Он вдруг схватил меня за затылок.
– На меня смотри, – наши взгляды встретились, и я сильно сжал конверт пальцами, – сучонок, а глаза как у меня, один в один. Дел ты навертел… Я расхлебывать заколебался за этот месяц. Но имел право… Признаю. Виноват.
Ну так как, сынок… Готов начать сначала? Дашь этому шанс? Если нет, то я счет открыл на твое имя. Бери бабки и уезжай, куда хочешь, только свидетельство тогда здесь на столе оставь – и не было ничего.
Мы смотрели друг другу в глаза, и, кажется, я даже слышал, как секундная стрелка отматывает на циферблате. Если разорву свидетельство, то все напрасно было. Каждый день моей гребаной жизни был бессмысленным. Я медленно положил свидетельство в конверт и сунул за пазуху. Отец кивал головой, не отрывая от меня взгляда.
– Правильно, сын. Умно. Эмоции сиюминутны, а жизнь – штука длинная, и одиночество в ней – далеко не самый лучший выбор, – убрал руку и отошел к столу, осушил свой бокал полностью, повернулся ко мне.
– Значит так, Макс, подчищать больше не будешь, сам выберешь, кто этим займется вместо тебя, а ты возьмешь на себя Питер – там много важных дел делается. Мне нужен свой человек. Раньше я сам справлялся, но сейчас мне все труднее мотаться, я даю тебе второй шанс, мальчик. Не разочаруй меня. Оставь обиды и все счета в прошлом. Перешагни. Не сможешь – значит, я неверно на тебя поставил. Только в этот раз я не сделаю скидок на твою ненависть и трудное детство. Предашь – закопаю. И не важно, сын ты мне или нет. Андрея ждало бы то же самое.
Спустя три года многое изменилось, но я так и не назвал его отцом. Болезнь подкосила его еще сильнее, и он уже редко выезжал из дома, но по-прежнему вся империя держалась на нем.
Зазвонил сотовый, и я бросил взгляд на дисплей – незнакомый номер. В пять утра, на минуточку. Нажал на громкую связь, выруливая на прямую трассу к столице.
– Да! Кто это?
– Максим? – голос очень нежный и едва слышен, но такой знакомый. Пусть я и не слышал его пару лет.
Сам не понял, как свернул к обочине и резко затормозил.
– Максим это… я… это…
– Это ты. Я узнал, маленькая…Что случилось? Не спится?
Глава 2. Карина
– Воронова, ты дура психованная, иди лечись… ненормальная!
Я слышала, как Гена скулит от боли, согнувшись, придерживаясь рукой за стену, и шипит сквозь стиснутые зубы. Пару секунд назад я со всей дури заехала ему коленом в пах.
– Нефиг руки распускать, урод, – раздраженно рявкнула я и ускорила шаг. Мне хотелось как можно быстрее выбежать на улицу и глотнуть свежего воздуха, чтобы никто не заметил, как дрожат мои руки и не услышал, как сильно забилось сердце, колотясь и ударяясь о грудную клетку.
– Кариииина, подожди… да подожди ты! Куда ты бежишь?… Ээээй!
За мной бежала Танька – единственный человек из всего этого гламурного гадюшника, с которым я могла общаться. Я ненавидела здесь все – начиная от стен и заканчивая преподавателями и одноклассниками, с которыми приходилось видеться каждый день. Элитная школа для золотых детишек. Пафос, дурацкие разговоры и конкуренция – у кого круче модель смартфона и кто успел прошвырнуться по европейским бутикам, чтобы напялить на себя очередные шмотки из последних коллекций. Только здесь мало у кого хватало мозгов, чтоб понять – от нас просто откупились. Мамочки и папочки, у которых есть дела поважнее. И мой такой же. Кормит-поит-одевает. Психологи-психиатры-антидепрессанты. Я видела его очень редко – после смерти мамы он практически не бывал дома. Почувствовала, как от одной лишь мысли о маме внутри все сжалось от нестерпимой боли, как будто там не осталось ни одного живого места… Все внутренности кровоточат, наматываясь на зубья огромного маховика, который крутится настолько медленно, что я чувствую, как в очередной раз меня разрывает на ошметки. Черт, почему так невыносимо? Мне хотелось, чтоб стало легче, и в то же время я жаждала этой боли. Потому что она никогда не даст мне забыть, во что превратил мою жизнь папочка.
Командировки, дела, поездки, очередные сделки… и стаканы с виски, которые разбивались о стены его кабинета. Я знала, что ему больно, только мне было безразлично. Потому что это он во всем виноват. Он! Какого черта он вообще появился в нашей жизни? Не прощу ему этого никогда. Раньше у меня было все… раньше я умела улыбаться. По-настоящему… потому что у меня была мама, потому что раньше я была обычным ребенком. Зачем он вернулся? Мы прожили бы без него. А он появился и покромсал все, что было важным. Разрушил одним движением. Лишил меня всего, позволил покалечить и надругаться, превратил в жалкую оболочку, которой хотелось сдохнуть, вскрыть вены, наглотаться таблеток – что угодно, лишь бы унять боль. Не кормить ее больше своими слезами, ночными кошмарами и истериками, от которых колотило все тело. Я так устала, устала терзать себя вопросами, на которые никто и никогда не сможет мне ответить. Почему? Почему они убили ее? Лучше бы это он подох тогда, истекая кровью… лучше бы он! Почему сделали это со мной? Я ведь ни в чем не виновата…
И опять я словно чувствую этот мерзкий запах алкоголя. Ублюдки, которые хлестали его прямо из горла, передавая друг другу бутылку. Их дыхание провоняло водкой, она лилась мне в горло, обжигая его и вызывая приступ кашля. Только его не слышно из-за их издевательского смеха, грязных шуток и треска моей одежды.
От мыслей и воспоминаний дышать становилось труднее, в носу защипало, а на глаза накатились слезы – всегда так… Сколько бы лет ни прошло, я уверена, что никогда не станет иначе.
Танька подошла совсем близко и смотрела на меня с едва скрываемым недоумением.
– Карина, ну ты чего? Что с тобой происходит? Генка же просто пошутил…
– Да знаю я все… просто ненавижу, когда ко мне подкрадываются…
Я избегала ее взгляда. Мне казалось, что когда она посмотрит мне в глаза – сразу все поймет. Увидит этот дикий страх, который я испытывала, когда ко мне подходили слишком близко. Я ненавидело его, ненавидела за то, что в такие моменты не могла с ним справиться. Генка ведь и правда не сделал ничего плохого. Просто подошел сзади и закрыл руками мои глаза – обычная игра под названием "угадай, кто". Только он представить себе не мог, что я почувствовала в этот момент. Во рту моментально пресохло, уши заложило от тяжелого шума, тело как будто онемело и перед глазами все поплыло… Я испугалась так сильно, что в первые несколько секунд не могла даже пошевелиться – руки и ноги стали ватными, а к горлу подкатила тошнота.
Боже, какая же я слабачка. Всю жизнь буду такой – содрогаться от любого шороха и вести себя как психопатка, если ко мне кто-то приблизится. Обида вперемешку со злостью стали вдруг настолько сильными, что я, собрав все силы, резко повернулась и ударила его между ног.
“Вот так, тварь, получи! Я не боюсь больше! Не боюсь! Не сломаешь!” – каждое слово – как очередная волна, которая захлестывала меня, заставляя бороться, давая возможность вынырнуть на поверхность, а потом накрывала с головой, относя все дальше – на глубину.
Его крики заставили меня содрогнуться – такое чувство, что просыпаешься от глубокой дремы, преодолевая состояния между сном и реальностью. Только его вопли не вызвали во мне никакой жалости – пусть орет, обзывает, воет от боли – мне все равно. Мне это было нужно – почувствовать, что я могу за себя постоять. Что больше ни один урод в мире не сможет сделать мне больно.
– Карина… ну все, проехали! – подруга пыталась сменить тему и разрядить обстановку. Именно поэтому мы и подружились – ни одна из нас не задавала лишних вопросов и не лезла в душу… – Ты сегодня вечером сможешь вырваться?
– А что сегодня?
– Да ты что!!! У Ефимова предки свалили, он устраивает мега-крутую вечеринку… Ты не можешь это пропустить.
Я слушала ее и… завидовала. Да, я завидовала тому, с каким искренним восхищением она говорила об очередной гулянке. Завидовала, потому что это, черт возьми, нормально, в 15 лет визжать от предчувствия такого праздника. Где все мои сверстники общаются, веселятся, девочки шушукаются с подружками и обсуждают очередного красавчика. А мне нужно делать вид, что я такая же. Так легче… и мне, и им. Чтоб не нарваться на очередную порцию жалости и сочувствия....
– Ничего себе! И с каких это пор Ефимов перестал бояться своего грозного папашу?
– Каринаааа, наверное ему надоело плакать в углу от того, как все его называют… – Танька заливисто засмеялась, так искренне, что даже мне захотелось улыбнуться.
– А как его называют?
– Ты что, реально не знаешь? – она продолжала хихикать, оглядываясь по сторонам, и тогда прислонилась к моему уху, – его называют “Да, мой господин!”
Теперь засмеялась я, вспоминая, как каждый раз, когда Ефимов заходил в класс, парни подрывались с места, приседая в реверансе и снимая с головы воображаемую шляпу, чтобы поприветствовать нашего заучку словами “Да, мой господин”. Он настолько боялся своего отца, что даже один его вид заставлял Ефимова бледнеть, краснеть, зеленеть – и все это то по очереди, то одновременно. Слабаков никто не любит. Их даже не жалеют – потому что они не способны вызвать уважение. И, видимо, пришел момент, когда папенькин мальчик решил доказать, что он повзрослел, не подозревая, что дает всем шакалам, которые его окружают, очередной повод для злорадных шуток.
– Вы ненормальные… Но да, такое зрелище я не могу пропустить. Ты только это… возьми с собой валидол, нашатырь, или что там еще нужно – будем Ефимова в сознание приводить после того, как вся наша арава завалится в его элитный особняк.
– Ты не волнуйся, Каринка, он будет за нами с веничком и тряпочкой бегать….
– Нет-нет, Танька, придется позвонить тете Фаине, одолжить у нее дефибриллятор….
– Если твоя тетя Фаина узнает, где ты зависаешь по вечерам вместо библиотеки – дефибриллятор понадобится ей…
Мы подшучивали друг над другом и сами не заметили, как подошли к школьным воротам, за которыми всегда стояли самые шикарные тачки, которые только можно было представить. Водители ожидали, протирая мерседесы и бентли своих хозяев чистенькими тряпочками, чтоб ни одно пятно не уродовало идеально отполированную поверхность.
Я села на заднее сидение и, встретившись взглядом с водителем, сказала:
– Ну что, поехали?
Леша – хороший парень, молчаливый, он присматривал за мной, но никогда не говорил ничего лишнего. Не знаю, почему – то ли понимал меня в чем-то, то ли не привык вмешиваться, а может, решил насобирать козырей на будущее – но ни одна моя тайная “вылазка” из дома пока не раскрылась.
– Домой?
– Конечно, домой, Леша. Куда еще может ехать хорошая послушная девочка после окончания уроков… – я отвернулась к окну, дав понять, что разговор на этом окончен. Набрала номер Дарины. Как хорошо, что в этом пустом мертвом особняке, который мне еще пару лет придется считать своим домом, есть она. Самы родной человек на всем свете. Наверное, нам нужно кого-то любить, чтобы чувствовать, что внутри осталось что-то живое. А Дарина – простая, открытая, искренняя… я тянулась к ней, и она понимала меня с полуслова, и она единственная, кто помогал мне держаться.
– Даринка, привет… Как ты?
– Привет, Карин… Я в универе еще… Все в порядке?
– Да, ты когда будешь? Я сейчас домой еду. Хочу вечером к Таньке смотаться… – услышала, как на том конце провода воцарилось молчание.
– Карина, отец вот-вот приедет. Зачем ты усложняешь? Я же знаю, куда ты собралась…
– Дашкаааа, он даже если и приедет, все равно меня не заметит. А вообще его самолет только завтра в 8 утра прилетает – я узнала все. Ну пожалуйста, ты же знаешь, как мне сложно усидеть в этом могильнике….
– Хорошо, только я потом тебя заберу. И ты должна отзваниваться каждый час. Обещай…
– Обещаю…. Спасибо, я тебя обожаю….
***
Андрей
Мы ехали уже около часа, и возникало ощущение, что именно так выглядит ад, вернее его преддверие. Жара, настолько сильная, что казалось, машина вот-вот начнет плавиться, и если прикоснуться рукой к металлу – он останется на пальцах, въедаясь в кожу и оставляя на ней глубокие раны и ожоги. Горячий воздух вперемешку с пылью проникал в ноздри и горло, иссушая их изнутри и заставляя судорожно сглатывать остатки слюны, ощущая, как немеет язык. Даже кондиционер, который работал на полную мощность, не давал желаемой прохлады. В который раз оглянулся, осмотрев пейзаж сквозь тонированные стекла бронированного автомобиля – вокруг один песок, океан из песка, которому не видно ни конца, ни края. Но если стихия воды пугает нас своей мощью и необузданной силой, то здесь жутко становилось от мертвой тишины, от этого безмолвного покоя. Потому что здесь тебя никто не найдет. Никогда.
Услышал, как завибрировал сотовый и, рассмотрев на дисплее имя звонящего, ответил:
– У меня мало времени, говори быстрее!
– Граф, тут такое дело…в общем, я не уверен, но….
– Послушай, Серега, не тяни кота за… – чертыхнулся, едва сдерживаясь от словесного потока откровений, насколько сообразительны отдельные личности, – случилось что?
– Мы нашли наркоту у нескольких наших пацанов…
– Ты какого хрена звонишь мне, если есть конкретные инструкции?
– А если их подставили?
– Меня это не интересует. Попались – заплатят… Действуй!
Наказывать нужно не за последствия, а за намерения. Пусть другие боятся и знают, что ждет каждого, кто посмеет нарушить правила. Чертова гуманность – всего лишь миф. Дай людям волю – и они вылезут тебе на голову, а хорошее отношение примут за слабость. Язык силы и жестких решений куда эффективнее. Несколько лет назад я попытался бы разобраться в ситуации, тогда человеческая жизнь представляла для меня хоть какую-то ценность. Сейчас же эта валюта резко девальвировала…
Нажав на кнопку отбоя, сразу же набрал Макса. Мы, хоть и виделись крайне редко, но были в курсе всех дел. Семейный бизнес, мать его так. Да и объединило нас то, что в считанные секунды делает людей близкими – это горе и общая месть.
– Макс, я прилетел уже, в машине еду сейчас к пункту назначения. Как у тебя там?
– Здарова, Граф. Да вот, подъезжаю к обители зла и порока…
– А что, ты еще и в других местах бываешь?
– Не завидуй так громко, братец. В следующий раз вместе поедем. Сам-то как?
– По идее, на подъезде уже, если не подохну среди этого песка. Завтра вернусь…
– Вот и обмоем это дело, сто лет не виделись. Глядишь, и скучать скоро начну.
– Обмоем, конечно. Есть повод. До связи, Макс…
Прошло три года, но мы ни разу не вспоминали тот день. Говорили о делах, мелочах, отце – о чем и о ком угодно, но только не о Лене. Ни слова, ни намека. Словно построили стену, которая разделила жизнь на до и после. И оба тщательно следили за тем, чтобы она не дала ни одной трещины. Слишком больно. И будет так же. И через год, и через десять. Есть боль, которая походит на неизлечимую болезнь – с ней уживаешься, сосуществуешь, и со временем она становится твоей частью. Ты привыкаешь к ней и знаешь, что ваш союз, словно скрепленный данной самому себе клятвой, продлится до самой смерти.
***
Большой роскошный особняк появился настолько неожиданно, что казался каким-то нереальным посреди этой пустыни, которая не давала шанса ничему живому. Как оазис. Только и это было иллюзией. Потому что дом стоял здесь для того, чтобы сеять смерть – именно там я должен заключить сделку насчет регулярных поставок оружия. Люди будут убивать, они будут стрелять друг другу в затылки и спины, пока будут существовать, и на этом всегда кто-то будет зарабатывать. Я давно избавился от иллюзий, выбросив их остатки в выгребную яму – ту самую, где гниет наша вера во что-то хорошее. Источая зловонный запах, отказываясь умирать, время от времени поднимая голову, но яма настолько глубокая, что тот, кто наверху, никогда этого не увидит. Потому что не хочет, отказывается, отворачивается, выстраивая вокруг себя стены из равнодушия и жестокости.
Я знал, что законы общества не меняются – оставалось лишь урвать от них то, на что хватит сил. Главное – делать это с умом и самым выгодным расчетом. Черный рынок оружия мы отбросили сразу – слишком большие риски, слишком сомнительный контингент и слишком много грязи. Да и уровень нас интересовал абсолютно другой. Двинуть стволы и прочий арсенал дальше, по завышеным ценам – не наша забота. Мы разработали схему, мы через свои каналы организовали полулегальные перевозки – и теперь оставалось собрать сливки и получить свою долю от навара.