Почувствовав назревающий конфликт, Надежда Георгиевна постучала по столу кончиком карандаша. Сказала, что приняла к сведению слова Ларисы Ильиничны и отчет Василия Ивановича, и кивнула, мол, можете идти. «А если сцепитесь за дверью моего кабинета, то это будет уже ваше личное дело», – подумала она.
Тут раздался звонок, и Надежда Георгиевна отправилась вести химию, по странному совпадению – в тот самый класс, где учился наглый Козельский.
Выйдя в учительскую, она на секунду остановилась перед большим зеркалом в простенке и осталась вполне довольна своим видом: полная, но подтянутая, аккуратная, на сарафане ни складочки, бант на блузке не покосился, не примялся, и прическа не растрепалась. Впрочем, лак «Прелесть» дает ей на это не слишком много шансов, скрепляет намертво, превращая волосы в подобие брони. Говорят, есть какие-то другие лаки, после которых волосы не напоминают на ощупь стекловату, но даже «Прелесть» просто так не купить, а уж эти-то… И мечтать нечего!
Войдя в класс, Надежда Георгиевна сразу посмотрела, на месте ли Козельский, и, увидев парня, невольно подумала о пристрастности судьбы, которая слишком щедро одаривает некоторых людей при рождении. Возмутитель спокойствия был не только очень умным парнем на грани гениальности, но еще и красивым юношей, обещавшим вырасти в невероятно привлекательного мужчину. Обычно способные дети или очень некрасивы, или обладают особенностями характера, затрудняющими общение со сверстниками, но у Козельского не было и этого изъяна. Он в меру хулиганил, давал всем списывать домашку и подсказывал правильные ответы ученикам, терпящим бедствие у доски. Непонятно было только, зачем этой звезде понадобилось самоутверждаться таким странным способом – завязать научную дискуссию с откровенной дурой?
Надежда Георгиевна не любила проверять тетради, поэтому контролировала выполнение домашнего задания выборочно, в течение урока, и сегодня в проскрипционный список попала фамилия «Козельский», чего раньше почти никогда не бывало. Слушая устный ответ отличницы Розочки Вулах, Надежда Георгиевна смотрела то в чью-то тетрадку, то на милое, открытое, еще совсем детское личико девочки, то на байроническую физиономию Козельского и думала о собственной дочери.
Почему Аня не может быть такой, как Розочка? Надежда Георгиевна вздохнула. Отдавая дочь в другую школу, она делала это для того, чтобы у девочки не развился комплекс принцессы, чтобы злые языки не шипели, мол, у Ани Красиной одни пятерки не потому, что она умная, а потому, что мать завуч (семь лет назад Надежда Георгиевна еще не была директором). Кто ж знал, что теперь она станет радоваться собственной дальновидности совсем по другим причинам: дочь дерзит и дома и в школе, пытается использовать косметику, дружит с самой неподобающей девочкой в классе, слушает какую-то ужасную музыку. В общем, отбилась от рук, и страшно подумать, что бы было, учись она в школе матери! Аня как Козельский – на все имеет свое мнение, только не тратит время на разглагольствования, а просто делает что хочет! Парнишка хоть учиться не забывает, а эта… Со своими мозгами могла бы быть круглой отличницей, но ленится, вместо уроков запоем читает книги, неприятно даже думать, какие именно, и, кажется, сама что-то пишет. Общественной работой заниматься не желает, не думает, что скоро в институт поступать, а могут ведь и не принять, если так негативно ко всему относиться! Скрытная стала, мать избегает, упрекает, что заставляет ее ходить в обносках… Все Мийка этот проклятущий, не тем будь помянут. Не зря все нутро Надежды Георгиевны восставало против их странной дружбы, когда это взрослому парню, студенту было интересно с двенадцатилетней соплячкой, но муж успокаивал, и она сама себя уговорила, что дружеские отношения с сыном такого человека лишними не станут ни при каких обстоятельствах. И просчиталась.
Надежда Георгиевна вздохнула и потянула к себе журнал:
– Отлично, Розочка, «пять». Садись! – Выводя отметку в соответствующей клеточке, она подумала, что Розочкина мать, биологичка Ольга Моисеевна, не побоялась отдать дочь в ту же школу, где работает сама, и вот результат. Девочка просто образцовая, радость педагогов и услада родительского сердца. А все потому, что у матери на глазах!
Надежда Георгиевна поставила оценку в дневник, который Роза протянула ей открытым на нужной страничке, и с завистью отметила, что ведется основной документ учащегося идеально. Расписание написано далеко вперед, в каждой клеточке – номера примеров для домашнего задания, без помарок и грязи, и подпись родителя присутствует на каждом развороте. И дневник не засунут в типовую обложку, от которой за версту несет резиной, цвет ввергает в уныние и которая разваливается после первой же четверти. Нет, Розочка обернула свой дневник в нежно-розовую мелованную бумагу и аккуратно надписала, что это именно дневник Р. Вулах, как будто можно его с чьим-то перепутать.
Ну что ж, усмехнулась Надежда Георгиевна и снова взяла тетрадь Козельского. Задача повышенной сложности решена не только верно, но и остроумно, нетривиальным способом. Трудно поверить, что остальных ребят посетило точно такое же внезапное озарение, не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять: все, у кого она сегодня проверила домашнее задание, списали с Козельского.
– Молодцы, ребята, всем пятерки за домашнюю работу, – сказала она, – всем, кроме Сергея. Козельский правильно решил задачи, но у него нет полей до конца тетради и помарка. Домашнее задание нужно выполнять на черновике и только потом набело переписать в тетрадь, а про поля я уже устала вам напоминать. Купили тетрадку, взяли линейку и карандаш и прочертили поля до конца. Потратили десять минут и забыли, зато потом никаких забот! Не надо посреди урока отвлекаться от объяснений учителя, искать линейку… Порядок в делах – порядок в мыслях. Поэтому, Сережа, только «четыре». Раздай тетради.
После уроков школа опустела, жизнь продолжалась только на первом и втором этаже, где занимались группы продленного дня, и в актовом зале Тереза Семеновна вела кружок бальных танцев. Надежда Георгиевна остановилась под дверью, заслушавшись звуками вальса, который аккомпаниатор Евгения Армандовна живо и с душой исполняла на школьном рояле.
Бросив взгляд вдоль просторного коридора с высоким потолком, с большими и высокими окнами, Надежда Георгиевна подумала: как хорошо, что школа располагается в старинном здании, где просторные классы, в которых кое-где еще сохранились старые послевоенные парты с черными откидными крышками и толстым деревянным основанием, а не это современное убожество из двух досок и рахитичных железных ног. Как здорово, что, поднимая головы, дети видят не унылую бетонную плиту сразу над собой, а красивый сводчатый потолок с лепниной высоко-высоко! И хоть ученикам запрещено бегать по коридорам, но слава богу, что они настолько широки, что самый корпулентный старшеклассник может промчаться на перемене из конца в конец и никого не задеть. А особенная красота – это старинный дубовый паркет, который будто дышит, будто впитывает детскую усталость и освежает воздух ароматом старого дерева. Хлопот с ним порядочно, но ни за что нельзя променять его на более удобный в эксплуатации линолеум. Когда был последний косметический ремонт, денег дали мало, и бригада попалась особенно недобросовестная, во всяком случае, принципиальной разницы между школой и тюрьмой маляры не видели, возможно, провели во второй больше времени, чем в первой, и норовили покрасить стены в грязно-оливковый цвет, Надежда Георгиевна в самый последний момент пресекла этот вандализм, заставила найти нормальную краску и сделать так, чтобы каждый этаж выглядел по-разному. Первый, административный, – сдержанный светло-голубой, второй, где начальная школа, – уютный желтовато-розовый, третий – салатовый, потому что там кабинеты естественных наук, ну а четвертый, где чистая математика, – жемчужно-серый.
Тогда ей здорово помог отец одного ученика, известный художник. Мало того что краску достал и подбирал колер, он еще предложил расписать стены на втором этаже разными сказочными персонажами или просто милыми зверьками. Первоклассникам будет приятно. Надежда Георгиевна теоретически идею одобрила, но воплотить побоялась. Все же дети приходят в школу учиться, готовиться к настоящей жизни, и должны сказки оставлять в детском саду, а здесь совсем другая наглядная агитация. Здесь малышей встречает ласковым и мудрым взглядом дедушка Ленин, и он же в виде Володи Ульянова на октябрятской звездочке. А на первом этаже весьма интересные картинки по гражданской обороне. Портреты пионеров-героев. Что скажут в РОНО, если она разбавит все это каким-нибудь Карлсоном или Винни-Пухом? Благодаря прекрасным мультфильмам персонажи эти полюбились и детям, и взрослым, стали родными, но при соответствующей оказии соответствующие люди быстро припомнят, что пришли они к нам из капстран.
Кстати, о наглядной агитации, спохватилась Надежда Георгиевна и подошла к гипсовому бюсту Сергея Мироновича Кирова, стоящему в конце коридора, и заглянула на боковой срез. Так и есть, карандашом написано слово из трех букв, и слово это не «мир».
Господи, ну чем Киров заслужил такое? – покачала головой Надежда Георгиевна и достала ластик, который носила при себе специально на этот случай. Оскорбительную надпись она впервые заметила еще в прошлом году, но устраивать по этому поводу разбирательство претило ее натуре. Во-первых, не хотелось никак связывать себя с нецензурщиной, стыдно было не только произносить такое слово, но и признаваться в том, что она его прочла. А уж соединять в одном предложении мат и вождя пролетариата и вовсе нехорошо и даже опасно. Руководство задаст вполне резонный вопрос – как она допустила такую страшную хулу в адрес Кирова? Как это школе удалось воспитать чудовище, что пишет бранные слова не только на заборах, но и на памятниках вождям! Особенно на памятнике Кирову, чье имя свято для каждого ленинградца!
Поэтому она не пыталась поймать гада, хоть сделать это было вполне реально. Достаточно организовать засаду в лаборантской, но Надежда Георгиевна не отдавала такого распоряжения: схватив преступника, пришлось бы предать его злодеяния огласке, а это могло рикошетом ударить и по школе, и конкретно по ее директору. Поэтому Надежда Георгиевна просто стирала надпись, которая на следующий же день появлялась снова в том же самом месте, будто в книгах про привидения. Оставалось только надеяться, что это занятие рано или поздно надоест неизвестному бунтарю.
Отряхнув руки, Надежда Георгиевна спустилась на первый этаж и вдруг столкнулась с Козельским, о котором уже начала забывать. Но при виде красивого лица парнишки ее кольнуло тоскливое чувство собственной неправоты.
– Надежда Георгиевна, я пролиновал тетрадь до конца! – сказал Сергей. Хорошо сказал, просто, без вызова, но разве в этом дело?
– Сергей, если ты наконец выполнил указание учителя, тут нечем хвастаться, – процедила она и отвернулась.
Можно было ответить совсем иначе. Сказать, что он умный парень, умнее многих, наверное, даже умнее ее самой и любого человека в этой школе, исключая, может быть, Василия Ивановича. Но как бы ни был человек умен, нельзя пренебрегать вещами, которые обязательны для всех, иначе это может плохо кончиться для него же самого. Спокойно объяснить, а не дать щелчок по самолюбию.
А с другой стороны, пусть привыкает! Лариса Ильинична правильно заметила – родители у Сергея действительно очень простые. Не забулдыги, но обычные работяги, некому его поддерживать, так что, если хочет чего-то добиться, пусть учится молчать и соглашаться. И унижаться.
Надежда Георгиевна загрустила. Сколько она видела на своем веку талантливых ребят, чьи дарования заглохли без поддержки! Чем больше эти дети верили, что молодым везде у нас дорога, тем больше шишек набивали, бросаясь на наглухо запертые для них двери, и в конце концов ломались.
Анька вот тоже все отбрыкивается от матери, все сама да сама, а ведь не думает, что без родительской поддержки ничего у нее не выйдет, куда бы она там ни хотела!
И все же нехорошо она поступила с Сережей. Некрасиво. Тем более что Лариса Ильинична явно ожидала от нее другого. Наверняка думала, что директор вызовет вольнодумца к себе и хорошенько пропесочит. Скорее всего, она и не успокоится, пока Надежда Георгиевна этого не сделает, будет просить и канючить, а то и настучит куда следует.
Русичка похожа на танк не только внешне, но и по своим боевым характеристикам, и амбиций там, кажется, через край. Место директора она на себя точно примеряет, и как освободить вожделенное кресло, тоже прикидывает.
Лет десять назад на очередном семейном торжестве Надежда Георгиевна оказалась рядом с дальним родственником мужа, желчным и довольно противным мужиком. Она особенно не пыталась скрыть неприязни, только родственник ее не уловил и почему-то, наоборот, проникся к «Наденьке» доверием. Подвыпив, он весь вечер изливал ей душу и среди прочего сообщил, что осведомители КГБ буквально повсюду и очень глупо с ее стороны думать, будто это не так. К людям присматриваются еще в школе, иногда обещание сотрудничать берется в обмен на гарантированное поступление в вуз, а чаще осведомителей вербуют среди студентов, и в Надиной группе обязательно был сексот. Если ребята добросовестно доносят на товарищей и преподавателей, им помогают в дальнейшей карьере, чтобы они продолжали свое дело на рабочих местах. Тогда Надежда Георгиевна решила, что у родственника мания преследования и скоро агенты КГБ начнут ему мерещиться в собственной кровати, так что разумному человеку нечего даже слушать эту чушь. Она вспоминала своих однокашников – были среди них и отличники, и зануды, и разбитные девчонки. Всякие были, но представить, чтобы кто-то стучал на товарищей… Нет, невозможно! Потом карьера ее пошла в гору, розовые очки свалились с носа где-то в середине подъема, и Надежда Георгиевна поняла, что подозрительный родственник был не так уж и не прав. Она работает в прекрасной физико-математической школе, одной из лучших в городе, здесь учатся дети таких родителей, что дух захватывает, есть и просто уникально одаренные ребята вроде Козельского, конечно, за ними должен быть соответствующий присмотр! Наверняка есть в коллективе сексот, а может, и не один, но Лариса Ильинична – наверняка. В самом деле, она серая, как штаны пожарного, как попала в привилегированную школу? С таким уровнем знаний ей самое место в ПТУ, каковая аббревиатура, как известно, расшифровывается: «помогите тупому устроиться». Как она сюда пролезла сразу после института – загадка природы. Школа, конечно, математическая, но тем не менее определенный уровень культуры тут всегда старались поддерживать. И вдруг это «согласно учебного плана». Надо прежнюю директрису спросить, почему приняла Ларису на работу, но если по рекомендации соответствующих органов, разве она скажет?
В общем, конфликтовать с русичкой не стоит, но и страх свой показывать тоже ни к чему. Это дама такого рода, что осведомитель или нет, а если почует в человеке слабину, мигом сядет на шею.
Господи, как все надоело! Дрязги эти, склоки в коллективе, всех помири, да так, чтобы каждый думал, будто прав, разбуди в подчиненных Песталоцци и Макаренко, да еще и пугалом для учеников работай! А я ведь люблю детей, понимаю и желаю им добра, вздохнула Надежда Георгиевна и вдруг вспомнила, что пришла разнарядка на народного заседателя. Надо и тут решить, чтобы никого не обидеть и в то же время чтобы учебный процесс не страдал.
Сама пойду, неожиданно решила она, а что? Хоть посижу две недели в спокойной обстановке. Ни о чем не надо думать, ничего решать, сиди да поддакивай! Красота, кто понимает!
– …О, вот и Глущ побежал, – сказал Аркадий Леонидович, затянулся своей любимой «беломориной!» и медленно выдохнул вонючий дым в открытую форточку.
За окном сгустились промозглые февральские сумерки, будто кто-то на небе заварил очень крепкий чай. Наташа всегда огорчалась, как быстро темнеет зимой: вот только что был день, оглянулся – а уже вечер.
В ординаторской горел верхний свет, так что в темном стекле отражался Аркадий Леонидович со своей папиросой, стеллаж с множеством скоросшивателей, фрагмент стоящего в углу скелета с надетой на череп медицинской шапочкой и сама Наташа.
Она подошла, почти прижалась лбом к оконному стеклу. Фонари на набережной Невы светили ярко, и она смогла отчетливо разглядеть Альберта Владимировича Глущенко, размашисто бегущего вдоль гранитного парапета. За спиной у него в такт бегу подпрыгивал довольно объемистый рюкзак, и Наташа сочувственно подумала, как ему должно быть неудобно.
– Он после Афгана стал бегать как подорванный, – заметил молодой доктор Ярыгин, в чьей шапочке сейчас щеголял скелет.
Аркадий Леонидович улыбнулся:
– Ну, милый мой, у нас троллейбусы так ходят, что быстрее добежать.