Солдат неудачи - Иванов Владимир Георгиевич

Владимир Иванов

Солдат неудачи

Часть 1

Похмелье – штука тонкая, особенно, когда каждая клеточка тела визжит от нестерпимого желания вернуться в радостный омут алкогольного отравления. Голова кружится, в желудке огненной волной поднимается изжога, а снаружи, мелкая дрожь и ощущение постоянного холода. Если нет спиртного, то лучше всего – уснуть, подождать, пока измученный организм постарается собрать себя сам, хотя бы частично. Хотя бы так, что бы глаза видели, а не различали. Пока ты в таком состоянии, даже нервы еще работают не все: знать, что тебе плохо – знаешь, а чувствовать – не чувствуешь! А стоит водички там попить, или кефира какого, и на тебе! Уже не только знаешь, а уже ощущения по полной программе! Уже по сусекам скрести, мелочь стрелять, по бутылкам шастать – глядишь, осталось чего…. Да не осталось, и остаться не могло. Все, что осталось, еще вчера кончилось. А может и не вчера, а неделю, месяц или год назад. Так что спи, дружище, спи. Алкаш спит – похмелье идет!

– Интересная философия!

Да уж куда интереснее! Веками проверена, и не только мной. Столько поколений моих пращуров и их соседей в этом дерьме прожили, что отполирована она, философия эта, человеческой болью, слабостью, рвотой, а то и смертью от стакана граненного!

– Не слишком ли пафосно, для обычной алкогольной абстиненции, именуемой в простонародье «бодуном»?

Что ты понимаешь!? Если бы ты чувствовал сейчас то же, что и я, то твои метафоры и гиперболы дали бы фору Остапу Бендеру в молодости, хотя красноречия особого, в таком состоянии, не добьешься. Возопил бы ты, батюшка, аки поросенок недорезанный, на округу всю… А так Богу – боговово, а Кесарю – …

– Кесарево сечение… Ха-ха-ха.

– Не смейся, башка трещит, а тут ты, со своими бородатыми остротами!

– Ой, не могу! Кесарево сечение – Кесарю! Не мои это остроты, в твоей башке болезной прочел, а Кесарь бывает женщиной? А то про Кесаря у тебя в башке больше ничего нет, подозрения только на высокий социальный статус, да и все.

Иди в … Ты кто вааще? С кем это я тут разболтался на сон грядущий? И что ты у меня делаешь?

– А не все равно тебе? Может, я помочь пришел.

Водки принес, что ли? И че ты там у меня в башке читаешь?

– Все, что ты сказать хочешь, у тебя на роже твоей мохнорылой написано, и водки у меня отродясь не бывало, а вот глюкозы тебе в кровь подбросить – это запросто! Получай!

Какой еще глюкозы? Сахаром кормишь? Так я его, лишь после брожения и последующего процесса перегонки только….. А и впрямь полегчало. У тебя в запасе только глюкоза или еще чего могём?

– У меня и нет ничего, в твоих запасах ковыряюсь. У тебя тут такого намешено… Ага, вот! На тебе немного, а то привыкнешь, еще наркошкой станешь, мало мне алкоголизма хронического….

Ух-ты! Ну ты даешь, братец! Че ты там сделал с моим гипофизом, не знаю, но терапевт по похмелью ты классный! Не заскочишь завтра утречком?

– Нет у меня времени по алкашам скакать, дела поважнее есть. Да и не заскакивал я к тебе, я у себя, ты у себя. Да и противен ты мне, смотреть тошно!

Проповеди читать будешь? Опоздал ты, братишка, опоздал, лет на пятнадцать. А теперь, я сам себе…

– Голова? Башка ты, да и сам себя так называешь, башка и есть! Тебе сколько, сорок шесть? Сам знаю, что сорок шесть. Я бы ни в жисть к тебе не пожаловал бы, если бы ты не мог….. А! Какая разница, все равно узнаешь! Дар у тебя! Будущее видеть можешь. Неосознанно, без понимания, а можешь!

Это у меня-то дар? Да будь он у меня, я бы в детстве повесился. Или застрелился в отрочестве!

– Да? Ну, на тебе примерчик из отрочества! Когда ты на чужбинушке служил, помнишь, почему тебя, засранца, «валки матерые» за собой таскали в рейды, да на задания? Потому, что ты точно знал, куда идти не стоит! Или ты думал, что такой крутой как поросячий хвостик? Ты не хотел идти туда, откуда не вернешься! Разведчик-диверсант! До капитана дослужился без царапинки, а потом в один день рапорт подал и уволился! С чего бы это? А через неделю, базу вашу с землей сравняли, как и не было ее! Мало!? Вспомни, институт закончил, на МАЗ работать пошел, не куда-нибудь, а в самый поганый отдел, где ни зарплаты, ни карьеры! Да только после трех лет работы, ты компьютер любой модели, с закрытыми глазами собрать мог. Потом тебя, кажись, на «СПЕКТР» занесло? Тут тебе и зарплата, и карьера, и почет! «Лучший инженер предприятия»! Программка твоя по расчету поверхностей методом чего-то там, до сих пор работает! Пятнадцать лет прошло! Виндоус уже пять раз поменялся, а твоя прога все работает. Они даже на другую платформу ее перенести не могут, ты кода не оставил, так и работают на Роботроне 1715.

И что ж ты оттуда дернул? А то, что Союз развалился, а ты прочухал! Чем занялся? Если бы коммерцией! Компьютерными технологиями! На «СПЕКТРЕ» ты неплохо зарабатывал, по общим меркам, а стал сколько? В десять раз больше! Пока остальные чесались, думая стоит – не стоит, ты знал: стоит.

Ну и что я теперь? Стареющий алкаш с брюхом до полу и постоянным похмельем? Где ж мои гениальные способности? Денег на водку нет, а тут ты еще!

– Водка, водка.… Не нужна она тебе. Ты себе применения найти не можешь, перерос ты время свое, нечего тебе тут делать. Способности свои девать некуда. Не готов мир к тебе.

И чего делать-то?

– Сваливать, друг сердешный, сваливать, а то допьешься до чертиков, как другие и сыграешь в ящик, ха-ха-ха!

Че смешного-то?! Сваливать, а куда? На Западе, я на хрен никому не нужен, а в глубинку, так не сельский я, не крестьянин. На травке поваляться могу, но не долго, мух не люблю, и траву доставать из-за шиворота не люблю, да и вааще ничего не люблю… Постой-постой, а какие такие «другие»?

– А такие! Ты что думаешь, ты один такой «великий»? И до тебя люди были, так нет их уже. Кто спился, кого бабы довели, кто к нам подался. Серегу же ты знаешь? Ну, Есенина! «В саду горит костер рябины красной..», ну там, Вовка Высоцкий, да еще пара другая ребятишек.

Да… я бы в эту компашку затесался. Про Есенина не скажу, не знаю, говорят бабником он был, да и пьяницей редкостным, а вот Владимир Семеныч, э-тт да! С понятием мужик был, да только помер он от жизни своей!

– Помер, потому, как я не успел, а успел бы, ты бы с ним встретиться мог.

Это как так?

– С собой бы увел. Нам такие – на вес золота! И тебя бы подобрал, там бы и встретились.

Где это «там»?

– У нас, болезный. Это скорее не где, а когда.

Понятно. Машина времени и Герберт Уэллс с Макаревичем.

– Не язви! Не так все просто, но в общем да. Только не машина и не времени. Лекцию хочешь?

Не хочу! Хочу пива и воблы. Жрать хочу! Чего ты мне там в крови намешал? Теперь жрать хочется!

– А теперь?

Вроде нет….. Хотя поел бы все равно. Для удовольствия.

– Некогда мне с тобой возится. Решай, хочешь со мной – поехали, не хочешь – сиди тут в дерьме, сибарит хренов!

Гагарин, ты мой недоделанный! Ты ж ничего не объяснил! Ни куда, ни в когда, ни что я там буду делать, как жить, что есть, чем заниматься? Я же не знаю ни хрена!

– Ладно, Незнайка, покажу я тебе, что с тобой будет годка так, через два, если останешься! Смотри и думай, принимай решение, я тебя не тороплю….

… заплеванный пол в пивнушке оказался прямо перед глазами. Господи, грудь-то как жжет, плохо-то как, Господи.… На спину, на спину перевернуться бы, да воздуха глоточек. Эх силы не те уже, эх не молод-здоров, лет бы двадцать назад.… Не вдохнуть – не шевельнуться. Что это перед глазами плывет.… Все, не вздохнуть больше……

Глава 1

Сапоги топчут родную белорусскую пыль, ритмично отбивая такт на бегу. Если не по размеру или портянка намотана неверно, они начинают топать, и бежать вообще невмоготу, а так худо-бедно. У того, кто впереди бежит, потный треугольник сзади на майке, у того, кто следом, наверняка, треугольник спереди.… Какая чушь в башку лезет. Надо дожить до шестого километра из пятнадцати, а там дальше отупеешь до того, что не поймешь, где находишься. Ноги сами доведут, главное из строя не вывалиться. Строем, в ногу бежать-то полегче будет, входишь в ритм, в коллективное сознание взвода, перестаешь быть личностью, со своими желаниями, страхами и болями и бежишь себе, как зомби с вытаращенными глазами. Мышц не чувствуешь, усталости нет, как и мыслей – хорошо!

Да только сержант наш взводный тоже знает об этом. Он эту школу прошел до нашего рождения и облегчать нашу жизнь явно не намерен. Разговор один! Выйти из строя – пятьдесят отжиманий. Подождет с тобой, пока ты нос в пыль макаешь, потом – занять место в строю, бегом – марш! А взвод-то уже, считай, метров на триста от тебя оторвался, так что, если бежать на пределе не хочешь, отжимайся на пределе. В общем, куда ни кинь, всюду предел. Нет, издеваться над тобой никто не собирается, и ломать психику тоже. Сам поломаешься, если здоровья не хватит. Ну что там в школе было? Стометровку за тринадцать секунд пробежать? А тут проснулся и на тебе, пятнадцать километров, вместо «С добрым утром!». Потом зубы почистил, морду сполоснул от пыли и вперед на зарядку. Сорок минут интенсивной силовой гимнастики, по словам сержанта: «Каб глазья продрать». «Продирание глазьев» проходит в сумасшедшем темпе, под тяжелое дыхание всего взвода доукомплектованного собственно, взводным сержантом. Сержант не филонит сам и другим не дает, щедро раздавая дополнительные отжимания тем, кто на его взгляд халтурит, но делает это так беззлобно, что даже не обидно.

После зарядки – завтрак. «Масло съел – день прошел!». Жалкая иллюзия, подходящая лишь для призывников – срочников. У нас впереди вся жизнь, и дни считать некогда. Разве что до конца училища, но это еще не скоро. Нужно смириться с тем, что все изменилось и жить придется иначе. Не так, как в школе, не так, как дома. Не так.

На завтрак – пять минут. Кто не успел, тот «заканчивает принятие пищи, выходит строиться» голодным. Я всегда голодный. Голодный до обиды. Третий слева, в «шеренге по одному». У меня сто восемьдесят семь сантиметров уверенного в себе роста. Да только за мной еще двое и один впереди. Мы отрыжка взвода. Ниже ста девяноста. У всех остальных, кто выше одного метра девяноста сантиметров – пайка двойная, приказом Министра обороны! У нас – нет. У Министра, тоже нет сто девяносто, но питается дома, и сколько хочет, если его жена не очень переживает за разжиревшую талию супруга. А мне восемнадцать лет, у меня сто восемьдесят семь и хочется жрать, потому, как я сегодня уже пятнашку сбегал и мышц себе накачал столько, что и подумать страшно.

Пять минут на завтрак, до смешного мало, если нужно честно разделить сахар, насыпанный для чая в одну миску на десять человек. Насыпанный? Нет, это не сахар-песок из синенького пакета на гражданке, это не ровненькие кубики рафинада, это кусковой сахар из большущего мешка. И кусок может быть, например один, или два, что не делает дележку более простой и честной. В норматив не уложиться, если не думать. На то и разведчик, что бы думать. Надо разделить, это раз, что бы никому не было обидно, это два. Поровну? А вот это, как раз и не важно! Главное – честно! Чтоб не обидно! Потому дежурный отходит на шаг от стола и командует: «Танки!», после чего все, включая самого дежурного, добывают сахар себе сами, используя лишь одну правую руку. Кто успел, тот и съел! Тарелка взлетает под потолок, гвалт стоит такой, что остальные взводы на миг прекращают жевать, с интересом и тоской наблюдая за нашим резвящимся отделением. Такого притока положительных эмоций взять больше негде, но шум и беспорядок вызывает недоумение старшего командного состава, заглянувшего после плотного домашнего завтрака в курсантскую столовую. Но сержант отстоял. Психологическая разгрузка, видишь ли. Это разгрузка, а тут же, на тебе! Нагрузка по полной! После завтрака – «Полоса разведчика». После завтрака? А почему бы и нет?! После завтрака, перед сном, посреди ночи или вместо обеда. Это уж, как в голову придет нашему взводному. Когда ему, гаду, в голову стрельнет, тогда и полоса. В самую неподходящую минуту, во время личного времени, посреди тактической или огневой подготовки, кроме, разумеется, политзанятий. Тут уж извините, тут важнее теория, а не практика, тут железные мускулы, выносливое тело ни к чему! Тут важна идеология и творческая изворотливость, понимание незыблемости коммунистического пути развития и непоколебимая вера в мировую революцию! И пусть они, загнивающие и эксплуатирующие, не сомневаются…. Хотя всем и так ясно, что никто не сомневается, ни там, ни здесь, никто сомневаться и не собирался, хотя каждый и на свой лад.

И еще, воскресенье. Никакого утреннего кросса, никакой силовой гимнастики, так, легкая разминка после пробуждения, завтрак и личное время. Увольнения? Не надейся. На первом году обучения, ты лишь смотришь через забор, на город в пяти километрах от тебя, зато к обеду привезут десантников для рукопашных спаррингов. Мы их не любим, они нас ненавидят. Здоровенные парни третьего года службы, разрядники-чемпионы, отъевшие рыльца на двойной пайке, выходят на импровизированный ринг враскачку, не торопясь, зная, что у них на обед сегодня курсанты первогодки. Да только первогодки не все мелкие – дохлые, встречаются и у нас ребятишки с пудовыми гирями вместо кулаков, но к десантуре их не пускают, покалечат убогих на раз, а отдуваться нам приходится – мелким доходягам, за плечами которых лишь уличные драки «на кулачках», да какой-нибудь юношеский разряд по прыжкам в сторону. В училище рукопашный бой подтягивают постоянно, но это как шахматы, если нет в тебе сотни кэгэ веса и привычки ударом кулака сбивать с ног корову, думать нужно головушкой, как ее, родимую, сохранить в целости. Проще всего нос подсунуть под удар, но это опасно. Чуть не так кулак пришел, и твой нос напоминает гнилую сливу, на которую кто-то наступил кованым сапогом. Неделю носом дышать не сможешь. Потому невольно начинаешь использовать подленькие приемчики из арсенала спецназа. Этого арсенала, в достатке у нашего взводного. Чего только сержант не знает! А все знает! Как кулачек повернуть, что бы бровь рассечь пряжкой от часов наручных. Удар вроде не сильный, а десантничек своей кровушкой и умылся. Его с ринга – тебе победу. И ему вроде, как не стыдно, травма есть травма, и тебе в радость – башка цела. Или имитировать тяжелый нокаут от сильного попадания в руки, голову назад отбросить, глазки закатить, в спине прогнуться и руки опущенные в сторону развести, равновесие вроде потерять, вперед наклониться, мол, вестибулярный аппарат у тебя сдох. Никто добивать не будет, а ты своим хитрющим сапожком, да по голени опорной ноги, да со всего маху, предварительно головой наклоненной, удар замаскировав. И только хруст косточки раздается ломанной, и десантничек твой, благим (и не только) матом рассказывает всем окружающим, как он любит тебя и все твое командование, которое и научило тебя такому свинству. Взводный с хмурым лицом заявляет тебе, что мол, не «по-товарищицки», мол, не так надобно, а совсем по-другому, да только по-другому – лежать бы тебе мордой в пол и кровянку размазывать, если повезет, а не повезет, так очнешься в госпитале через неделю и всю жизнь потом будешь розовыми слонами любоваться. А слонов розовых не бывает, если ты не конченый дальтоник, так что чужая нога намного дешевле собственной головы, которая работает. А еще вчера взводный, с сомнением рассматривая тебя сквозь свой прищур, именно это тебе и посоветовал. Не так, что бы прямо, а издалека, мол, что будет если….. А то и будет! Курсант, его плоть и кровь, в строю стоит, а чужого солдатика санитары утащили, живого! Хоть и не совсем здорового. Да и ладно, молодые кости быстро срастаются. Да и месячишко на койке в госпитале – в кайф. Девок-медсестер за ягодицы щипать, да пайку больничную лопать. А там и дембель не за горами, да и врачи в госпитале приличные, ножку соберут, хоть по кусочкам. Натасканы они на травмы да огнестрелы. Так что за лечением дело не станет.

А еще спать хочется двадцать четыре часа в сутки. Хочется спать на бегу, в столовой, но сильнее всего на политзанятиях. Тут, что хочешь делай, а все равно уснешь. А почему бы и не уснуть: ночью по тревоге подняли? – подняли! «Десятку с выкладкой» отмотали? – отмотали! Оружие почистили и спать легли. В четыре утра. А в шесть, уже «Рота подъем!». Так что из ночи, считай трех часов – как корова языком. Потому и спишь с открытыми глазами, вместо того, чтобы учиться, как правильно Родину любить. На то ты и офицер Госбезопасности, хотя и будущий. А что бы стать «настоящим», придется постараться до невозможности.