Сеньора Антонова кивнула и сказала:
– Ну что ж, мы внимательно обдумали ваше предложение и готовы на него согласиться при определенных условиях. А именно – пока будет действовать договор аренды, на Кубе будет применяться право Югороссии, а не Испании. Что касается присутствия на Кубе испанского генерал-губернатора, то мы согласны на это и готовы оказывать ему все надлежащие почести в соответствии с его статусом. Но эта должность должна быть чистой номинальной, безо всяких реальных полномочий…
Сильвела улыбнулся и склонил голову в поклоне.
– Мы хотели бы, чтобы наш губернатор был представителем Испании при югоросской администрации Кубы, а также человеком, к которому смогут обратиться те, кто захочет вернуться в Испанию, либо у кого будут какие-либо имущественные или другие вопросы в Испании или других ее колониях. Ведь я надеюсь, что те, кто проживает в данный момент на Кубе, смогут сохранить и свое испанское подданство.
– Мы не возражаем, – полковник Антонова внимательно посмотрела на своего собеседника, – но все то время, пока постоянные жители Кубы будут находиться на острове, они будут рассматриваться нами как граждане югороссийской Кубы и никак иначе.
– Согласен, – кивнул Сильвела.
– Далее, – продолжила Антонова, – сразу после передачи острова Югороссии на Кубе будет полностью отменено рабство. Бывших рабов, а также ту часть креолов, которые захотят к ним присоединиться, мы предлагаем перевезти в Испанские территории Гвинейского залива. Насколько мы знаем, вы именно так и поступали в сорок пятом и шестьдесят первом годах. Мы готовы переправить их туда за свой счет, а также выдать им подъемные для обустройства на новом месте.
– А как насчет тех, кому эти рабы принадлежат в данный момент? – спросил Сильвела. – Некоторые из них, возможно, захотят покинуть Кубу и вернуться в метрополию.
– Вообще-то аренда предусматривает свободу реформировать Кубу так, как мы посчитаем нужным, – ответила полковник Антонова и тут же успокоила насторожившегося испанца: – Конечно же при условии сохранения номинального испанского суверенитета, но без каких-либо других ограничений. Но в любом случае бывшим рабовладельцам мы выплатим определенную компенсацию – меньше, чем нынешняя рыночная стоимость рабов. Ведь это гораздо лучше, чем освобождение вообще без компенсации, как это уже произошло на островах Карибского моря и в Северной Америке. Мы постараемся, чтобы этот процесс прошел как можно деликатней и безболезненней, поскольку нам нужна успешная и процветающая Куба, а не земля, разоренная в результате революционных экспериментов.
Сильвела немного подумал и кивнул головой.
– Кроме того, – продолжила полковник Антонова, – есть большая вероятность того, что многие из тех белых, кто сегодня живет на Кубе, захотят переселиться в Испанию, либо в какую-либо другую испанскую колонию, такую, например, как Пуэрто-Рико. Согласно нашим законам, мы готовы выкупить их земли и другое имущество по декларированной ими стоимости при выплате налогов за 1877 год. Как нам стало известно, большинство плантаторов резко занижают эту сумму. Пусть теперь это будет их проблемой. В договоре об аренде должно быть прописано, что только югороссийские суды на Кубе и в Константинополе будут уполномочены решать любые вопросы, кроме тех, которые будут прописаны в договоре.
– И на это его величество согласен, – утвердительно кивнул Сильвела, – у него нет никакого желания защищать права тех, кто систематически обманывал испанское королевство.
– И наконец, – завершила беседу полковник Антонова, – хочу вам напомнить, что мы так и не обсудили сумму арендной платы. Мы готовы платить не более пяти миллионов песет серебром ежегодно.
С лица испанского министра исчезла лучезарная улыбка. Сильвела нахмурился.
– Сеньора вице-канцлер, – произнес он, – мы были готовы согласиться на пятнадцать миллионов песет ежегодно. Пусть даже десять. Но пять, увы – сумма слишком маленькая.
Полковник Антонова саркастически улыбнулась одними краешками губ.
– Сеньор министр, поймите. В данный момент Куба для вас – колония, которую вам приходится субсидировать. Более того, никто не знает, как скоро наши и ваши «друзья» к северу от Кубы решат избавить вас от Кубы и Пуэрто-Рико. По крайней мере, аннексия обоих этих островов уже не раз обсуждалась их Конгрессом. И никто не знает, когда на Кубе вспыхнет новое восстание, тем более что эти самые «друзья» с севера сделают все, чтобы это восстание произошло. Потом они захватят острова, якобы во имя свободы и процветания местного населения. Более того, мы будем готовы защищать и Пуэрто-Рико, если позволят открыть там базу, например, на острове Вьекес.
Сильвела, подумал, вздохнул и повторил:
– И все-таки пять миллионов – это очень мало. Ладно, пусть будет не десять, пусть будет семь миллионов песет… Включая аренду базы на Вьекес.
Антонова очаровательно улыбнулась и кивнула.
– Хорошо, сеньор Сильвела, – сказала она. – Вот проект договора. Надеюсь, что там предусмотрено все, о чем мы говорили. И зовите меня просто Нина.
Сильвела углубился в чтение проекта договора. Его очень удивило то, что там оказалось все, что они только что здесь обсудили, вплоть до ежегодной арендной платы в 84 тонны серебра в год – эквивалент семи миллионов песет.
– Однако, донья Нина! – удивленно воскликнул Сильвела. – Оказывается, вы заранее предвидели, на каких условиях мы сможем с вами договориться! Я передам этот договор моим сотрудникам, и они смогут обсудить с вашими коллегами те или иные нюансы.
– Вот и отлично, – полковник Антонова встала и расправила складки своего платья. – А теперь, дон Мануэль, я хотела бы пригласить вас и господина посла на обед к адмиралу Ларионову. Там будет присутствовать и канцлер Югороссии господин Тамбовцев. Если вас это устроит, то мы ждем вас к обеду в столовой дворца ровно через час.
4 марта (20 февраля) 1878 года, 23:35.
Константинополь, госпиталь МЧС
Два человека сидели за столом, заваленным бумагами, при свете яркой электрической лампы, прихлебывая время от времени горячий цейлонский чай. К чаю у них были свежие божественно мягкие и воздушные кукурузные булочки и вазочка, полная отличного абрикосового варенья. Где-то там, за стенами чисто побеленной саманной времянки дул холодный мартовский ветер с редким дождем. А тут было тепло и уютно из-за потрескивающих в раскаленной печке дров. У профессора Пирогова только что закончилась очередная срочная операция, а профессор Мечников совсем недавно покинул лабораторию, в которой он поставил очередной опыт с дынной плесенью, которой в этих краях было хоть отбавляй.
Шестидесятивосьмилетний профессор Санкт-Петербургской медико-хирургической академии Николай Иванович Пирогов, отец военно-полевой хирургии, педагог, мэтр и прочая, прочая, прочая, и молодой, подающий большие надежды тридцатитрехлетний профессор Новороссийского университета в Одессе Илья Ильич Мечников, будущий отец отечественной микробиологии, облеченный доверием молодого русского императора.
У одного из них впереди было почти сорок лет научной карьеры. Другой сделал уже почти все, что мог в этой жизни, и теперь главной его заботой было передать свой опыт новому поколению хирургов. При этом оба они были учеными-медиками, верными клятве Гиппократа, готовыми положить жизнь в борьбе с самыми опасными недугами человечества.
Познакомились они не вчера. После окончания в 1864 году Харьковского университета Илья Ильич Мечников был направлен для продолжения обучения в Германию, где и встретился с Пироговым, который от Министерства народного просвещения надзирал там за обучением будущих русских профессоров. За те три года, в течение которых Илья Ильич повышал свою квалификацию в Германии, он открыл феномен внутриклеточного пищеварения, новые классы беспозвоночных и методами эмбриологии доказал единство происхождения позвоночных и беспозвоночных животных. Но то были дела давно минувших лет. Сейчас же этих двух знаменитых ученых волновали научные проблемы ближайшего и отдаленного будущего.
– Илья Ильич, голубчик, – сказал своему молодому коллеге Пирогов, отхлебнув чаю, – только на вас одного надежда. Сколько раз бывало, что, несмотря на все предосторожности, успешно проведенная операция заканчивалась гангреной и смертью больного. А что уж говорить о раненных на поле боя пулей или осколком снаряда? Ведь при этом часто в рану попадают клочья мундира, куски кожи от амуниции, земля и всякая грязь, которую хирург просто не состоянии оттуда извлечь. Запасы лекарств у наших потомков, как бы велики они ни были, однажды закончатся, и только ваша работа может дать нам надежду на излечение множества страждущих.
– Да что вы, Николай Иванович, – смутился Мечников, – я пока всего лишь скромный ученик, который пытается освоить знания, добытые чужим умом и трудами. Кое-что у меня получается, не без того. Но до благополучного завершения работы мне и моим помощникам еще трудиться и трудиться.
– Не скромничайте, голубчик, не скромничайте, – по-отечески проворчал Пирогов, – если кто и сможет справиться с этим делом в самые кратчайшие сроки, так это вы. Мне ли, старику, стоявшему у истоков вашей научной карьеры, об этом не знать. Скромность, знаете ли, украшает человека. Но нельзя и сильно перебарщивать с этим украшением.
– Вы сильно преувеличиваете, Николай Иванович, – тяжело вздохнул Мечников. – Я все равно не удовлетворен существующим положением дел, несмотря на то что первоначальная работа над веществом, выделяемым из культуры паразитирующих на дынях плесневых грибов из рода Penicillum находится в самом разгаре. Мы уже определили нужный нам грибок и перешли к разработке технологии по очистке конечного продукта. На самом же деле это было не так сложно, поскольку нужная нам плесень буквально вездесуща, и в скором времени мы сможем поставить с ее помощью заслон множеству болезней: пневмонии, тифу и в том числе так не любимой вами гангрене.
Мечников печально вздохнул и снова отхлебнул горячего чаю.
– Несмотря на этот несомненный успех, Николай Иванович, – продолжил он, – я все же нахожусь в некотором расстройстве. Ведь то лекарство, которое мы рассчитываем получить из этих грибов, будет абсолютно бессильно против такого бича человечества, как чахотка. С тех пор, как умерла моя горячо любимая Людмила Васильевна, я дал себе клятву обязательно победить эту страшную напасть, с одинаковой легкостью отправляющую в могилу нищих и богатых, простых людей и представителей королевских фамилий.
– Сочувствую вашему горю, Илья Ильич, – участливо кивнул головой Пирогов, – но, насколько мне известно, то лекарство, с которым вы работаете сейчас, тоже немало для вас значит. Ведь оно должно излечивать больных брюшным тифом, от которого едва не умерла ваша вторая жена Ольга Николаевна. Да и сами вы тогда чуть было не отдали Богу душу.
– Когда Ольга заболела тифом, я был в таком отчаянии, – признался Мечников, – что сам добровольно выпил культуру тифозных бацилл. Но все кончилось хорошо. Очевидно, Бог сжалился над нашей семьей, и мы оба остались живы.
– Илья Ильич, хорошо все, что хорошо кончается, – произнес Пирогов, назидательно подняв вверх указательный палец, после чего заметил: – Кстати, о чахотке. В мире потомков чахотка уже побеждена, пусть даже и не окончательно. Неужели они не раскрыли перед вами секрет своего чудо-лекарства?
– Раскрыли, Николай Иванович, – воскликнул Мечников, тряхнув своей черной, как смоль, бородой. – Но работа с бактериями из рода Streptomyces, способными дать требуемое нам лекарство, пока еще находится в самом начале. Вы представляете себе – подобных бактерий имеется более шестисот видов, но не более дюжины из них могут быть полезными человеку. К сожалению, среди потомков не нашлось ни одного моего коллеги – микробиолога, и теперь для получения лекарства нам придется перебрать огромное количество бактерий, большинство из которых абсолютно бесполезны для борьбы с болезнетворными бактериями.
– Илья Ильич, Илья Ильич, – тяжело вздохнул Пирогов, – вы еще так молоды, и у вас все еще впереди. Послушайте меня, старика. Самое главное – будьте внимательны и дотошны в делах, и успех, несомненно, вас не минует. Разумеется, чахотка, или как ее называют потомки, туберкулез, в свое время тоже будет побежден. И в этой победе, несомненно, будет доля и вашего труда. Чудес на свете не бывает, и лишь тяжелым повседневным трудом можно найти путь к успеху. Кстати, сколько бактерий пришлось перепробовать открывателю лекарства против чахотки в том мире, и сколько у него ушло на это времени?
Мечников порылся в стопке лежащих на столе бумаг и извлек на свет божий нужный листок.
– Э-э-э, Николай Иванович, – произнес он, – в конце тридцатых годов XX века, группа американских микробиологов, работавшая под руководством уроженца Российской империи Зельмана Ваксмана, по заказу Американской ассоциации по борьбе с туберкулезом, после семи лет предварительных работ за четыре года поисков перебрала более десяти тысяч видов почвенных бактерий, которые были кандидатами на роль источника требуемого лекарства. Одни из обнаруженных препаратов были слишком токсичными для человека, другие имели слишком слабый эффект. И только к концу этого четырехлетия был получен препарат, получивший название стрептомицин. Еще три года ушло на клинические испытания и подготовку производства. И лишь через четырнадцать лет с начала поиска данный препарат начал применяться для борьбы с туберкулезом и проказой.
– Вот, Илья Ильич! – сказал Пирогов, поставив чайник на блюдце. – Без помощи со стороны вашим американским коллегам потребовалось четырнадцать лет для достижения успеха. Я, знаете ли, верю, что у вас все пройдет значительно быстрее, и уже через три-четыре года вы дадите человечеству лекарство против чахотки. И оно будет вам благодарно. Да-с! А пока не забивайте себе голову ерундой и идите, ложитесь спать. Ваша юная супруга Ольга Николаевна, наверное, вас уже заждалась. Ей-богу, пока еще не поздно, осчастливили бы себя и нас двумя-тремя, а можно и поболее, детишками, ибо велел Господь – плодитесь и размножайтесь. А умным людям, вроде вас, эта заповедь вдвойне полезна, ибо в противном случае на Земле останутся одни дураки.
7 марта (23 февраля) 1878 года.
Константинополь. Дворец Долмабахче.
Генерал-майор и харьковский губернатор Дмитрий Николаевич Кропоткин
Вот так, волею судьбы и государя-императора я оказался в Константинополе, столице нового государства Югороссии. А все началось с того, что я отправил свою дочь Александру в поездку по Европе, дабы девица посмотрела мир и могла получить яркие впечатления от знакомства с мировыми центрами науки и просвещения.
Именно там, во время своего вояжа во Францию, моя дочь Александра познакомилась с неким молодым человеком, который оказался офицером с легендарной эскадры адмирала Ларионова – главы Югороссии. Ну, я все прекрасно понимаю – дело молодое, девушка ищет себе рыцаря без страха и упрека, который служил бы ей и поклонялся ее красоте. Молодость она тем и хороша. Потом пройдет немного времени, и у девушки появится новый поклонник, а старый будет благополучно забыт. А там, глядишь, подвернется жених из приличной семьи, мы с супругой выдадим ее замуж и будем нянчиться с внуками.
Но все оказалось гораздо серьезней. Шурочка, похоже, не на шутку влюбилась в этого Виктора Брюсова. Ее словно подменили. Она уже не желала посещать балы и театры, а сидела тихо дома у окна и о чем-то молча думала. Я попробовал серьезно поговорить с ней о ее будущем, о том, что недалек тот час, когда ей пора будет выйти замуж и покинуть родительский кров. Но она во время нашего разговора вдруг неожиданно разрыдалась, да так, что мне едва ее удалось успокоить. Потом Шурочка призналась, что она любит одного лишь Виктора и ни за кого другого выходить замуж не собирается.
Неожиданно я получил письмо от канцлера Российской империи графа Игнатьева. Николай Павлович вспомнил наших общих знакомых, передал мне от них поклоны и пригласил при случае заглянуть к нему в гости, если я окажусь в Петербурге с оказией. А в конце этого, казалось бы, ни к чему не обязывающего письма была приписка: