Дружба эта способствовала тому, что Михаилу предложили на время заменить одного из инструкторов по стрелковой подготовке, которого отправили в Лиссабон на операцию по поводу гнойного аппендицита.
С того дня Михаил и Фернанду Рош выпивали каждый вечер, благо они стали соседями, так как Михаил занял квартиру заболевшего инструктора, а в гарнизонном магазине было все, что душе угодно.
Фернанду Рош оказался не таким уж циником, как думал поначалу Михаил. Он исправно нес свою службу, но расистом не был, а почившего в бозе Салазара и его преемника Каэтану великими деятелями и вождями португальской нации не считал. Он даже обмолвился как-то, что то, чем они тут занимаются, то есть война против законных владельцев африканской земли, — дерьмо, недостойное даже быть темой разговора между двумя нормальными людьми, когда они сидят за столом и попивают неплохое винцо.
— Это портит букет вина, — улыбнувшись, докончил Фернанду свою речь.
Момент был благоприятным для разговора по душам, и Михаил решил им воспользоваться.
— Да мне-то тем более наплевать на вашу политику, — сказал он.
— Зачем же ты сюда приехал? Для любителя экзотики ты в такой упаковке староват… Только деньги?
— Конечно.
— Но ты непохож: на всех этих подлецов, которые за три доллара мать родную зарежут.
Михаил вздохнул.
— Что делать? В Европе такому, как я, не прокормиться.
Фернанду подмигнул ему.
— Ничего, старина, пока существуют на свете паршивые политиканы, нам с тобой работы хватит.
— Это верно… Да, вот еще что, Фернанду, — сказал Михаил, не стараясь притвориться, будто это вспомнилось ему между прочим. — Тебе не приходилось встречаться с человеком по фамилии Брокман? Говорят, он где-то здесь.
Фернанду посмотрел на него, прищурившись:
— Ты знаком с этим экземпляром?
— Я — нет. Но по твоему вопросу видно, что ты знаком.
— О да! — с брезгливой миной воскликнул Фернанду. — Даже очень хорошо: я его натаскивал.
— И давно это было?
— Не так давно… Не помню… А к чему ты о нем заговорил?
— Просили передать ему привет.
— Кто же это?
— Есть такой Гейзельс…
Фернанду присвистнул.
— Еще того чище! Ты знаешь Гейзельса?
Похоже, Михаилу следовало оправдываться за свои знакомства.
— Случайно сошлись в Париже. У меня дела были скверные, он посочувствовал.
— Что, денег дал?
— Денег от первого встречного я не беру. Он шепнул мне адрес лиссабонского агентства по распространению печати.
— Значит, ты ему не очень приглянулся. Могло бы быть и похуже.
Фернанду все больше и больше начинал нравиться Михаилу.
Намек на принадлежность Гейзельса к темному миру был прозрачен, и Михаил спросил:
— По-твоему, я похож на овцу? Куда поведут, туда и пойду?
— Не думаю. Но такие, как Гейзельс… — Фернанду не договорил.
— А где сейчас Брокман? — спросил Михаил.
— Там, в джунглях.
— С такими же вояками, как наши?
— Э-э, нет. Он по другим делам.
— Секрет?
Фернанду посмотрел на него совершенно трезвыми глазами.
— Знаешь, хотелось бы дать тебе маленький совет.
— Говори.
— Раз уж ты сюда попал, старайся не копаться в чужих делах. Спокойней будет.
— У меня вообще такой привычки нет.
Фернанду продолжал так, словно Михаил не дал ему закончить предыдущее:
— Но о Брокмане я тебе кое-что могу сообщить. Спецкоманда, в которой он работает, охотится за командирами партизан.
Они разошлись после полуночи.
— Все, что мы тут болтали, строго между нами, — сказал Фернанду на прощание.
— Мог бы и не предупреждать…
Улегшись в постель и перебрав в памяти по порядку их застольную беседу, Михаил не мог не подивиться откровенности Фернанду Роша. Ведь они были знакомы всего какие-то три недели, а Фернанду выложил ему столько, что, будь на месте Михаила подосланный провокатор, инструктора по борьбе против партизан поставили бы к стенке без суда и следствия.
Объяснить доверчивость Фернанду тем, что Михаил угощал его, было бы неверно: инструктор, насколько Михаил успел заметить, был не жаден и денег имел достаточно, да к тому же холостяк, копить не для кого. Скорее всего он слишком долго молчал, и вот при первом подходящем случае, сошедшись с человеком, непохожим на тех полулюдей, с которыми приходилось общаться много лет, Фернанду раскрылся, чтобы хоть один вечер отдохнуть душой. Других правдоподобных толкований Михаил не нашел…
У него уже набрались некоторые сведения, на основании которых можно было составить отчет для Монаха, отображающий истинное положение в колониальных войсках.
Дело же с Брокманом сильно усложнялось. По-видимому, встретиться с глазу на глаз им в ближайшее время не суждено, а затягивать пребывание в колонии не имело смысла. Но он еще не придумал, как отсюда выбраться.
Рассуждая о мести, Михаил приходил к выводу, что это действительно низменное чувство, но всякий раз возникал контрдовод: Брокмана необходимо было обезвредить хотя бы уже потому, что он не человек, а опасный бешеный волк. Как еще можно назвать выродка, избравшего себе профессией убийство людей? Рассчитаться с убийцей необходимо. И если самосуд карается законом, то совестью своей Михаил его оправдывал. Правда, он не был твердо уверен, что рука его не дрогнет в решительный момент. Главным оставалось встретиться с Брокманом и через него выйти на след Гофмана. Но как это осуществить?
Михаил уже начинал изнывать от нетерпения: когда же наконец вернется оперированный инструктор, которого он подменял? Но тут произошло чрезвычайное событие.
Фернанду, забежав к нему во время дневного перерыва, сообщил, что срочно вылетает в джунгли и что, по всей вероятности, вскоре Михаил будет иметь счастье видеть Брокмана — живого или мертвого.
Михаил привскочил с постели — он сидел, собираясь раздеться и лечь.
— Что произошло?
Но Фернанду выбежал, крикнув через плечо:
— Вертолеты ждут!
Надев белую панаму, Михаил вышел из дому, пересек под палящим полуденным солнцем пустынную кремнисто-твердую площадь, жегшую ноги даже через толстую кожаную подошву, и вошел в здание штаба.
Дежурный, с которым он был знаком, ничего толком объяснить не мог. Сказал, что с материка поступила на радио просьба о срочной помощи — кто-то там попал в беду, а кто именно и где, неизвестно. К радистам на второй этаж Михаил пойти не мог: туда нужен был особый пропуск.
Придя к себе, Михаил лег на кровать, не раздеваясь.
Вертолеты прилетели в 16.00. Михаил, услышав их шум, отправился в казарму, где размещались новобранцы: она была ближе к аэродрому. Те, кто сейчас прилетел из джунглей, обязательно проедут мимо нее, а Михаилу очень хотелось посмотреть на вернувшихся.
Ждать пришлось недолго. Вскоре на бетонке, ведущей от аэродрома, показались два «джипа» с туго натянутыми светло-песочными тентами. Они пронеслись мимо и скрылись в той стороне, где располагался лагерь спецкоманд. Михаил успел заметить, что в «джипах» на задних скамьях сидели какие-то лохматые, бородатые люди в оборванных пятнистых маскировочных униформах. И что-то белое мелькнуло — наверное, бинты, перевязки.
А минут через десять на дороге появилось еще несколько «джипов». В переднем рядом с шофером сидел Фернанду. Он помахал Михаилу рукой.
Михаил не спеша зашагал к дому.
Скоро пришел Фернанду и сразу отправился под душ. Через открытую дверь ванной он рассказывал сидевшему у стола Михаилу о том, что произошло.
— Их пятеро было, в том числе твой Брокман… Базу заложили в джунглях недалеко от штаба… В разведку ходили, ловили момент. А момента нет и нет… — Он делал паузы, когда отфыркивался. — Сегодня утром на них набрел какой-то мирный негр с мальчишкой… Старик и мальчишка. Старика они застрелили, а парнишка удрал. Их накрыли. Они дали сигнал по радио сюда. Ну, а дальше все ясно…
— У вас был бой? — спросил Михаил.
Фернанду не расслышал.
— Что?
— Бой был, говорю?
— Ерунда! Так, пугнули малость. Те не ожидали, конечно, что мы так быстро подоспеем, и держали эту бравую команду в осаде малыми силами — человек десять. Там между деревьями чистое место было, мы спокойненько сели, а нас тридцать человек — какой уж тут бой?
— А из наших, по-моему, кто-то ранен?
— Трое. И Брокман тоже.
— Тяжело?
— Ерунда, царапина… Касательное в левое предплечье… — Фернанду кончил полоскаться, закрыл краны. — Сказать по чести, будь моя воля — не стал бы я их оттуда вытаскивать…
— Брокмана в госпиталь отправят?
— Тут уж как он сам захочет, — не придав этому вопросу никакого особого значения, с обычным своим добродушием отвечал Фернанду. — Я ему, между прочим, передал от тебя привет.
— Он же меня не знает.
— Верно. Брокман так и сказал: кто еще такой?
— Если можешь, представь нас друг другу.
— Попробуем… Но мне это ничего приятного не доставит…
В тот же вечер Фернанду привел к себе Брокмана, а Михаил ждал их, уставив стол бутылками, джусом и стаканами. Брокман явился голый до пояса, на левой руке чуть ниже локтя — пухлый тампон, приклеенный пластырем. Дон говорил в Париже правду: Брокману на вид было лет тридцать. Волосы светлые. Загорелый не по-курортному, а скорее как дорожный рабочий: лицо ниже бровей, шея, руки до бицепсов — кофейного цвета, а торс и лоб — молочно-белые. Светлые волосы и черное лицо производили впечатление, будто смотришь на негатив. Михаил предполагал узреть нечто гориллоподобное, но перед ним был хорошо сложенный, красивый парень с несколько презрительной гримасой. На собеседника он не глядел.
— Привет, — по-немецки сказал Брокман, усаживаясь. — Меня зовут Карл.
— Привет, — ответил Михаил, радуясь, что этот тип не протянул ему руки.
— Говорят, вы меня знаете.
— Марк Гейзельс просил передать вам поклон.
— А-а, еще бегает, старый лис! Как он там?
— Мы виделись накоротке. Но можно понять, что он при деньгах.
— Гейзельс всегда при деньгах, — небрежно заметил Брокман. — Мы выпьем или будем смотреть на бутылки?
— Что вы предпочитаете?
— Покрепче…
Михаил взял большую бутылку джина, посмотрел на Фернанду, который стоял, опершись рукой о спинку стула. Фернанду кивнул. Михаил налил в три стакана. Выпили.
— Не сильно? — спросил Михаил, показывая на раненую руку Брокмана.
— Достаточно для того, чтобы смыться отсюда, — сказал Брокман.
— Значит, в Европу?
— Завтра же. Имею право. — Брокман повертел перед глазами пустой стакан. — И страховку получим.
— Вы счастливчик.
— Желаю и вам того же.
— Спать хочется, — сказал Фернанду.
Михаил обернулся к Брокману.
— В таком случае, может, перебазируемся ко мне?
— Благодарю. Надо отдыхать. — Он посмотрел на часы, которые были у него на правой руке.
И Михаил вспомнил слова патологоанатома, выступавшего в качестве судебно-медицинского эксперта: «Если удар был нанесен не сзади, то бил левша».
Брокман встал. Михаил решил рискнуть, как при разговоре с вербовщиком в лиссабонском агентстве по распространению печати.
— Один вопрос, Карл…
— Да.
— Вам не знакомо имя Гюнтер Гофман?
Казалось, над ухом у Брокмана выстрелили из пистолета: он вздрогнул.
— Почему вас это интересует?
— Видите ли, я когда-то, во время войны, служил с ним. Хотелось бы разыскать. Полагаю, сейчас у него другое имя…
— Правильно полагаете.
— Вам ничего о нем не известно?
— Последнее его имя — Алоиз. А фамилией я не интересовался.
— А где он сейчас?
— Был в Америке. — Брокман повернулся к двери. — Пока.
— Пока.
ГЛАВА 7
Приобретения и потери
Леша, когда проявил свою первую в жизни самостоятельно отснятую фотопленку, был очень удивлен: она получилась такой хорошей, будто снимал матерый фотомастер. Скажем кстати, что эта первая пленка была лучше всех последующих на протяжении месяцев трех и только к концу лета Леша научился сознательно добиваться тех прекрасных результатов, которые в самом начале были получены по наитию.
Как было им обещано в присутствии его малолетнего покровительствуемого Витьки, Леша сделал стенгазету. Он дал ей название почти такое же, какое носил стенной орган печати центрального городского универмага, то есть «Культурное обслуживание». Опустив предлог «за», он словно поднялся на ступень выше: та газета только призывает к культурному обслуживанию, а здесь — пожалуйста, уже все готово.
В центре небольшого листа ватманской бумаги, под заголовком, была наклеена фотокарточка размером тринадцать на восемнадцать, изображавшая Светлану, Галю и Пьетро за ресторанным столиком. На заднем плане, чуть не в фокусе, из-за столика привстал плотный мужчина. (Леше показалось, что он как будто похож на человека, приказывавшего ему засветить пленку.) Под снимком Леша поместил подпись, над которой ему пришлось долго думать. Она гласила:
«Картинки из светской жизни».
По обеим сторонам фотокарточки были наклеены цветные вырезки из рекламных буклетов «Интуриста».
Леша полюбовался с горечью на свое произведение, вздохнул, сложил стенгазету вчетверо и засунул ее под тахту. Он счел замышленное предприятие с вывешиванием газеты недостойным и мальчишеским. Более того, он решил выказать великодушие: он сделал еще два отпечатка форматом девять на двенадцать, чтобы вручить их Светлане — пусть один возьмет себе, а другой пошлет этому черноволосому иностранцу.
Случай представился скоро. Светлана, как-то вечером, возвращаясь с работы, подозвала к себе Лешу, певшего под гитару в кругу ребят с их двора.
— Не отлегло? — спросила она как бы даже с сочувствием.
Это не понравилось Леше. Он сунул ей в руки гитару и сказал небрежной скороговоркой:
— Подожди минутку, я сейчас. — И побежал в свой подъезд.
Вернувшись, он отобрал у нее гитару и вручил фотографии.
— Вот, вышло прилично. Возьми на память.
Светлана сначала не поняла, что изображено на снимках, а когда поняла, то покачала головой.
— Значит, с фотоаппаратом шпионишь?
— Шпионил, — поправил ее Леша. — Больше не буду.
На это Светлана ничего не ответила. Положила карточки в сумочку и пошла домой. Даже спасибо не сказала.
С тех пор, встречаясь во дворе или на улице, они только здоровались. Леша иногда спрашивал себя, правильно ли он поступает. Светка ему все равно нравилась, как и раньше, а может, и еще больше. Ну, ходила в кафе с иностранцем. Иностранцы приезжают и уезжают. Тем более Светка же его сама первая подозвала для разговора. Но нет, не мог Леша простить ей, что-то горькое поднималось в душе, когда вспоминал он про кафе, и у него возникало непонятное чувство, словно Светка знает о тайнах взрослой жизни гораздо больше его, и от этого становилось еще горше и обиднее. И хотелось бы ему заговорить с нею, но ничего он не мог поделать со своей гордостью.
Вера Сергеевна сумела уловить, что в отношениях Светланы с Лешей произошли важные изменения. Она прямо спросила у дочери, что случилось. Но Светлана отделалась одной фразой: «Да ну его!» И кажется, ей в самом деле стало совершенно безразлично, есть на земле такой парень — Леша Дмитриев или его и не было никогда. Хотя Гале она признавалась, что ей жалко разбитой дружбы и как-то пусто от того, что Леша перестал забегать к ней на работу. Ему самому она этого не сказала бы никогда.
Подруги проводили лето по-разному. Светлана по графику отпусков должна была отдыхать в сентябре. Галя уехала вместе с матерью в Крым, в Алушту, где у старого друга их семьи, ныне отставного военного, был собственный дом.
Светлана не очень-то скучала. В свои выходные она с подругами из универмага ездила на городской пляж. Всегда подбиралась веселая компания.