– Как вам будет угодно, виконт.
Тот удовлетворенно кивнул.
– Отлично. Тогда я жду вас на пустыре у городской стены, что за церковью Святого Тома, во вторник в восемь часов утра. Извольте выбрать оружие.
– Шпага, – глухо проговорил граф.
Перед графом де Монтель стояло два вопроса: как избежать дуэли и как отомстить выдавшему его негодяю ремесленнику. И если с первым все было более или менее ясно, то со вторым ему пришлось поломать голову. Граф мерил шагами кабинет, ходя из угла в угол, и тут ему пришла в голову простая мысль: а почему бы, собственно, не решить оба дела разом?
Его сиятельство позвонил в колокольчик, дверь тут же открылась, и с поклоном появился лакей.
– Одеваться, – коротко бросил граф.
Ранним воскресным утром Рене и Женевьева собирались к мессе. Полина выглянула из детской и шепотом спросила:
– Вы возьмете с собой детей?
– А они уже встали?
– Катрин еще спит, а Франсуа давно проснулся.
– Оденьте его, а малышка пусть спит, – ответила Женевьева.
До церкви Сен-Жерве было совсем недалеко, и они шли неспешным шагом, с двух сторон держа за руки маленького сына.
Месса подходила к концу, когда Женевьева вдруг забеспокоилась.
– Что-то не так, – прошептала она на ухо мужу. – Давай вернемся.
Рене посмотрел на нее с недоумением.
– Сердце вдруг так тревожно защемило, – продолжала женщина, – умоляю, пойдем домой.
– Но как же? Не дождавшись конца мессы?
Но Женевьева, не слушая его, подхватила задремавшего Франсуа и двинулась к выходу. Рене поспешил за ней.
Всю дорогу она торопила мужа. К дому они приблизились почти бегом. Рене распахнул дверь и встал как вкопанный. В комнатах царил полный хаос, вся мебель была переломана, посуда, инструменты, перчатки вперемешку валялись на полу. Возле лестницы на второй этаж без сознания лежала Полина.
Женевьева вдруг страшно закричала и бросилась разгребать мебель. Там, под обломками стола, лежала маленькая Катрин с проломленной головой, еще теплая. Мать схватила ее на руки, трясла, звала, целовала… и наконец упала без чувств.
В тот же день рыбаки выловили в Сене тело виконта де Клуа.
Черная тень легла на семью Легран. Женевьева ходила по дому бледная, растрепанная, молчаливая. Она часами сидела возле люльки Катрин, и Рене было жутко на нее смотреть. Еще страшнее становилось, когда она, сидя у люльки, начинала нежно напевать колыбельную. В такие минуты Рене хотелось схватить ее, встряхнуть за плечи и заорать: «Перестань! Перестань сейчас же!» Как-то он окликнул ее, она обернулась и посмотрела на него пустыми, мертвыми глазами. От этого взгляда у Рене волосы встали дыбом, и с тех пор он просто тихо сидел рядом, глотая слезы, с мучительной болью глядя на ту, которую так любил. Сам Рене очень тяжело переживал смерть дочери, но то, что творилось с Женевьевой, не могло присниться в самом жутком сне.
Уход за Франсуа на время взяла на себя Моник Бернар, которая в тот роковой день отсутствовала и благодаря этому осталась невредима.
Полину отправили в госпиталь при монастыре Святого Николаса, там же на кладбище похоронили Катрин. Придя в себя, нянька со слезами рассказала, что как раз спустилась по лестнице с малышкой на руках, когда в дом ворвались два дюжих разбойника с дубинами и начали все крушить. Один из них набросился на нее и ударил дубиной. Полина потеряла сознание и больше ничего не помнит. То ли она, падая, выронила девочку, и та при падении разбила голову, то ли негодяи ее ударили… И хотя у самой Полины была повреждена рука, она горько корила себя, что не сберегла малышку.
Конечно, Рене сходил во Дворец Правосудия и подал заявку на расследование. Дважды к нему в дом приходили стражники прево, один раз его вызывали к судье, но все вертелось вокруг одного вопроса: кого он сам считает виновным? У Рене не было ни малейшей догадки на этот счет, поэтому дознание забуксовало и потихоньку заглохло.
Жизнь Женевьевы остановилась, замерев в то самое проклятое утро, когда она приняла неправильное решение. Она вновь и вновь вспоминала выглянувшую из детской Полину и прокручивала в голове тот короткий диалог. Ах, если бы только она ответила по-другому!
«– Вы возьмете с собой детей?
– А они уже встали?
– Катрин еще спит, а Франсуа давно проснулся.
– Будите малышку, мы возьмем обоих».
Но, увы, ее ответ был иным. Одна фраза решила судьбу ее девочки.
Все потеряло смысл. Не было причины причесываться, принимать пищу, работать. Зачем? Разве это поможет вернуть ее малышку? И ради чего теперь жить?
За что? Кому помешало это крохотное существо? Почему эти люди пришли и так жестоко расправились с Катрин?
Женевьева отказывалась ходить на кладбище. Что ей там делать? Не может быть, чтобы ее дочурка, ее Катрин, лежала там, в холодной земле, без света и воздуха. Нет! Катрин здесь, в этой люльке, она протягивает к матери ручонки, она улыбается… Женевьева утыкалась лицом в крошечную подушечку, жадно вдыхая еле уловимый запах девочки. А вот теперь Катрин засыпает, причмокивая губами. Надо спеть ей колыбельную…
Женевьева медленно погружалась в пучину безумия.
Моник готовила на кухне лепешки с сыром. Франсуа слонялся рядом. Он дергал женщину за юбку и канючил:
– Подём гулять.
– Не могу, милый, ты же видишь, я занята. Попозже погуляем.
Франсуа вздохнул. Как скучно… Папы нет, Полины нет, Моник занята. Может, мама с ним поиграет? Он поднялся в детскую, осторожно открыл дверь. Женевьева тихонько напевала колыбельную, сидя у люльки дочери.
– Мамочка? – прошептал Франсуа.
Никакой реакции. Мальчик вздохнул и оглянулся – чем бы заняться? Он подошел к распахнутому окну и выглянул. Слева виднелась колокольня церкви Сен-Жерве. Ой, а кто это там у входа? Франсуа лег животом на раму окна, чтоб лучше разглядеть человека, перегнулся… Ноги его оторвались от пола, и он потерял равновесие.
– Мамааааа!
Крик этот разорвал пелену, окутывавшую мрачный мир Женевьевы. Она вскочила, оглянулась… Господь Всемогущий! Франсуа, зацепившись курточкой за гвоздь оконной рамы, болтался снаружи на высоте второго этажа. Сердце ее ушло в пятки. Мать метнулась к нему, крепко схватила трясущимися руками и осторожно затащила в комнату.
– Милый, ты жив? Ты цел? – бесконечно повторяла она, то прижимая его к себе, то отстраняясь и ощупывая малыша. Ее трясло как в лихорадке. Что же это? Франсуа чуть не погиб, вернее, это она, нерадивая мать, едва не погубила собственного сына!
С того дня Женевьева начала быстро возвращаться к жизни. Она приказала убрать люльку и все вещи Катрин в кладовку, а себе запретила думать о погибшей дочери. Она старалась убедить себя, что сейчас все так же, как раньше, когда у них был только один ребенок и они были счастливы. Пока воспоминания вызывают такую жуткую боль, она постарается не вспоминать о Катрин.
Постепенно Женевьева втянулась в повседневные хлопоты. Хозяйство, слуги, ремесло и, конечно, маленький Франсуа – все требовало присмотра и участия. Она все еще была грустна и молчалива, но уже сама ухаживала за сыном, приводила себя в порядок и потихоньку начинала интересоваться хозяйством. Однако какая-то часть ее души умерла навсегда.
С наступлением лета Рене, как и планировал, оставил службу в ордонансной роте. Он снова занялся перчаточным ремеслом, но, в отличие от отца, воспринимал его не как дело жизни, а как ступень к чему-то более важному. Он подумывал об открытии отдельной от мастерской лавки перчаток и о вступлении в гильдию купцов, имевшую большой вес в Париже.
Рене ходил по городу в поисках подходящего места для своей лавочки. Поначалу он хотел выкупить свой старый дом на улице Сен-Дени, но потом отказался от этой идеи, решив подыскать что-нибудь поближе к кварталам, где жила знать.
Однажды во время таких поисков, проходя мимо какого-то постоялого двора, Рене увидел карету Мадлен. Сердце его скакнуло и, казалось, остановилось. Он приблизился к карете – она была пуста. Рене зашел в харчевню и огляделся. Зал был уставлен грубо сколоченными деревянными столами, за ними на лавках сидели горожане, крестьяне, военные. В противоположной стене виднелась ниша, где на огне жарилось сразу несколько поросят, нанизанных на вертел. Слева за стойкой хозяин наливал гостям вино из огромной бочки.
Рене двинулся было к нему, но тут заметил сидящего в углу Ксавье, кучера Мадлен. Подойдя к его столу, Рене плюхнулся перед ним на лавку и проговорил:
– Здорово, приятель.
Ксавье поднял на него глаза – он был порядком пьян. Ухмыльнувшись, он забормотал:
– А, «прекрасный господин Легран»… Мое почтение.
Перед кучером стояла огромная кружка, уже почти пустая. Оценив ситуацию, Легран спросил:
– Выпьешь со мной? Я угощаю.
Тот осклабился и с готовностью кивнул:
– Как не выпить, коли вы приглашаете? С превеликим удовольствием.
Рене крикнул хозяину: «Бургундского!» и повернулся к Ксавье:
– Что, приятель, ждешь хозяйку?
– Нет, сударь, в этот раз я тут один. Госпожа занемогла.
– Что же с ней?
Подошел хозяин и хлопнул перед ними две глиняные кружки. Ксавье жадно схватил свою и разом отпил половину.
– Да пустяки, женщины народ некрепкий. Дунет ветер, и они уже простужены.
Он помолчал, что-то обдумывая, и вдруг наклонился к юноше:
– Пари держу, сударь, что вам до смерти хочется все о ней разузнать.
– Ну-у-у… в общем-то, не очень, – с деланым равнодушием протянул Рене. – Да и сама Мадлен о себе рассказывала. Как ее фамилия? Я запамятовал.
Кучер расхохотался:
– Оно и видно, что рассказывала. Мадлен… Никакая она не Мадлен, а Анна, Анна де Ла Тур!
Рене показалось, что он ослышался. Богатейший, известный на всю Европу род королевской крови!
– Она из Ла Туров, графов Оверньских?!
– Ага.
– Полно, ты пьян, не может такого быть!
Ксавье, обиженный его недоверием, забормотал:
– Истинный крест, сударь, моя госпожа – графиня Оверни! Она старшая дочь графа Жана де Ла Тур де Овернь. А Мадлен – ее младшая сестра. Вот госпожа и развлекается, прикрываясь именем младшенькой.
Видя, как кучер распаляется, Рене продолжал делать вид, что все еще не верит ему.
– Ты сочиняешь, Ксавье, ерунда все это.
– Никакая не ерунда, – упрямо твердил тот, – истинная правда. Госпожа живет в своем замке в Монферране, а сюда приезжает по делам графства. Ее супруг сейчас в отъезде, а сестричку выдали замуж за флорентийца, некоего Лоренцо де Медичи, вот моя госпожа и скучает.
– Ага, еще и муж… Тоже небось какой-нибудь герцог или король, – рассмеялся Рене недоверчиво.
– А вот как раз почти король! Этот, как бишь его… регент.
– Брось, Ксавье, какой регент? Они при малолетних монархах бывают, а Франциску нашему уже лет тридцать!
– Да нет, сэр Джон не тут реме… регентствует, а в Шотландии. Слыхали про такое королевство? Он тамошнему королю кузен, брат, значит, двоюродный. А тот мальчишка пока. Вот супруг госпожи и живет сейчас там, а она одна, бедняжка.
– Да как же француз оказался регентом шотландским? Что-то ты путаешь, братец.
– Господин Джон по матери француз, а отец его шотландец, Александром Стюартом его звали. Он герцог Олбани, а тамошний король Яков – брат ему двоюродный.
Рене старательно запоминал все, что говорит кучер.
– А что ж госпожа-то так одинока, неужели детей у нее нет?
– Как же нет, – пьяно захихикал Ксавье, – есть. Ох… То есть нет.
Он испуганно замолчал, словно сболтнул лишнее.
Рене нахмурился, он никак не мог взять в толк, почему из этого надо делать тайну.
– Так есть дети или нет?
Ксавье угрюмо молчал. Рене сделал вид, что сердится.
– Говори!
– Если госпожа узнает, что я проболтался, не сносить мне головы. Вы уж не выдавайте меня, сударь.
– Хорошо, хорошо, я никому не скажу.
– Весной у госпожи ребеночек родился. Ну а поскольку муж в отлучке, ясное дело, что дитя-то нагулянное. Вот она дочурку-то тайно родила и спрятала, отдала крестьянке одной, Марии Дюваль, на воспитание. Я сам малышку и отвозил.
– Весной, говоришь? Значит…
Кучер закивал:
– Ну да, ну да. Ваш ребеночек-то, иначе никак.
У Рене сильно забилось сердце… Так вот почему Мадлен… то есть Анна исчезла! Она забеременела от него! У него есть дочь!
– Как назвали девочку?
– Бланка. Сейчас она Бланка Дюваль, а могла бы быть… Бланкой Легран, например. Ух, что-то мне нехорошо…
Ксавье уронил голову на руки и захрапел. Бросив на стол пару денье, Рене тихонько встал и вышел из харчевни.
Вот как оно сложилось! Он вступил в связь с графиней, женой регента Шотландии, и у него есть дочь! Судьба отняла у него одну дочку, но взамен подарила другую! Девочка растет в неизвестной крестьянской семье и ничего не знает об отце. Видимо, и о матери тоже. Она считает своими родителями тех, кто ее кормит и поит.
Рене навел справки – все, что в рассказе кучера можно было проверить, оказалось правдой. В самом деле, Джон Стюарт, герцог Олбани, выполнял обязанности регента при малолетнем короле Шотландии, а его жена, Анна де Ла Тур, графиня де Овернь, жила в одиночестве в замке Монферран, иногда навещая супруга, но большую часть времени все же проводя без него. Действительно, в последнее время графиня часто бывала больна, и ее никто не видел, кроме доктора и камеристок. Что ж, болезнь – удобная версия для дамы, желающей скрыть «интересное положение».
Поначалу Рене всерьез подумывал о том, чтобы отправиться на поиски Анны и дочери. Но по прошествии нескольких дней понял, насколько абсурдна эта мысль. Если он сделает это, то потеряет жену и сына. Путешествие в Овернь длинно и опасно. Допустим, он благополучно доберется туда, и что дальше? Анна живет в неприступном замке за высокими стенами. Даже если он встретится с ней, что это ему даст? Она, естественно, и виду не подаст, что они знакомы. И уж, конечно, не скажет ему, где дочь. Как ее назвал кучер, Бланка? Бланка… Красивое имя. Его дочь, Бланка Легран… Нет, увы, это всего лишь его фантазии. Девочку зовут Дюваль, и он не имеет к ней никакого отношения. Не стоит изводить себя бесполезными мечтами, пользы от них никакой. У него есть Женевьева и чудесный сын, они ему нужны, дороги, и он ни на кого их не променяет.
Между тем Франсуа рос не по дням, а по часам. Он был темноволосым, подвижным, худеньким мальчиком с добрыми глазами и обаятельной улыбкой. Ему шел пятый год, и теперь уже он, как когда-то Рене, сидел и завороженно смотрел, как отец ловко шьет перчатки. Больше всего Франсуа любил наблюдать, как родители делают рисунки для украшения готовых вещей. В эти минуты они казались ему настоящими волшебниками. Малыш настолько явно проявлял свой интерес, что отец предложил ему помогать делать рисунки. Ко всеобщему удивлению, Франсуа, который еще и говорить-то складно не мог, проявил большие способности к рисованию. Рене изумленно смотрел, как мастерски сын выводит очередную птицу или цветок.
– Господь дал моему малышу настоящий талант, – гордо говорил он друзьям.
Рене не мог не заметить, что в последнее время к искусству в Париже стали относиться с большим уважением. Идеями духовной свободы и творчества король Франциск заразился в ходе итальянской войны, перенес их во Францию, и здесь они все шире распространялись. Рене также помнил, каким почетом пользовались художники в Милане. Возможно, поэтому он и не стал возражать, когда Франсуа на воскресной ярмарке попросил купить ему картон, металлический грифель и краски. Малыш, став обладателем всех этих богатств, принялся восторженно рисовать все, что попадалось ему на глаза. Отец не мог не признать, что Франсуа очень точно передает формы, линии и цвет. Рене сам неплохо рисовал, однако вскоре он осознал, что в этом искусстве уступает своему пятилетнему сыну.