилигриме», на последней странице, он обнаружил кроссворд и, пихнув меня в бок культей, произнес заговорщицким шепотом:
– Наглый, попроси у тех девчонок карандаш или ручку, кроссворд разгадаем, – он мотнул головой в сторону двух соседок, на которых несколько минут назад мне указывал.
– Сам попроси, – прошипел я в ответ. Вечно он мною помыкать норовит. Мне не то чтобы было трудно выполнить его просьбу, нет, просто девицы были старше нас, скорее всего студентки или, в крайнем случае, старшеклассницы, поэтому я не знал, как правильно к ним обратиться. Стеснялся, если по правде сказать. Будь на их месте кто-то другой, к примеру, наши ровесницы, или взрослые женщины, я бы без церемоний попросил у них карандаш, а у этих… Может, Серега рассчитывал с моей помощью с девицами знакомство свести? – Сам спрашивай, – говорю, – а я не буду.
Олеся обиженно посмотрел на меня и принялся разгадывать кроссворд на глазок.
Через минуту он запутался в клетках и опять ткнул меня в бок. Намеренно больно. Я в ответ даже не взглянул на него. Тогда Серега демонстративно захлопнул журнал, поднялся и направился к девушкам. Я принялся с любопытством за ним наблюдать.
Не дойдя до девчонок пары шагов, Олеся вдруг стал, неуверенно поправил пальцами ворот футболки – он всегда, даже в невыносимую жару, надевает футболки с длинными рукавами, чтобы култышка в глаза не бросалась, – несколько секунд нерешительно потоптался на месте, затем с растерянным видом обернулся ко мне и понуро поплелся назад. Когда Серега опять опустился на стул, в мою сторону даже не посмотрел.
Я согласен, может, я и не совсем по-товарищески поступил, но с девчонками мне ни за какие коврижки разговаривать не хотелось. Хоть расстреляй меня. Вот приспичило ему этот чертов кроссворд решать! Вокруг вон сколько книг разных, а он за кроссворд ухватился. И теперь дуется на меня. И все из-за этих дурех. Я тут же почувствовал к ним острую неприязнь. К этим девицам. Прямо распирало меня. А что?! Большинство девчонок сами виновны, что мы к ним так относимся. С предубеждениями. Не нужно быть с людьми такими зазнайками. Высокомерными фифами. Тем более с нами весной уже был один случай. В тот раз Олеся попросил у такой же вот «аккуратненькой» зажигалку (она стояла в сквере с подружкой и дымила вовсю), так мерзавка зыркнула на Олесю в упор и отвернулась. Ни единого слова ему не сказала! Будто Олеси и не было! Будто он невидимка какой или насекомое мелкое. От этого нам так в тот раз паршиво сделалось. До дурноты аж! Не только Олесе, мне тоже. Мы потом до самого вечера всех на свете девиц ненавидели, смотреть на них не могли.
Раньше Серегу его внешность так не заботила. Даже когда его в школе разные гады дразнили. А тут я стал подмечать, он по этому поводу все чаще беспокоиться начал, хоть и вида старается не показать. Но мне ведь всё равно заметно, что и к чему. Шила в мешке не утаить, а от меня не спрятаться…
После неудачной попытки раздобыть карандаш Олеся тут же потерял интерес к кроссворду. Он отвернулся к окну и принялся яростно щипать растение, росшее на подоконнике в широком узорном горшке. Несколько длинных ветвей спускались между стеной и нашим столом, поэтому Олеся без труда до них доставал уцелевшей рукой, отрывал от стеблей листочки и кидал их на пол. Отрывал и кидал. Отрывал и кидал. Как заведенный прямо. А на меня по-прежнему не смотрел. И все из-за девчонок треклятых. Не из-за этих конкретно, конечно, что сидели сейчас перед нами, а вообще, из-за всех девиц в мире.
Через минуту на полу возле Олесиного стула уже валялась целая куча оборванных листиков. У цветка стебли в унылые голые охвостья превратились, и мне растение до того жалко сделалось, что я каждый оторванный листок как свой собственный ощущал. Будто это Олеся от меня куски тела отрывал, а не от цветка. Вот какие дела девчонки с людьми сделать могут своей надменностью.
Нужно было срочно сматываться. Если библиотекарша увидит, что Серега с цветком сотворил, подумал я, нам точно не поздоровится. Можно запросто и оскандалиться при всех. Этого еще не хватало. Могут читательский билет отобрать, а без библиотеки Сереге нельзя, где он книги брать станет? Я уже было собрался сказать ему о своих опасениях, но тут он сам повернулся ко мне и произнес как ни в чем не бывало:
– Пойдем на улицу, Наглый, покурим.
У меня сразу же внутри отлегло. Олеся подолгу унывать не любил. Вот это другое дело, похвалил я его про себя. Давно бы так, а то дуться из-за ерунды всякой, настроение себе портить. Еще чего!
Мы собрали разбросанные по столу журналы и подались их сдавать. Пока Олеся получал билет назад, я успел разглядеть тех девчонок, что сидели впереди нас. Ничего особенного в них не было. Смазливые и одеты по-модному, с виду приличные, но все равно ведь наверняка воображают себя принцессами писанными. Я такое их к себе отношение за версту чую. Всегда. Не следует перед такими расшаркиваться, как некоторые, например, делают. Увидят симпатичную девушку и принимаются увиваться за нею. Стелятся, что и есть. Умаслить стараются. А та и рада-радешенька, строит из себя неизвестно кого. Я так скажу: если девчонка стоящая, в смысле по-честному к себе относится, она никогда задаваться не станет. Потому что ни к чему ей этого делать. У нее и так все в порядке.
Все для нас обошлось благополучно, мы не были уличены в преступлении, и Олесе вернули билет. Мы вышли из библиотеки и, навалившись локтями на бетонный парапет на крыльце, взялись рассматривать прохожих. Крыльцо было высокое и сразу вело с асфальта на второй этаж здания, поэтому мы глядели на людей с высоты нескольких метров. Многие из них нас даже не замечали. Проходили мимо, погруженные в свои заботы и мысли, и представления не имели, что мы на них сверху глядим. Разве что плюнуть на них, подумал я, может тогда они меня с Олесей заметят. Но это мне невзначай так подумалось, не серьезно. Не станем же мы, в самом деле, понапрасну в людей плевать. Нас же воспитывали с уважением к другим относиться. Это меня просто все еще злость разбирала от воспоминаний о той зазнайке из сквера, что посчитала себя слишком уж важной особой, чтобы ответить на Серегину просьбу.
День выдался солнечный, спокойный и жаркий. На крыльце было приятно стоять. Из-за того, что перед входом росли высокие тополя, солнце не заливало бетонный пол сплошь, а ложилось на него небольшими желтыми пятнами. У деда на даче солнечный свет точно также падает на веранду. Пробивается сквозь виноградные литья и ярко пестрит доски. Мы с дедом часто на веранде сидим и рассказываем друг дружке о своей жизни. Вернее сказать, чаще он мне рассказывает, а я его слушаю…
Возвращаться в библиотеку мы передумали. Олеся забрался на парапет с ногами, прислонился спиной к шершавой стене, подобрал коленки к груди и ловко, не вынимая пачки, извлек две сигареты и протянул одну мне.
– Не, я не буду, – мотнул я головой, – мне еще к маме на работу нужно зайти, а она сразу учует, что я курил.
Олеся равнодушно пожал плечами и сунул одну сигарету обратно в карман. Ему все равно было, его никто не поймает.