Впервые самодовольная улыбка исчезла с его лица, когда чернокожий представитель Соединенных Штатов Джесси Оуэнс с большим отрывом финишировал первым в беге на 100 метров и завоевал свою первую на XI Олимпиаде золотую медаль. Это привело Гитлера в бешенство. По протоколу немецкий канцлер должен был лично поздравить золотого медалиста, но разгневанный фюрер счел для себя невозможным пожать руку темнокожему спортсмену, не говоря уже о том, чтобы сфотографироваться рядом с ним, и, дабы уклониться от этой обязательной церемонии, намеренно уехал с Олимпиады раньше времени.
Тем же вечером Гитлер во время ужина, который по обыкновению проходил в узком кругу «допущенных к столу», в число коих теперь входил и его личный архитектор Альберт Шпеер, о победе Джесси Оуэнс раздраженно говорил, что нет ничего удивительного в том, что этот представитель «низшей расы» победил. Мол, чернокожие, чьи предки обитали в джунглях, примитивны, у них более атлетическое сложение, чем у цивилизованных белых. Так пусть они убираются обратно в джунгли и соревнуются там с подобными им гориллами, а белые должны получать олимпийские награды в честной борьбе с белыми! Чернокожих же нужно отстранить от участия во всех будущих Олимпийских играх и спортивных соревнованиях.
Шпееру чужды были расовые предрассудки его шефа, но о том, чтобы возразить фюреру, не могло быть и речи. Гитлер каждый вечер собирал их всех за своим столом лишь для того, чтобы они выслушивали его бесконечные монологи.
На следующий день уникальный американский легкоатлет Джесси Оуэнс состязался в прыжках в длину с очень достойным соперником – надеждой всей нацистской Германии немецким прыгуном Луцем Лонгом – высоким красивым блондином, каким в представлении Гитлера и должен был быть «истинный ариец». Поединок между Лонгом и чернокожим американцем стал воистину драматичным. Поначалу Оуэнс лидировал с результатом 7,83 метра. Но в последней попытке Лонгу удалось совершить великолепный прыжок на 7,87 метра, вызвав бурю восторга всего стадиона, в том числе и самого Гитлера. Это был новый европейский рекорд! Гитлер снова самодовольно улыбался, но радоваться победе выдающегося немецкого прыгуна было еще рано. Впереди был финальный прыжок Джесси Оуэнса.
Разбежавшись, самый быстрый в мире бегун «черной молнией» взлетел над планкой отталкивания и установил новый мировой рекорд – 8 метров 6 сантиметров! Это была его вторая олимпийская золотая медаль! Но самым запоминающимся событием этого дня стал поступок его проигравшего соперника. В пику фюреру, отказавшемуся вчера пожать руку чернокожему чемпиону, «истинный ариец» Луц Лонг стал первым, кто поздравил Джесси Оуэнса с победой. Мало того! Он взял Джесси под руку и отправился с ним в круг почета по берлинскому Олимпийскому стадиону, на трибунах которого им восторженно аплодировали стоя почти девяносто тысяч зрителей. Кроме разве что Гитлера, мрачно взиравшего на героев дня из-под черного козырька своей нахлобученной на уши фуражки.
В итоге Джесси Оуэнс завоевал на этой Олимпиаде четыре золотые медали, но главным для него стала его дружба с Луцем Лонгом. После Олимпиады они регулярно переписывались. «Можно переплавить на золото все мои кубки и медали, – писал Оуэнс, – но и этого будет мало, чтобы перевесить ту дружбу, которая связывает меня с Луцем Лонгом». Их переписка не прервалась даже в декабре 1941-го, когда Германия и Италия объявили войну США.
Луц Лонг после окончания юридического факультета Лейпцигского университета работал адвокатом в Гамбурге, откуда его призвали в танковую армию Роммеля. Лонг писал с фронта Оуэнсу, что у него родился сын Кай, но он предчувствует свою скорую гибель и поэтому просит Джесси, чтобы тот после войны встретился с его сыном и рассказал ему об их дружбе. В одном из своих последних писем он написал Джесси Оуэнсу: «Если меня убьют на этой войне, будь свидетелем на свадьбе моего сына». Так и случилось. Десятого июля 1943 года во время вторжения в Сицилию союзнических войск обер-ефрейтор Луц Лонг был смертельно ранен. А Джесси Оуэнс выполнил его просьбу и в 1950-х был свидетелем на свадьбе его сына.
Рудольф фон Кракер, когда у него подрос собственный сын, рассказывал ему о зародившейся на берлинской Олимпиаде дружбе двух соперников, как пример того, что при любой власти и любых обстоятельствах нужно, прежде всего, оставаться людьми. Его самого тогда восхитили благородство и смелость Луца Лонга, не побоявшегося бросить вызов самому Гитлеру, демонстративно отказавшемуся перед этим поздравить темнокожего спортсмена. При этом Рудольф не склонен был осуждать фюрера за этот демарш, поскольку в США, которые представлял на Олимпийских играх Джесси Оуэнс, процветал расизм, и Белый дом официально так и не признал заслуги спортсмена на Олимпийских играх 1936 года.
Что касается его личного отношения к Гитлеру, то Рудольф в те годы дальше своего носа, а точнее – кульмана, ничего не видел. Он ведь работал у Альберта Шпеера – личного архитектора Гитлера, благодаря чему их архитектурное бюро получало крупнейшие государственные заказы, самым грандиозным из которых была грядущая реконструкция Берлина. Для выполнения этого заказа Гитлер даже придумал для Шпеера должность – «Генеральный инспектор по делам строительства и реконструкции Имперской столицы» и самолично вручил ему диплом о назначении. И опять-таки благодаря Гитлеру архитектурное бюро Шпеера переехало из захудалого ателье в почтенное здание Академии искусств. Гитлер выбрал это здание потому, что он мог пройти туда из рейхсканцелярии через сады, не привлекая к себе излишнего внимания, и даже приказал проложить для него прямую дорожку. Так что все, кто работал у Шпеера, фактически стали придворными архитекторами, и фюрер вскоре стал частым гостем в их учреждении.
Во время обсуждений проектов Гитлер был на удивление сдержанным и внимательным. Свои предложения изменить что-то в проекте он выражал в дружелюбной форме и считал, что слово архитектора должно быть решающим. Поэтому если внесенному им предложению противопоставлялось альтернативное решение, то, как правило, он не слишком упорствовал и соглашался: «Да, вы правы, так действительно будет лучше». Именно таким – вежливым и дружелюбным – Рудольф видел тогда фюрера, который постоянно сетовал: «Как бы я хотел быть архитектором!» Слово «архитектура» действовало на Гитлера магически, а его планы реконструкции Берлина были грандиозными.
Фюрер мечтал превратить Берлин в мировую столицу, а превратил его в руины, но тогда, в 1936-м, этого не мог предвидеть и сам Гитлер, фатально веривший в свою миссию. Окрыленный триумфальным восхождением к власти, этот крикливый демагог-недоучка, не получивший толком даже среднего образования, на полном серьезе возомнил себя Мессией, полагая, что именно его избрала судьба, дабы привести Германию к процветанию и славе. Дошло до того, что Гитлер все чаще начал сравнивать себя с Христом и мог публично заявить: «Когда я впервые приехал в Берлин и взглянул на него, то роскошь, извращение, беззаконие, распутство и еврейский материализм вызвали во мне такое отвращение, что я чуть не вышел из себя. Я почти вообразил себя Иисусом Христом, когда тот пришел к храму своего Отца и обнаружил, что его захватили менялы. Я вполне могу представить себе, как он чувствовал себя тогда, когда взял кнут и изгнал их».
Разразившись такими откровениями, Гитлер, как бы отождествляя себя с Мессией, резко взмахнул хлыстом. Именно с таким Иисусом Христом – яростным, бичующим толпу – ассоциировал себя Гитлер, а не с распятым на кресте страдальцем. Вдохновленный библейской историей об изгнании Иисусом Христом иудейских торговцев из храма, Гитлер в своей книге «Майн кампф», которую в Германии теперь вручали молодоженам вместо Библии, писал: «Ныне я уверен, что действую вполне в духе Творца Всемогущего: борясь за уничтожение еврейства, я борюсь за дело Божие».
В представлении Гитлера образ распятого Христа не подходил для того, кто хочет спасти Германию и обеспечить ей мировое господство. При этом сам Гитлер, давая объяснение своим авантюрным решениям и поступкам, говорил, что он следует своему курсу с точностью и осторожностью лунатика, однако в устах диктатора, обладавшего в Германии неограниченной властью, это звучало как-то странно. Тем не менее этот лунатик, фанатично уверовавший в свое божественное предназначение, действительно до поры до времени безошибочно следовал избранному курсу, прислушиваясь только к своему «внутреннему голосу», подсказывающему ему шаги, которые необходимо предпринять.
«Я выполняю команды, которые мне дает провидение, – с убежденностью религиозного фанатика говорил он. – Ни одна сила в мире не может теперь сокрушить германский рейх. Божественное провидение пожелало, чтобы я осуществил выполнение германского предназначения. И если зазвучит голос, я буду знать, что настало время действовать». Именно это его твердое внутреннее убеждение в том, что германскому народу его послало само провидение и ему надлежит выполнить особую миссию, оказало такое гипнотическое воздействие на миллионы добропорядочных немцев, безоговорочно поверивших в непогрешимость своего фюрера. К тому же Гитлер обладал огромной силой внушения, которая позволила ему стать фюрером восьмидесятимиллионного народа. Его способность влиять на людей проявлялась не только в том, что он умел подчинять и делать себе послушными многих из своего окружения. Гитлер очень охотно использовал свою способность к внушению, дабы создать у собеседников впечатление о себе, как о человеке, обладающем незаурядным интеллектом и глубокими познаниями в любой области, будь то политика, экономика, история, искусство или его любимая архитектура. Такой вот он всезнайка.
Сам Гитлер любил рассказывать своему ближайшему окружению о случаях, происшедших с ним во время Первой мировой войны, которые подсказали ему, что он находится под защитой божественного провидения. Он ел свой обед, сидя в окопе с несколькими товарищами по оружию, и вдруг ему послышалось, что какой-то голос говорит ему: «Поднимайся и иди туда». Этот голос звучал так ясно и настойчиво, что он беспрекословно повиновался, как будто это был военный приказ. Он сразу же поднялся на ноги и прошел метров двадцать по окопу, неся с собой обед в бачке. Затем он сел, чтобы доесть обед, и его разум снова успокоился. Едва он закончил обед, как в той части окопа, которую он только что покинул, сверкнула вспышка и раздался оглушительный взрыв. Шальной снаряд взорвался над его товарищами, и все погибли. А первое предчувствие о своем предназначении возникло у него в госпитале, где он лечился от временной слепоты как пострадавший от газовой атаки англичан. И когда он был прикован к постели, к нему неожиданно пришла мысль, что он освободит Германию и сделает ее великой. И он, мол, сразу же осознал, что сможет это реализовать.
Слушая публичные выступления Гитлера, Рудольф зачастую спрашивал себя: «Искренен этот человек в своих начинаниях или же он просто мошенник?», но чем больше он узнавал Гитлера, тем больше убеждался в том, что фюрер по-настоящему уверовал в свое собственное величие. В том, что излишней скромностью Гитлер не страдает, сомневаться не приходилось, ведь фюрер сам о себе не раз публично говорил: «Вы понимаете, что находитесь в обществе величайшего немца всех времен?» или мог заявить своему собеседнику: «Мне не нужно ваше одобрение, чтобы убедить меня в моем историческом величии». А на любые сомнения в правильности его решений Гитлер отвечал: «Я не могу ошибаться. Все, что я делаю и говорю, имеет историческое значение».
На фоне небывалого подъема, которого Германии удалось достичь под его руководством, фюрер имел полное право считать, что до него никто в истории Германии не был подготовлен так основательно, как он, чтобы привести немцев к верховенству, которого желали все германские государственные деятели, но достичь не смогли. Что он один из самых непреклонных людей Германии за целые десятилетия, возможно, столетия, имеющий более высокий авторитет, чем какой-либо иной немецкий лидер. Но превыше всего он верит в свой успех, и верит в него безоговорочно.
Это раздутое до небес самомнение фюрера, считавшего себя неоспоримым авторитетом в любой области, а также величайшим военачальником всех времен и народов, и его безоговорочная вера в успех в конечном итоге и привели гитлеровскую Германию к катастрофическому поражению во Второй мировой войне. И этот «мессия», ранее самоуверенно заявлявший: «Я не позволяю генералам отдавать мне приказы. Война ведется мной. Точный момент нападения будет определяться мной. Будет лишь одно время, которое станет воистину благоприятным, и я буду ждать его с несгибаемой решимостью. Я не пропущу его», – в конце проигранной им войны пожелал боготворившему его немецкому народу скорейшей погибели. Мол, «когда проигрывают войну, погибает и народ. Нет необходимости обращать внимание на основы дальнейшего самого примитивного существования немецкого народа. Напротив, лучше как раз разрушить эти вещи. Он сам доказал собственную слабость и теперь по законам природы должен погибнуть. Потому что немецкий народ проявил себя как слабейший и будущее принадлежит исключительно сильнейшему восточному народу. Все, кто останется после этой борьбы, все равно неполноценны, потому что наши лучшие люди уже погибли».
Но об этом предельно циничном высказывании Гитлера в духе «после меня хоть потоп» барон Рудольф фон Кракер узнал уже после войны из мемуаров своего друга Альберта Шпеера, приговоренного Нюрнбергским трибуналом к двадцати годам тюремного заключения. А когда Гитлер только начинал свою войну с ввода немецких войск в демилитаризованную Рейнскую область, Рудольф, как и миллионы немцев, жаждал реванша за проигранную Первую мировую войну, закончившуюся подписанием позорного для Германии Версальского мирного договора. И когда Гитлер стал в открытую нарушать этот договор, присоединив сначала Австрию, а затем аннексировав Судетскую область Чехословакии, барон Рудольф фон Кракер, как и всякий патриот Германии, такую политику фюрера мог только приветствовать. Договор о передаче Чехословакией Германии Судетских областей был освящен мюнхенским соглашением 1938 года, и Гитлер не намеревался останавливаться на достигнутом. Особенно после того, как Польша, под шумок мюнхенского соглашения, поспешила захватить свою долю при разграблении Чехословакии и по истечении объявленного ею 24-часового ультиматума ввела армию в Тешинскую область.
Такой прыткости от поляков Гитлер не ожидал, как, впрочем, и союзники Польши – Англия и Франция, для послов которых польское правительство в те дни закрыло все двери. Отхватив столь незначительную территорию, как Тешин, поляки порвали со всеми своими друзьями во Франции, в Англии и в США, на поддержку которых Польша не могла отныне рассчитывать. До начала Второй мировой войны, когда Гитлер нападет на Польшу, оставалось меньше года…
Уединившись с мужем в каюте, Настя наконец высказала ему все, что не могла сказать при бароне.
– Илья, вот объясни мне, пожалуйста, зачем ты отказался от гонорара, который тебе этот престарелый фашист предлагал? Разве у нас с тобой куча лишних денег, что ты согласился бесплатно на него работать? – напустилась она на мужа.
– Да ни на кого я не работаю, – возразил он. – Я просто сам хочу выяснить, почему погибли близкие этого немецкого барона, который, кстати, фашистом не мог быть по определению.
– Это почему же?
– Фашисты были в Италии при Муссолини, а гитлеровская Германия тогда была нацистской. И если наш барон был членом национал-социалистической партии, а других партий в Германии тогда просто не было, то он был нацистом, а не фашистом.
– Да какая разница – нацист или фашист? Не нравится мне этот гитлеровский барон, вот и все! А от гонорара ты все же зря отказался, – посетовала Настя. – Надеюсь, ты хотя бы не собираешься отказываться от причитающегося нам вознаграждения, ну, если вы с Ренатом найдете этот кейс с бриллиантами?
– Если мы найдем гитлеровский клад, я обязан буду сообщить об этой находке в Интерпол. А там уже как решат. Может, премию нам дадут, – с усмешкой произнес Илья.
– Премию?! Ты что, издеваешься надо мной? Какая премия, если там бриллиантов на миллионы долларов! – возмутилась Настя.
– Ну, пока никто еще не видел эти мифические бриллианты, так что не факт, что они вообще существуют. Хотя все, что нам рассказал барон, очень похоже на правду. Нам-то он мог все что угодно наплести, но своего внука вряд ли стал бы обманывать, ведь он даже схему ему нарисовал, в какой каюте их ждет кейс с бриллиантами. Так что Вальтер с Джулией точно знали, где и что им искать на затонувшей подлодке, но не могли знать, сколько времени у них уйдет на то, чтобы добраться до нужной каюты и отыскать там этот кейс. На их месте я бы оставил запасные баллоны снаружи подлодки возле выхода, потому что внутри нее поднимается такой ил, что найти там что-то будет невозможно. Скорее всего, они так и сделали, так что нам с Ренатом нужно еще раз там все внимательно осмотреть, и тогда уже можно будет делать какие-то выводы. Нужно будет завтра сказать барону, чтобы он запретил своей гоп-компании погружаться к подлодке до тех пор, пока мы с Ренатом там все не обследуем. Проведем, так сказать, подводный осмотр места происшествия.