Чем ближе приближалась Амурская область, тем чаще на переданных «явках» висел знак провала. Начиная с Колокольного, все явки были провалены. Из Аячи Илья отправил телеграмму безвестной Сашеньке Колокольниковой в Читу, как они уславливались с Сашей Фадеевым (Булыгой), что добрался до Аячи, любит и ждет ее, через двое суток доберется домой и будет ждать её приезда. Телеграммы ходили только вдоль железной дороги, проходя через все станции, их записывали на большие бумажные бобины с помощью дырок на американских машинках, помечая код предыдущей станции как запрет на запись. Так что телеграмма до Зилово дойдет и пойдет дальше. Она означала, что связи нет, явки провалены, продолжаем выполнять задание. Дорога петляла между лесистых сопок, иногда вырываясь из них на степные просторы. Стало меньше мешочников, здесь за товаром ездят в другую сторону, поэтому предпочитают сесть в вагоны, а не на крышу. А в Улагири стало известно, что дальше пути не будет. Группа раскрыта и ее ждут в Алексеевске. Одна из явок сработала, им помогут. Выгрузились в Сиваках, отдав вагоны и две платформы какой-то воинской команде, ожидавшей эшелон на Хабаровск, и хотели уйти за Амур, в Китай, к реке Кумара, где было несколько заимок, где зимой никого нет. Но как только эшелон ушел, к ним подошел пожилой железнодорожник.
– Господин хорунжий! Вы «петрушу» на «катеньки» не разменяете? – сказал он условную фразу.
– Столько, пожалуй, не наберу, три, остальные – «сашеньками».
– Быстро назад, и там, через пути, дорога к рабочему поселку. Уходите быстрее, там встретят.
– На конь! – тихо подал команду Илья, вскакивая на Орлика.
Кто встретит и когда – было неизвестно, команда, выдвинув дозор, уходила на северо-восток по санному пути, сильно переметенному снегом. Не очень ласково встречал их родной край. В пяти верстах от станции стало заметно, что где-то рядом жилье. Именно там их на санках встретил совсем юный мальчишка, 12–15 лет, в зипуне, с небольшой мохнатой лошадкой, на морде которой висели сосульки.
– Давай за мной! – Он стоял почти на повороте, который вел к Зее, но свернул налево на совсем неприметную, сильно занесенную ветром дорогу.
Затем тайга несколько отступила, разредилась, слева – большое замерзшее болото, справа редкий лесок, задуло еще сильнее. Но это – хорошо, следы переметет. Еще через четыре километра начался густой плотный лес. Мальчишка потянул на себя вожжи.
– Вот эту дорожку видите? Идете по ней, в поводу, до креста. От него вправо полверсты, там заимка и хотон. Днем не топите! За вами придут. Ждите. – Он дождался, когда ему освободят тропу, развернулся и щелкнул свою лошадку по крупу.
Хотон – это помещение для скота, обычно врытое в землю, чтобы не отапливать его. На заимке было много уже нарубленных, сухих на морозе, дров. Но ждать пришлось двое суток, прежде чем отрывистым «ки-ки-ки» зимующего здесь дербника дозор не сообщил, что видит людей на дороге. Такие манки сделал для всех Ерофей и научил ими пользоваться. Если бы раздался «кия-кия-кияяк» ястребиной совы, то пришлось бы к бою готовиться. От дороги пришел только тот самый малец, который и привел их сюда. Увидев, что все в порядке, и важно поздоровавшись с Ильей, тоже прокричал по-птичьему, давая кому-то знак. Подошло трое: два казака и мужик. Самый напряженный момент, который неожиданно заканчивается криком с чердака, куда уже переместился второй пулеметчик Матвей:
– Фролка! Ты, что ль? Годи минутку!
Земляки встретились! Похлопали друг друга по бокам, оказались из отряда Деда или Бороды, Строгов его фамилия. С ними и двинулись дальше. От них и узнали, что все хутора на правом берегу Зеи от моста до Алексеевска сожжены.
– Когда Маркова пожгли, то все хутора япошек и гамовских огнем встречали. Николу Василича смогли только пушками взять. Так шо нет боле ни Покровки, ни Петровки, ни Сергиевки.
– А Маркова-то за что? Он же не при делах был. За царя-батюшку стоял.
– Отказался бусурман в дом пускать. Вот так. Мы теперя в свом доме не хозяева! Вот по лесам и нычемся.
– А в Талалях что?
– Дык туда и идем! Зараз в Георгиевку, к нам. Передохнем, и к Басову тронемся. Дядька же он тебе будет. Чай, родня. Японца выгоним, отстроим Петровскую.
Тут Иван, который ехал, стремя в стремя, обмяк, Илья подхватил его, чтобы не упал. Его перенесли в одни из саней, потерли снегом лицо, сунули ему снег под гимнастерку. Он немного очухался, но сил держаться у него уже не осталось. Он заскулил жалобно: «Мамо-чка!» Он был ее любимцем, она ему все прощала. И он платил ей той же монетой. Илья смахнул слезу с глаза и дал шенкеля Орлику. Тот красиво изогнул шею и попытался с ходу перейти в галоп, но ему прижали голову вниз поводом и перевели на шаг. Он подъехал к Михалеву, с которым разговаривал до этого.
– Да ты всплакни, Илюшка, полегчает.
– Не могу, я – командир команды. Правов, прав на это не имею, – поправился он, стараясь следить за своей речью.
– Оно и верно, командиру пускать слезу и нюни… негоже. – Он выразился более крепко, но на местном «наречии», состоявшем из бурятских и монгольских слов. Здесь все говорили на такой тарабарщине, которую москвичу или петербуржцу просто не понять, он этих выражений просто не знает. В голове у Ильи постоянно мелькала мысль, которую он хотел отогнать подальше. Вроде не время спрашивать, но тем не менее не удержался.
– А что с конями, с заводом? Ну и со скотиной. Грязнушка цела?
Михалев собирался с мыслями, не зная, как сформулировать ответ. В Грязнушке были стойла самого большого в войске конезавода.
– Большая часть не в стойлах была, в табунах, конюхи проволоку порубили, часть увели, часть сама в степь ушла, частью гамовские захватили. Тех, что в степь ушли, частью отловили, Макар своих две недели гонял. Да и Дед тоже… – невесело начал перечислять Михалев.
– Степан, а Барс, Гепард, Тигрик, матки, главное, матки текинцев? Олдуз, Дива, Дунгиза, Чолпон? Где они?
– Да почем я знаю? Их-то, маток, никогда и не показывали, только на бегах. Есть какие-то кобылы. Че ты взбеленился? Клейма есть, всех найдешь. Но поискать придется. Откель у вас столько?
– Так, пра-пра-пра-пра-пра-прадед наш, Байбак, ушел с Ермаком «воевать Сибирь». Мы на эту землю еще при Алексей Михайловиче, Тишайшем, пришли. С под Красноярска. И уходили с Дона не голутвой, а кошевым при атамане. Дед мой текинцев из Асхабада[1] в Сретинск пригнал. Три года гнал! Тогда еще железки не было.
– Да не серчай! А что ж ты в красные-то пошел, коль барин, грамотный да богатый?
– Да я разве про себя! Коняшек жалко! По рукам пойдут, в Китай угонят.
– Эт верно! Хунхузов развелось – спасу нет.
– Разгоним! Это их беда наша привлекает. Победим и разгоним.
– А кто победит-то?
– Да, красные-красные, можешь не сомневаться. Белые, вон, по городам да станциям сидят, носу на село аль в станицу высунуть не могут, только если с япошками придут, чтоб не поколотили.
– Так у вас же одних только десятин здеся где-то тыщ тридцать.
– Есть такое дело, коней кормить надо. А пахотной-то поменьше, где-то четверть-треть. Дед говорил, что под Зилово у нас земли побольше было. Там на круг отдали, здесь взяли, и земля эта не казацкой считается, а первопоселенской. Да еще Духовский отцу прирезал малость.
– А че на тот берег не пошли? Там пожирнее будет!
– Когда дед сюда прибыл, то на том берегу чжурчжэни скот пасли, и много фанз было, да и заливает ее чаще. Причем к самому урожаю! Да и город рядом, штаб полка здесь, на этом берегу.
– Эт точно! Ходят слухи, что переселенцы грозятся распахать земли первопоселенцев.
– Да пусть распахивают, я здесь не останусь.
– Да ты чё это? И куда?
– Учиться хочу дальше. В университет пойду. Если Василий вернется, то он мне голову отвернет, что я жив, а они погибли. Он, когда последний раз приезжал, наказ с меня взял стариков беречь.
– Ты, брат, дурь-то в голову не бери, толку-то от твово присутствия туточки ноль с хвостиком, еще бы и тебя с Ванькой хоронить пришлось бы. Чтоб ты, за «максим» не лег бы? Когда Катеньку вашу за ним нашли, порубанную да пораненную. Уходить надо было им в отряд, а они все про завод да скотину. Вместе держаться надо, тогда есть шанс выжить. А так никакого нет.
– Вот я и должен был уговорить.
– Стал бы войсковой старшина мальца слушать! Ты ж для них как был мальцом, так им и остался. Не кори себя, а бей с протягом, до самого седла. Вот те мое слово!
А тут еще молчавший до того мужичок из переселенцев, вякнул:
– Текинцы они, конечно, красивые, но не крестьянская это лошадь, в плуге не ходит.
– От, ясен пень! – в два голоса сказали Илья и Михалев. – А защищать тебя от набегов кто будет? Кони эти – верховые, казацкие. По ходам чистокровкам не уступают, но выносливее и неприхотливей. Они в пустынях живут. Здесь им равных вообще нет. Дед их в Туркестанском походе приобрел, когда Хиву покоряли. Им цены нет в здешних степях. А не уберегли.
Эти люди свою жизнь без лошади просто не представляли, говорить о них могли бесконечно, обсуждать стати, масти, достоинства и недостатки. А для крестьянина это была тягловая сила, там ценилось одно качество: чтоб ухаживать не приходилось. Но их возникший было спор был прерван появлением дозорного, мчавшегося во весь опор.
– Японцы с американами дозор выставили у станции.
Илья достал карту, в четырех километрах отсюда, правее, был мост, под которым существовал проезд для гужевых повозок. Отряд вернулся немного назад и свернул с дороги в лес, затем вышел на болотце. Обошли Сиваки, форсировали железную дорогу и углубились в лес, ведущий к Егорьевской заставе, теперешней Новогеоргиевки. Японцы позднее ее тоже хорошо пожгли. В междуречье Зеи и Амура действовало два довольно больших отряда, периодически беспокоящих белых в Благовещенске.
Здесь стоит вспомнить историю этого города и освоения этих земель. Впервые эти места упомянуты в русской истории в 1653 году, хотя достигли этих мест казаки под командованием Хабарова на два года раньше. Но следует учитывать еще один «нюанс»: финансировал эту экспедицию воевода якутский Дмитрий Францбеков по собственной инициативе. Было это во времена царствования уже упоминавшегося Алексея Михайловича Романова, Тишайшего. Инициатива на Руси всегда была наказуема, поэтому в 1652 году воевода впал в немилость у государя – из-за многочисленных злоупотреблений и насилий над русскими купцами и местными объясаченными народами, и был лишён имущества и всех должностей. Причина проста: русские потерпели поражение от китайской империи Цин. Лишились нескольких построенных укреплений и вынуждены были отойти к Невельску. Учитывая огромные расстояния и только начавшуюся реформу армии, царь поддержать дальнейшее продвижение на восток просто не мог. А «рынок» требовал мехов. В русские меха одевалась вся Европа. Тем не менее в истории деяния этого царя признаются как «покорителя Сибири». При нем были основаны следующие города: Симбирск (1648 год), Нерчинск (1658 год), Иркутск (1661 год), Пенза (1663 год), Кунгур (1663 год), Селенгинск (1666 год). Это не считая всяких «острогов» и застав. Петра его ближайшее окружение долго попрекало тем, что Алексей, его отец, больших войн не вел, а страну в три-четыре раза увеличил. Хотя движение на Восток начал его родственник: Иван IV, Грозный. После Алексея всего шесть лет правил его малолетний сын Федор, при нем Турция признала Киев и Дикую степь (Донбасс) – русской территорией. Он же отменил местничество, первым начал брить бороду. Затем фактически правила Софья.
Это – официальная часть истории. Фактически это несколько отличалось от того, что происходило на самом деле.
В один год было заложено два «острога»: Тобольск и Чита. Это – 1587 год. Правил тогда сын Ивана Грозного Федор Иванович, точнее его жена Ирина, урожденная Годунова, да так, что бояре в том же году решили расстричь ее в монахини, постоянно ссылаясь на то, что за делами государственными она не может понести наследника. То есть казачество действовало несколько само по себе. Силенок у них было не слишком много, поэтому Тобольск создала группа из 60 сабель, а Читу, точнее, Читинский острог заложил отряд в 30 сабель при одной пушке. Тем не менее именно эти засеки послужили плацдармом для продвижения на восток. Выделилось отдельное Сибирское Казачье войско. На Севере, через тридцать лет, появился Тунгусский острог, или Енисейск, откуда совершали постоянные, прямо скажем, набеги на местное население: эвенков и якутов. Цель? Ясак – подати. Строительство «острогов», это были не тюрьмы в современном понимании, а крепостицы, стены вокруг которых заострялись, чтобы никто перелезть свободно не мог, «остригались», отсюда и словечко образовалось. То есть небольшие форты, в европейском понимании этого понятия. В 1641 году в непосредственной близости от Байкала возник острог Верхне-Ленский. Из Енисейска отправился в поход Семен Дежнев, который прибыл в Якутский острог, заложенный Бекетовым в 1632 году, где уже образовалось Якутское казачье войско. Оттуда он достиг Чукотки и открыл пролив между Азией и Америкой. Вернулся в Москву в середине 1664 года. В Москве он продал всё добытое на Севере: 289 пудов (то есть примерно 4,6 тонны) моржовых клыков на сумму 17 340 рублей и получил свой процент, 500 рублей соболями, что сразу сделало его богатым человеком. Получил содержание за 19 истёкших лет, что и было исполнено (126 рублей). Ему было пожаловано звание атамана. Это все происходило на севере Сибири. На юге дела шли несколько хуже. Успешное продвижение, как на севере, остановили монголы, дауры и чжурчжэни, которые уже платили ясак династии Цинь. Которая, узнав, что часть местного населения переметнулась к русскому царю, а соответственно сократились поступления в казну, решила оспорить принадлежность этих земель России. Заложенные Хабаровым остроги подверглись нападениям чжурчжэней или маньчжуров, которые сами на этой территории не проживали. Их империя покорила Южный Китай и была самым большим государством мира, если считать по численности населения. Так как целенаправленного заселения этих мест, со стороны России, не проводилось, то численный перевес был на стороне империи Цин. К тому же они уже познакомились с голландцами и испанцами, поэтому имели на вооружении довольно сильную артиллерию. А русские остроги в лучшем случае имели легкие орудия, типа горных пушек, или везли с собой, по монгольскому обычаю, бронзовый лом, из которого на месте отливали крепостные орудия. Дорог здесь, по умолчанию, никогда не было. Все передвигались либо пешком, волоча имущество на слегах, либо конным порядком. Казаков всегда сопровождали мастеровые: кузнецы, рудознатцы, плотники и корабелы. Следом подтягивались беглые крестьяне, срок поиска которых был установлен в пять лет. Если пять лет в бегах провел – становился свободным. Тогда, в семнадцатом веке, наше продвижение к Тихому океану было остановлено под Нерчинском. Узнав о столкновениях под Албазином, в столице начало формироваться «Великое посольство». В его состав вошли три посла: 35-летний стольник Фёдор Головин (ранее служил на астраханском воеводстве), новый нерчинский воевода Иван Власов (грек, приехавший на службу из Константинополя) и дьяк Семён Корницкий. Их сопровождала дворянская свита с переводчиком латинского языка Андреем Белобоцким. Охранный полк посольства составил 506 московских стрельцов и 1400 казаков. Обоз посольства состоял из 270 подвод с продовольствием, боеприпасами и товарами. Добирались они два года.
Император Канси только-только провел достаточно удачную кампанию по захвату Южного Китая, длившуюся много лет, и считал, что из-за малочисленности русских в Амурской области и Даурии ему удастся быстро решить вопрос о том, кому принадлежат эти земли.
Но неудача Хабарова не остановила казаков. Посольство китайское было далеко: у Далай-озера. Читинский острог они «навещали», но остановить казаков было некому. У китайцев было всего несколько городишек в этих местах, все на правом берегу Амура: Айгунь, Тондон, Онлинь да Мерген. А проживали здесь «Братские народы», Братский острог на Ангаре появился чуть позже, но тоже в XVII веке. На словах казаки остановились, а по факту Албазин и другие остроги понемногу укреплялись, а Амурская область уже была вполне освоена, Усть-Зейский пост, будущий Благовещенск, уже существовал, несмотря на то, что острог, который заложил Хабаров, чжурчжэни сожгли. Его отстроили заново. К моменту второго штурма Албазина Амурская область была первично освоена, описана, и с местным населением, их тогда называли «тунгусами» была «проведена работа», что они признают только «Белого царя». Казаки достигли Тихого океана, точнее, Охотского моря. Затем открыли остров Сахалин, Малую Курильскую гряду, остров Хоккайдо, «демократическую страшилку» Колыму, заложили там Нижне-Колымск. И на Чукотке возникло первое русское поселение: Анадырь.