Рене отчетливо понимал, что должен вмешаться. Он уже рванулся было на помощь Филиппу, но противный, липкий страх словно парализовал его. Их с Филиппом будет только двое, а врагов пятеро. И у них в руках палки… Сердце сильно забилось, внутри все похолодело. «Ты обязан помочь тому, кто в этом нуждается… Спасти друга – твоя святая обязанность», – вспомнил он слова отца. Конечно, он поможет, иначе просто не может быть… Рене развернулся и побежал прочь как раз в ту секунду, когда один из приятелей Тильона, стоявший за спиной Филиппа, опустил ему на голову свою дубинку.
В ужасе от своего предательства, Рене весь вечер бродил по улицам, не в силах заставить себя вернуться в казарму. Что они сделали с Филиппом? Жив ли он теперь? Конечно нет. А все было бы иначе, если бы он, Рене, вмешался и защитил друга. Он, человек, которому обещано бессмертие, побоялся влезть в драку! Почему он испугался, как он мог бросить Филиппа в беде? Ведь они вместе дрались с шайкой Тильона и побеждали. Они так много пережили вместе, Филипп столько раз приходил ему на помощь – вызволял из подвала в Мрачном доме, ходил к старухе-ведьме. Рене хмурился, губы его кривились от отвращения к себе. «Я трус, – в отчаянии думал он, – мерзкий, жалкий трус. Я убегаю всякий раз, когда моей жизни грозит опасность, я не могу принять ее лицом к лицу, как мужчина. Ничего не изменится, так будет всегда». Ненавидя и презирая себя, Рене мотался по улицам до позднего вечера. Совершенно обессилев, он присел у какого-то забора и заплакал горько и жалобно, словно маленький ребенок. Но слезы не принесли ему облегчения, на душе было все так же тяжело и гадко.
Наконец он решился вернуться в казарму. Все уже спали, кровать Филиппа была пуста. Рене повалился на нее и до самого утра пролежал, глядя в потолок. Слез больше не было, остались лишь горечь и бесконечное презрение к себе.
Последний год учебы стал для Рене настоящим адом. Угрызения совести смешались с полнейшим одиночеством, сделав его пребывание в школе почти невыносимым. «Филипп умер по моей вине» – мысль эта отравила его жизнь на много лет вперед. Не помогла даже исповедь, на которую он, набравшись мужества, отправился через несколько дней после случившегося. Священник, как водится, наложил на него епитимью, юноша исполнил все, что было велено, но легче ему не стало.
По школе ходили туманные слухи, что к случившемуся с господином Леруа несчастью может быть причастен Жак Тильон. Сержант Дюпе провел дознание, вызывая по очереди всех школяров, в том числе и Рене. Но тот решительно отрицал, что знает что-либо о происшествии: ведь тогда бы пришлось рассказать и о проявленном им малодушии. Тильон и его дружки также ни в чем не признались, доказательств их вины не нашлось, и в конце концов сержанту пришлось смириться с тем, что виновник останется безнаказанным.
В пятнадцать лет Рене закончил обучение, имея наилучшие отзывы от учителей. К большому разочарованию сержанта Дюпе, он отказался поступать в ордонансную роту и вернулся домой.
– Помните, господин Легран, – сказал ему на прощание сержант, – для вас всегда найдется место в роте. Если вы передумаете, я буду рад.
Доктор Голд пошевелился и открыл глаза:
– Я заснул?
– Да, Майкл, – кивнул викарий. – Вы говорили слишком долго и переутомились. Поспите еще.
Но Голд отрицательно покачал головой:
– Я не рассказал вам и десятой доли того, что должен. А времени у меня мало.
Священник, по опыту зная, что спорить с другом бесполезно, поудобнее устроился в кресле и приготовился слушать.
– В детстве я был трусливым и слабым, – минуту передохнув, продолжал Голд, – и за то время, о котором я вам рассказал, и позже – вскоре вы в этом убедитесь – я совершил немало подлостей благодаря своим страхам. Из-за них же я бредил мыслью стать бессмертным. И хотя я нимало не сомневался, что загаданное желание сбудется, это не прибавляло мне смелости.
– Вы слишком строги к себе, дорогой друг, – перебил викарий.
– Увы, нет. Уж чему-чему, а трезво оценивать свои качества и поступки я за четыреста лет научился.
– Выходит, знахарка-ведунья была в чем-то права?
– Увы, – вздохнул Голд, – она была права во всем. Но, чтобы понять это, мне потребовались столетия. А пока я лишь верил, что бессмертен, а вот слова про черного демона считал ошибкой. Честно говоря, я полагал, что Мари Дюшон – сумасшедшая старуха, и то, что ей привиделось, всерьез не принимал.
– Как же все-таки… эм-м… работало ваше бессмертие? – осторожно спросил священник, опустив голову, чтобы Голд не увидел его недоверчивой улыбки.
– Потерпите, Джон, я обо всем расскажу и, клянусь, ничего не утаю. Я лишь хочу, чтоб вы знали: я прекрасно понимаю, что рожден был человеком слабым и робким. И если мне удалось хоть в чем-то изменить себя, то в том заслуга не столько моя, сколько тех незаурядных личностей, с которыми сталкивала меня судьба, и, конечно, той силы, которая вошла в мою жизнь летом 1524 года. Но – обо всем по порядку.
Покинув школу, Рене занялся перчаточным делом. Пока он учился, Клод продал старый дом на Сен-Дени и взамен купил просторный на улице Сен-Поль. На трех этажах легко разместились мастерская, лавка и несколько жилых комнат. Отец с сыном целыми днями шили перчатки, а вечером Рене уходил гулять с Женевьевой.
Украдкой наблюдая за сыном, Клод с удивлением видел, как сильно он изменился и повзрослел. Из веселого, заводного мальчишки Рене за короткое время превратился в серьезного юношу с умными, грустными глазами. Он вытянулся, раздался в плечах, черные шелковистые кудри отросли. Иногда в минуты задумчивости лицо его вдруг искажала странная кривая усмешка, словно он с иронией и болью думал о чем-то безвозвратно утерянном.
Женевьева тоже заметила изменения, произошедшие с Рене. Но это не уменьшило ее чувств к юноше. Он был для нее всем – возлюбленным, другом, старшим братом, она буквально боготворила его и с нетерпением ждала, когда они вырастут, поженятся и заживут своим домом.
Пока же общий дом Рене делил с отцом, и обоим им вскоре стало ясно, что вдвоем они с большим трехэтажным домом не справляются. Решено было нанять горничную, которая бы следила за порядком. Так в их доме появилась румяная, золотоволосая Жанна Амьян. Высокая, пышнотелая, веселая, она была на восемь лет старше Рене и необыкновенно ему нравилась. Она называла его «милый господин» и хохотала в ответ на его смущение. Рене не мог не заметить страстных взглядов, которые Жанна порой на него бросала. Он их не понимал, но чувствовал какое-то смутное томление, глядя на ямочки на ее щеках, на пышную грудь и бедра. Порой, убираясь в комнатах, она проходила совсем близко от Рене, задевала его плечом или бедром, и каждый раз ему становилось жарко от ее прикосновений. Он чувствовал, что с ним происходит что-то новое, незнакомое и немного пугающее.
Жанна Амьян родилась в крошечной деревушке на востоке Шампани. Все здесь дышало воспоминаниями о Жанне-Девственнице, спасшей Францию полвека назад. Под влиянием легенд об Орлеанской Деве мать девочки, Лорен Амьян, назвала малышку в честь юной героини. Лорен надеялась, что когда-нибудь ее дочурка тоже совершит нечто великое и станет известной на все королевство. Но мечтам матери не суждено было осуществиться. Единственное, что интересовало подросшую Жанну, – это кавалеры. Она постоянно была в кого-нибудь влюблена, меняла кавалеров каждые несколько месяцев, и для многих из них ее прелести не остались тайной. По округе о ней пошла дурная слава, к двадцати годам никто из ее многочисленных ухажеров так и не рискнул к ней посвататься. Но хохотушка Жанна не унывала и вскоре уже ехала в Париж вместе с очередным любовником. Они сняли крохотную квартирку на Рю де Пти Шамс, и девушка надеялась, что уж в этот-то раз дело непременно дойдет до свадьбы. Однако у ее возлюбленного были совершенно иные планы. Приметив по соседству дочку респектабельного торговца сукном, он вскоре посватался к ней, и Жанна очутилась на улице с парой су в кармане. Оказавшись в таком бедственном положении, она была вынуждена зарабатывать на жизнь древним ремеслом любви, пока один из сердобольных клиентов не пристроил ее к Клоду Леграну. Тот был вдовцом, жил вдвоем с сыном, и Жанна тут же решила, что юный хозяин вполне годится ей в мужья.
Однажды, отправившись по какому-то делу к острову Сите, Рене набрел на красочное шествие, проходившее по набережной. Это была буффонада, изображающая древнегреческих богов. На повозках, украшенных цветами, ехали полуобнаженные юноши и девушки с необыкновенными прическами. Головы их венчали корзинки с цветами, виноградом, фруктами. Некоторые «богини» были одеты в тунику, но большинство имели только плащи, накинутые на одно плечо. Позади повозок с «богами» ехала группа музыкантов, игравших на различных инструментах и производивших страшный шум. Толпа вокруг кричала и улюлюкала.
Рене растерянно смотрел на полуобнаженных девушек. Он видел подобное и раньше, будучи ребенком, но тогда это зрелище его ничуть не взволновало. Сейчас же он ощутил внезапную слабость, сердце сильно забилось, внизу живота стало горячо, и он почувствовал, что гульфик стал неожиданно тесен. Юноша с вожделением смотрел на «богинь». Вон та, с волосами пшеничного цвета – как она похожа на Жанну! Ему захотелось дотронуться до ее обнаженной груди, погладить щеки, губы. Как в тумане пошел он домой, пытаясь справиться с дыханием.
Отец отправился на собрание цеха, дома была только Жанна. Она, напевая, мыла блестящие стеклышки окна и, услышав шаги, обернулась. Рене увидел ее смеющиеся глаза, вздымающуюся грудь, и в голове у него помутилось. Он шагнул к ней, а девушка, интуитивно поняв, что с ним происходит, призывно улыбнулась и прошептала нетерпеливо:
– Ну же?
Последняя преграда рухнула, и Рене как безумный накинулся на нее, повалив на пол. Он чувствовал, как волны бурной реки захлестывают его все сильнее, и не видел ничего, кроме этих смеющихся глаз, которые он целовал нетерпеливо и исступленно. Жанна искусно направляла его действия. Возбуждение все нарастало, и вот в голове Рене вспыхнул яркий свет, захлестнувшие его волны достигли максимума и вдруг осторожно отступили, оставив его на берегу, обессиленного и счастливого. Он лежал, чувствуя, как теплое блаженство растекается по его телу, даря успокоение и умиротворенность.
Отдышавшись, он повернул голову и посмотрел на Жанну. Ее глаза по-прежнему смеялись, но теперь в них появилось что-то еще. Рене прижал ее к себе, чувствуя, что ни к кому доселе не испытывал подобной нежности и благодарности. Он был горд собой и совершенно счастлив.
С этого дня Жанна стала приходить в комнату Рене каждую ночь. Она не только сама была умела в делах любви, но и тактично учила его искусству доставлять удовольствие даме.
Рене понимал, что, увлекшись Жанной, он обманывает Женевьеву, но не мог отказаться от этой первой в своей жизни чувственной любви. Он сам удивлялся, почему Женевьева не вызывает у него плотского желания. Вероятно, зная ее с детства, он привык видеть в ней скорее сестру, чем женщину. Он оправдывал себя тем, что позже непременно женится на ней и оставит Жанну, а пока… пока он забыл обо всем, наслаждаясь постепенно открывавшимися ему тайнами тела. Не удовлетворяясь ночными визитами Жанны, он подкарауливал ее каждую минуту, когда отец не мог их видеть. И та, подбадривая его разными заводными словечками, покорно отдавалась ему на верстаке, на полу и даже в постели его отца.
Клод догадывался об их отношениях, но возражать не решался: он никогда не видел сына таким довольным и счастливым. «Будь что будет, – решил он. – Со временем восторги улягутся, и все встанет на свои места».
Клод не ошибся: этот роман длился недолго. Через пару месяцев он стал замечать, что восторг в глазах сына поутих.
И в самом деле, все реже искал Рене уединения с Жанной, все чаще его раздражало ее бесстыдное кокетство. Она видела эти ненавистные признаки увядающей любви и из кожи вон лезла, чтобы сохранить отношения.
Как-то во время воскресной мессы Рене услышал с улицы знакомый звук трещотки. Так предупреждали о своем появлении те редкие прокаженные, которых еще не успели забрать в лепрозорий. Рене передернуло. По окончании мессы Клод, который тоже слышал трещотку, придержал сына за локоть:
– Подожди, сынок, пойдем попозже. Пусть он уйдет.
Выждав некоторое время, они вышли на улицу. Нищие, ежедневно просящие на паперти милостыню, уже разошлись. Отец и сын спокойно направились к калитке, и тут из кустов выскочил какой-то калека и, схватив Рене за руку, загнусавил:
– Подайте, добрый господин, Христа ради…
Рене взглянул на жуткие бугры и язвы на его лице и похолодел от ужаса. Проказа!
– Отец!
В панике он выдернул руку и побежал куда глаза глядят. Клод припустился за ним.
Он нашел сына дома, тот, стоя над тазом для умывания, яростно натирал руку вымоченным в масле песком.
– Успокойся, прошу тебя, – Клод похлопал его по плечу, – ничего страшного не произошло. Мне в жизни не раз приходилось касаться прокаженных, и, как видишь, я здоров. Так что бояться нечего.
Услышав это, Рене и в самом деле несколько успокоился, но продолжал натирать задетую нищим руку, пока не начала сочиться кровь.
Ночью Рене пришла в голову неожиданная мысль. Проказа – болезнь смертельная, и если он все-таки заразился, что будет с его бессмертием? А в то, что желание, загаданное в аббатстве Сен-Дени, исполнится и он не умрет, пока сам не захочет, Рене верил свято. Ему вдруг стало очень неуютно – ведь бессмертие совсем не означает полноценную жизнь. Господи! Неужели тогда ему на долгие века оставаться прокаженным? И его, по существующей традиции, отпоют в церкви, положат в гроб, предадут символическим похоронам, а потом на веки вечные запрут в лепрозории?! И для всех своих близких он будет словно бы мертв?! И это то, о чем он мечтал? Зачем нужна ему такая бесконечная жизнь?
Рене поймал себя на мысли, что никогда не задумывался, в какой именно форме он получит бессмертие. Будет ли к нему приходить какой-нибудь волшебник и воскрешать его хладное тело? Или он просто будет жить и стареть столетьями? Ему случалось видеть стариков лет семидесяти, а то и больше, и все они были совсем дряхлыми. Что ж тогда будет с ним лет через двести? А если он потеряет руку или ногу? А если и то и другое? Так и будет жить вечно калекой? Рене в панике заметался в кровати. Боже великий, ну почему он не загадал быть здоровым, молодым и бессмертным?!
Через год Клод почувствовал, что их с Рене усилиями уже нельзя удовлетворить постоянно возрастающий спрос на перчатки. Он нанял двоих подмастерьев, уже имевших навыки в этом деле. Они приходили рано утром и уходили под вечер, успевая за день сделать немало работы. У Рене появилось больше свободного времени.
История с Филиппом де Леруа уже не причиняла ему такой боли и потихоньку начала забываться, роман с Жанной больше не вызывал былых восторгов, и Рене стал подумывать о возвращении в ордонансную роту. Не быть же ему, в самом деле, всю жизнь перчаточником! Он поделился своими планами с отцом, и тот выразил полное одобрение.
Рене отправился к Дюпе, ставшему к тому времени капитаном. Тот помнил юношу и принял его с распростертыми объятиями. Они договорились, что по окончании лета Рене вступит в регулярную роту. Начиналась новая страница в его жизни.
В начале июля 1511 года Клод вернулся домой с цехового собрания крайне возбужденный и с порога огорошил Рене:
– Меня избрали в Городской совет от нашего цеха, представляешь?! В будущий понедельник уже пойду на собрание!
Несколько мгновений тот смотрел на отца круглыми от удивления глазами, а потом завопил:
– Как здорово, папа! Ты будешь заседать в Доме на сваях! Это великолепно! Мы выбились в люди!
– Да уж, сынок, – согласился счастливый Клод. – Городской совет – это не шутка. Теперь мы будем видными и уважаемыми людьми.
Всю ночь они провели, строя планы на будущее. Городской совет состоял из богатых горожан и управлял жизнью Парижа, согласуя свои решения с королем. Члены совета могли покупать должности, предназначенные для дворян, а вместе с ними – и право на получение дворянского звания.