Они помахали ему в ответ, и его пронзила мысль – ладно бы красивые и способные, но – какие вы все одинокие… выброшенные в пустоту неизвестно куда, а главное – неизвестно зачем. Ни единого деревца… Хоть бы кустик – и то было бы веселее. Забавно – в машине одиночество ощущается не так сильно. Запах кожи, глухое урчание мотора, огоньки светодиодов на панели… даже само движение создает ощущение самодостаточности. Пусть маленькая, но собственная вселенная. Все-таки он от них уезжает, а не они от него.
Краем глаза заметил: Изабелла отделилась от группы и двинулась к нему. Как всегда, неизвестно, что от нее ждать: очередную порцию ругани или пожелание успеха.
– Слушай… если найдешь магазин, купи что-нибудь пожрать.
На лбу у корней волос выступили капли пота.
– А у нас ничего нет?
Изабелла обреченно покачала головой.
– Купи чипсы… шоколад… Все равно что.
– По-моему, были бананы.
Изабелла вздохнула. Ее била мелкая дрожь. Тиреотоксикоз. Болезнь называется тиреотоксикоз. Можно есть сколько угодно много, и при этом не поправляться – повышенный обмен. Избыточное сгорание. Цена: неунимаемая дрожь и ручьи пота, когда сгорать нечему.
Петер посмотрел на ее дрожащие руки. И что произойдет, если им не удастся вырваться из этого заколдованного круга? Если кончится еда? Страшно подумать. Страшно – и почему-то интересно.
– Ты слышал, что я сказала?
– Слышал… – Он нажал кнопку, стекло поползло вверх…
…и придавил педаль газа.
Через минуту Петер оказался в удручающе зеленой, без единого ориентира, пустыне.
– Даже речи быть не может!
Дональд предложил передвинуть кемперы при одном условии: его собственный остается на месте. Естественно, тут же начались разговоры: все – так все.
Он посмотрел на Майвор и покачал головой – до чего же народ глуп… Ни у одного прицепа, кроме их с Майвор, не было стационарной пристроенной палатки. Разобрать, перенести и снова собрать – целая история. Но даже и этот аргумент излишен: Дональд и Майвор – старожилы. Они абонируют место в кемпинге «Салудден» уже пять лет подряд, каждый год на пять недель. В этом году расположились среди краткосрочных туристиков только потому, что как раз на то место, где они разбивали лагерь, упало дерево. И теперь они три недели вынуждены жить в этой суете, с бесконечными криками приезжающих на пару дней и уезжающих туристов – в кемпинге якобы не хватает персонала, чтобы распилить и убрать это чертово дерево. Дерево, правда, внушительное. Ствол чуть не метр в диаметре. С другой стороны – хорошо, что упало. Вовремя. Не дождалось их приезда.
Так или эдак, они уже три недели стоят здесь. Остальные приезжают самое большее на неделю – и хватает же наглости предложить Дональду перебраться на другое место!
– Даже речи быть не может, – повторил он и показал на палатку. – Только разобрать эту хреновину – целый день уйдет. И собрать – столько же. К тому же мы, в отличие от вас, уже три недели стоим здесь.
Тип в безобразных очках, типичный ботаник, что-то пробормотал. Дональд уставился на него.
– Повтори!
– Я говорю, ни один из нас не стоит на том же месте, что вчера. Чисто технически.
Дональд повысил голос – так он разговаривал со скользкими субподрядчиками.
– Чисто технически вопрос стоит вот как: попробуйте заставить меня передвинуться. Я, по-моему, ясно объяснил, что это за работа.
Ботаник сразу стушевался. Пожал плечами.
– Просто мысль пришла в голову.
Дональд раскинул руки, будто хотел обнять всех присутствующих.
– Когда закончим, приглашаю всех на пиво. Сюда, в палатку.
Показал знаком Майвор – всё, разговор окончен, – повернулся и пошел к кемперу. Майвор последовала за ним. Когда они отошли на расстояние, на котором никто не мог их слышать, Майвор сказала:
– Почему ты всегда такой настырный?
– Настырный? Ты же сама знаешь, что это за работа – разбирать все это дерьмо. Мебель, стойки… на одних настилах надорвешься.
– Всё так… но ты мог объяснить людям без такого напора. Что за агрессия? И на меня незачем орать.
В палатке Дональд схватил стул, поставил в угол и уселся, скрестив руки на груди.
– Я не на тебя орал, старушка, ты прекрасно знаешь. Они меня просто… я тебе говорю: если кто-то будет нарываться, то…
– То что? Что ты тогда сделаешь, Дональд?
Дональд, не вставая, дотянулся до газового холодильника и достал банку пива.
Отщелкнул замочек, сделал большой глоток и вытер губы.
– Тогда я возьму винтовку.
Майвор уставилась на мужа. Тот с деланым равнодушием кивнул на вход в палатку: вот, дескать, если кто-то явится и начнет нарываться, сама увидишь. Она дождалась, пока он на нее посмотрит.
– Ты взял с собой винтовку?
– Само собой, – Дональд пожал плечами. – Сейчас такие времена… полно проходимцев.
Сделал еще глоток пива, слишком большой: из угла рта на подбородок побежала янтарная струйка.
Майвор не спускала с него глаз.
– Я же не собираюсь никого убивать, старушка, ты же понимаешь. Отпугну – и всех дел.
– Патроны, по крайней мере, вынул?
– Вынул, вынул. Само собой.
– А затвор снял?
– Хватит уже… – Дональд отвернулся, откинул крышку табуретки и достал оттуда транзистор – надо же как-то прервать неприятный допрос.
– Сомневаюсь… – Майвор горько усмехнулась. – Радио… какое там радио… посмотри вокруг.
Но Дональд уже успел нажать кнопку, и тут же выяснилось, что она сомневалась зря. Из старого красного транзистора, купленного лет тридцать назад, полилась музыка. Тува Карсон, «Все уже забыли».
Дональд и Майвор ошеломленно уставились друг на друга. Им сказали, что ни телефоны, ни компьютеры не работают – нет покрытия. И на тебе:
Они вслушивались в слова песни, будто в ней зашифровано какое-то скрытое сообщение. Будто они помогут найти ответ, объяснить их нелепое положение. Ни тот ни другой не были поклонниками Тувы Карсон, а теперь сидели и вслушивались в каждое слово.
Песня закончилась. Они, затаив дыхание, ждали. Вот сейчас прозвучат слова диктора: «Важное сообщение»… «а теперь прослушайте» – или что-то в этом роде. Но нет – вступительный аккорд к «Твоей мелодии» Сильвии Вретхаммар. И голос самой Сильвии.
Молли и Эмиль решили играть в собак. Довольно долго они были щенками. Катались по полу кемпера, тявкали и притворялись, что дерутся. Наконец Молли взяла в зубы свой сандалик, помотала головой и забросила под диван.
Эмиль заглянул под диван и заскулил. Он же щенок, а щенки боятся темноты.
– Щенку придется достать сандалик.
Эмиль опять заскулил и покачал головой. Молли села на пол и руками изобразила щенячьи лапки.
– Щенок должен принести сандалик. Только невоспитанные и глупые щенки не приносят сандалики.
– Щенок не хочет, – протявкал Эмиль.
– Щенок должен!
– Щенок не хочет!
– Почему это щенок не хочет?
– Потому… потому что… – Эмилю попался на глаза рулон туалетной бумаги. – Потому что он противный и пахнет какашками!
Молли строго на него поглядела, но не выдержала, повалилась на спину и начала хихикать так музыкально, что у Эмиля замерло его маленькое щенячье сердце.
Молли хохотала, держась за живот, а Эмиль на четвереньках обнюхал пол вокруг нее, поднял ногу и сделал вид, что писает на кухонный шкаф.
Молли, отсмеявшись, тоже встала на четвереньки и кокетливо изогнула спину.
– Теперь мы будем папа-пес и мама-пес.
– Собака, – поправил Эмиль.
– Кто собака?
– Мама-собака.
– Ну, хорошо, собака. У них свидание.
Эмиль постарался, чтобы щенячьи лапы стали потверже, как у взрослого пса, свирепо посмотрел на Молли и негромко зарычал.
– Ты что? – удивилась Молли. – Ты же папа-пес, ты в меня влюблен.
Эмиль вытаращил глаза – так делают все влюбленные в мультиках. Он представил розовые сердечки на крылышках, вылетающие из головы, как птички.
– Хорошо, – одобрила Молли. – А теперь ты должен понюхать у меня под хвостом.
– Ну нет… – Эмиль немного растерялся.
– Почему нет? Влюбленные собаки всегда нюхают друг у друга под хвостом.
– Зачем?
– Откуда я знаю? И какая тебе разница? Они так делают, и ты тоже давай, раз ты папа-пес.
Эмиль на четвереньках обошел вокруг Молли и понюхал ее трусики. Успел заметить, что трусики пахнут туалетом, но Молли вдруг резко повернулась, показала зубы и зарычала так грозно, что Эмиль невольно отпрыгнул и поднял руки, защищаясь.
– Что с тобой? – засмеялась Молли. – У тебя что, детский паралич? Собак никогда не видел? Все собаки так делают.
– Никакой у меня не паралич!
– У тебя, может, и нет, а у твоей собаки есть!
У Эмиля уже закипали слезы, но тут он представил себе собаку с детским параличом и засмеялся.
Молли покачала головой.
– Значит, так. Ты понюхал у меня под хвостом, я рассердилась. Ты опять попробовал, я опять рассердилась. И только потом я позволю тебе нюхать у себя под хвостом. Разве ты никогда не видел?
– А я не хочу. У меня собачий детский паралич.
Молли собралась было разозлиться, но личико ее тут же просветлело.
– Тогда можешь вылизать мне шкурку, – улыбнулась она.
Эмиль добросовестно полизал ее майку. Лизал довольно долго, пока она одобрительно не кивнула.
– Теперь собакам надо отдохнуть.
Они улеглись рядышком на живот и притворились, что спят. Внезапно Молли напряглась, подняла голову и понюхала воздух.
– А теперь собаки чувствуют опасность. Приближается враг.
Эмиль тоже подвигал носом, принюхиваясь, и ничего не почувствовал, кроме запаха пыли и каких-то духов.
– Никаких врагов поблизости, – заключил он.
– Как это никаких? – Она встала на четвереньки и сжалась в комочек. – Огромный и опасный враг, собаки никогда таких не видели. Он хочет их сожрать.
– Кончай, чего ты…
– Собакам страшно. Чудище величиной со слона, только черное, голова огромная, и сто пять острых клыков. Хватает собаку – и кровь кругом.
– Нет! – у Эмиля к горлу подступил комок.
– И он перекусывает собаку пополам, только кости хрустят… хрясь-хрясь, – она очень похоже изобразила хруст костей.
Эмиль закрыл руками уши и замотал головой. Ему не хотелось слушать, потому что он уже и в самом деле видел этого страшного врага. Огромный, черный, зубы как кинжалы, земля трясется… И приближается, потому что собирается его, Эмиля, сожрать…
Молли отвела его руку в сторону и прошептала в ухо:
– Но я знаю, как спастись. Я тебя спасу.
Эмиль проглотил слезы и посмотрел на Молли – серьезная, сосредоточенная мордашка. Наверняка знает, о чем говорит. И насчет чудовища, и насчет того, что знает, как спастись.
– А как?
– Потом расскажу, – Молли настороженно огляделась. – Но сначала мы должны сделать одну штуку…
Карина нахлобучила дышло прицепа на буксировочный крюк машины и подняла поддерживающее колесико. Электрический разъем и страховочный тросик оставила без внимания – зачем? Ехать-то всего несколько метров.
Вытерла руки о майку и показала Стефану большой палец – готово. Он завел машину, рывком дернул кемпер и протащил его метров десять по газону.
Фермеры тоже передвинули свой прицеп. Один из них вышел из машины и отдал честь Карине. Она помахала в ответ.
Зачем мы это делаем? Наоборот, надо держаться всем вместе, поближе друг к другу…
Посмотрела на новенький кемпер, где скрылись Молли и Эмиль. Что-то странное в этой девочке: она словно все время притворяется… с другой стороны – зачем? И в чем? В чем она притворяется?
Подошел Стефан.
– Ну вот. Дело сделано.
На макушке волосы заметно поредели. Невысокий, полноватый, короткие руки… Мужчина, которого она выбрала. Карина положила руку ему на шею. Он погладил ее по голове, и она зажмурилась.
– Стефан… ты должен мне кое-что обещать.
– Все что захочешь.
– Мы не знаем, что произошло. Мы не знаем, как долго это наваждение будет продолжаться…
– Карина, совершенно ясно, что…
– Подожди. Дослушай… – Она сжала руками его лицо, провела пальцем по оправе и посмотрела в глаза. – Ты должен обещать мне, что мы будем держаться вместе. Что бы ни произошло, вдвоем мы справимся. Поодиночке – нет. Ты понимаешь, о чем я? Обещаешь?
Стефан уже открыл рот, чтобы ответить, но осекся. Посмотрел на бесконечное поле и нахмурился. Похоже, понял.
– Да, – сказал он после долгой паузы, – обещаю.
Первые четверть часа Петер ехал довольно быстро – километров пятьдесят. Потом снизил скорость. Здесь, по данным джи-пи-эс, должна быть деревня Вестеръюнг. И магазин был бы, если бы нашлась сама деревня. Поначалу он старался придерживаться предлагаемых навигатором дорог, но потом плюнул. Если верить джи-пи-эс, он пересек уже, самое меньшее, три речки без всяких мостов и пару раз продрался сквозь чащу без единой царапины на кузове.
Посмотрел в зеркало. Интересно, вон та неровность на горизонте, что это: их лагерь или оптический обман?
Лидерское чувство самодостаточности и превосходства исчезло, на смену пришли тоска и одиночество. Неужели они приговорены к пожизненному заключению в этом нереальном, возможно существующем только в их воображении мире? Откуда-то из омута памяти выплыло словечко «солипсизм»… вне сознания нет сущности.
Болгария, 2005 год. Полная глухота, словно в уши вставили затычки. Пока он крутил мяч кончиками пальцев, соображая, как лучше поставить его на одиннадцатиметровую отметку, исчезло все: шум стадиона, крики товарищей по команде, возгласы судьи.
Петер машинально ткнул кнопку радио, чтобы отвлечься от воспоминаний. И в ту же секунду сообразил: какое радио? Глухая зона, телефоны не работают, ни единой мачты на горизонте.
Оказывается, нет.
Внезапный аккорд был настолько неожиданным, что он вскрикнул и ударил по тормозам. Джип дернулся и остановился. Если бы скорость была побольше, наверняка разбил бы лоб.
Петер застыл с отвисшей челюстью и уставился в ненатурально голубое, как в мультфильме, небо. Он знал музыку – мать часто ставила эту пластинку. Он даже знал, кто поет: Черстин Аулен и Петер Химмельстранд.
Последний рефрен. Орган прогудел несколько тактов из «Свадебного марша», и песня закончилась.
Ошеломленный Петер даже не успел подумать, что может сказать диктор, прольется ли свет на их нелепое приключение, как началась следующая песня. На этот раз Тува Карсон. «Все уже забыли».
Выключил радио, откинулся на сиденье и посмотрел на бескрайний газон. Где-то ведь кто-то сидит, ставит эти старые пластинки и транслирует их на всю… на всю – что? На всю страну? Страну Швецию? Где она, эта страна? Кто? Где? Как? Зачем?
И все же: судя по репертуару, они пока еще в Швеции. На этом сходятся и радио, и джи-пи-эс. Но, насколько ему известно, в Швеции нет таких мест. Ничего даже близко похожего.
Он вышел из машины, и у него перехватило дыхание. Впервые осознал масштаб и глубину окружающей его пустоты. Поднес руки к лицу – руки на месте. Он, несомненно, существует, хотя и ничтожно мал. Похлопал по крыше джипа – глухой металлический звук. Толстый, не меньше чем двухмиллиметровый, прокат. И машина существует.
Прищурился и посмотрел в ту сторону, откуда приехал. Глаз уже не различал никаких неровностей на горизонте. Машина стоит на бесконечном футбольном поле, подвешенном в мертвой синеве неба.