– Есть второй способ, – продолжали шептать справа. – Нужно представить, что твой разум – это открытый беспокойный глаз. Просто глаз и веки. Он – разум – постоянно смотрит в разных направлениях, пытается увидеть, впитать, проанализировать – это очень мешает спать. Так вот, возьми золотое светящееся одеяло и накрой им его. Увидь, как одеяло отсекает лишнее – волнение, страхи, беспокойства, мысли – плохие и хорошие – просто не дает им просачиваться сквозь свою плотную мерцающую поверхность. Оно дарит успокоение и знание о том, что все обязательно будет прекрасно, да и не важно, будет ли, так как уже сейчас все хорошо, спокойно, мирно, сейчас хочется спать. Ты увидишь, как у твоего «глаза» начинают слипаться веки, как он закрывается, успокаивается, как перестает тревожиться о чем бы то ни было и хочет лишь одного – спать. Он засыпает, а вместе с ним засыпает и беспокойный ум.
Аналогия с глазом мне понравилась. Лежа в темной комнате, я вообразила свой беспокойный разум-глаз и накрыла его толстым светящимся одеялом. Плотным, мягким, непроницаемым. И действительно – волнения тут же отсекло, задышалось ровнее, мысли тоже погрязли в лени и перестали кружить, осели. Когда ты укрыт одеялом, тебе мирно и спокойно, как в защищенной пещере. Снаружи может быть что угодно: дождь, ветер, снег, буря, но тебе хорошо, тебя все это не коснется, с тобой все будет в порядке, ты в безопасности. Здорово…
– Если человек чем-то болеет, то он должен засыпать иначе.
– Как?
Не то, чтобы мне требовался третий метод – я уже кемарила, но пропускать такую интересную информацию было бы глупо.
– Он должен стать эмбрионом. Или зародышем. Превратиться в маленького, лежащего в утробе Вселенной ребенка – свернуться в золотом, сотканном из божественного света шаре и чувствовать, как через пуповину в его маленькое и совершенно здоровое, неподверженное болезням тело просачивается любовь Бога. Как она наполняет его, как он нежится в ней, как окружен заботой, как сильно любим. В этот момент в теле человека запускаются процессы регенерации. Потому что пока ты чувствуешь свои маленькие ручки и ножки и знаешь, что ты еще не родился, что того, что происходило с тобой после, еще не было, ты начинаешь выздоравливать, сбрасывать с себя накопленный опыт, очищаться. Время поворачивается назад и полностью исчезает, клетки обновляются.
– И что? – с меня вновь слетел весь начавший, было, подступать сон. – Так можно вылечить любую болезнь?
– Можно. Надо просто наблюдать за своими ручками, ножками, закрытыми глазками, нежной кожей и понимать, что ничего еще не было – ты еще не родился, и твои органы не подвержены болезням, старению и распаду – они совершенно здоровы, новы и прекрасно функционируют. Все, каждый из них. Купаются в абсолютном и первородном здоровье.
– Слушай, если бы ты написала об этом книгу, в моем мире она бы очень быстро разошлась и помогла многим людям.
Как ни странно, Тайра со мной не согласилась.
– Не разошлась бы. Ведь это тоже работа, пусть и приятная, а люди не очень любят трудиться. Так, к сожалению, устроено большинство. Даже в тех мирах, где время идет.
– Тут ты права. Но информация все равно ценная, я ее запомню.
– Любое знание ценно само по себе, но практическую пользу оно приносит лишь тому, кто с ним работает.
– Это да.
Наши философские разговоры медленно, но верно вновь начали погружать меня в сон. Так или иначе, а описанные Тайрой методы работали. Может, с моей помощью, а, может, сами по себе.
– Есть еще один метод – довольно простой. С ним очень быстро заснешь.
– Еще один? – промямлила я сонно.
– Да. Просто расфокусируй внутренний взгляд. Раствори его. Ведь твои глаза, даже когда закрыты, где-то сфокусированы, так? В какой-то точке.
Я попробовала мысленно проанализировать то, о чем она говорила.
– Так.
– Так вот сделай так, чтобы фокус исчез. Раствори этот взгляд.
– И все?
– И все. И побудь в этом состоянии минуту-другую.
– Хорошо, я попробую.
Мы на время затихли; комната наполнилась тишиной и нашим мирным дыханием. Через какое-то время сквозь полудрему, в которую я незаметно соскользнула, пробился шепот.
– Ну как, получается?
– А-а-а?
– Значит, получается, – довольно прошептали слева, и все снова погрузилось в тишину.
На этот раз уже до утра.
Глава 4. Руур
С восходом солнца жизнь в Рууре забурлила.
Забурлили и мы: быстро позавтракали, переоделись, извлекли из-под пола деньги Кима и выдвинулись в город – искать лавку женской одежды, а по совместительству и обувную лавку, так как пока на наших ногах сверкали летние новомодные и совершенно незнакомые местным жителям, скрытые длинными полами «тулу», спортивные кроссовки, Ив превратился в легкий ситцевый шарфик и был повязан вокруг моей шеи, еда осталась в доме – еще вернемся, деньги упрятаны во внутренний карман подола Тайры.
Готовы.
По мере восхождения солнца над горизонтом жара неумолимо нарастала.
Первые десять минут мы двигались по тихим узким и почти безлюдным улицам – кое-где дома стояли на расстоянии нескольких метров друг от друга, в других местах сливались в сплошную одно- и двухэтажную «китайскую» стену с обоймой из крашенных в синий цвет оконных ставней и дверей, – но по мере продвижения город начал напоминать один сплошной, расстелившийся на многие километры во все стороны цветастый арабский рынок.
Запестрили на подоконниках выставленные для продажи полосатые половики и ковры, все чаще попадались взгляду сидящие в окружении медной посуды – сосудов, тарелок, подносов и вытянутых стаканов – седобородые, курящие изогнутые трубки старики. Откуда-то играла музыка, из раскрытых окон галдели дети и их матери, грохотала посуда. Пахло жареной, но незнакомой едой.
– Здесь всюду что-то продают.
Для того чтобы скрыть наши экзотические внешности, мы с Тайрой накинули на лица некое подобие сетчатых вуалей, говорить из-под которых было все равно, что говорить изнутри картофельного мешка. Плотная ткань скрадывала звуки, приходилось повышать голос.
– Да, потому что продажа – основной метод заработка в Рууре. Одни изготавливают, другие торгуют.
Поначалу я очень переживала, что нас «заметят» – поймут, что мы чужие, а потому старалась молчать и сосредотачивалась на том, чтобы не очень волноваться – сердце грохотало, как сумасшедшее – но чем дальше мы уходили от дома старого Учителя, тем скорее забывалось мое волнение – ведь вокруг было столько интересного! Ближе к центру улицы расширялись, толпа уплотнялась, и Руур действительно начинал походить на большой базар. Прямо на глазах разворачивались полотняные зонты и навесы, под ними развешивались золотые и серебряные украшения, посуда, курительные принадлежности, раскладывались сушеные фрукты и незнакомые, напоминающие разноцветную шахматную доску молотые специи. Запах от них стоял вязкий, плотный, почти дурманящий. Интересно, все ли в порядке с нюхом у продавцов – после пары-то дней рядом с таким товаром? Поблескивали выставленные под солнце округлые ободы тазов и вытянутые ручки плошек, сохли мокрые (почему-то) шкуры, тут и там возвышались горы наваленных друг на друга подушек – все, как одна, искусно вышитых. Качались под жарким ветром многочисленные кисточки и плотная бахрома штор, сверкали из-под белых тюрбанов жадные и зоркие черные глаза местных зазывал, грели глиняные бока вазоны и горшки, распространяли свой манящий аромат диковинные сладости.
Все пахло, качалось, блестело, сверкало, пестрило, шуршало и даже кудахтало, как в том случае, когда в небольших клетушках продавали похожих на цыплят, но только не желтых, а белых или серых мелких птенцов.
– Это маленькие несухи, – пояснила Тайра, ловко маневрируя в толпе. Она, в отличие от меня, не обращала внимания на стоящие у стен домов телеги, с кемарящими на них продавцами, не спотыкалась о расставленные мешки и не глазела на развешенное и расставленное многочисленное пестрое барахло. – Они дорого стоят, но зато дают много яиц – их выгодно держать тем, у кого есть деньги, кому хватает на корм.
– Смотри, а тут продают обувь! Ведь нам нужна…
Я указала пальцем на соседнюю палатку, и к нам тут же засеменил продавец.
– Никогда не показывай пальцем – потом от них не отделаешься.
– Ой.
Мой палец тут же спрятался в рукаве тулу, вот только поздно.
– Благопочтенные дамы, чего изволите? – наверное, одетый в короткую белую рубаху и просторные штаны мужчина произнес не «дамы», но мой браслет перевел это слово именно так – «дамы». – Сандалии, шлепушки, вышитые туфельки, домашние шуршики? Дешево, со скидкой, поторгуемся, сойдемся в цене. Заходите, а там договоримся…
«Шуршики»? Незнакомые слова смешили. И заходить в палатку мы не собирались точно, что Тайра неприятным голосом быстро и доходчиво объяснила продавцу. А когда оттащила меня от палатки, сбивчиво пояснила:
– Здесь мы не найдем ничего качественного – такую обувь он сам шьет дома, и она развалится через три дня. Нам нужна хорошая лавка, не такая, как эта.
– Все-все, поняла, больше пальцем ни на кого не показываю.
Едва слышно захихикал мой «шарфик».
– Смешно тебе! – проворчала я и фыркнула.
Поначалу мне действительно казалось, что на нас не обращают внимания, но чем меньше я смотрела на товар, а больше на людей, тем чаще замечала недоуменные взгляды местных женщин и подозрительные мужчин.
– Тай, а почему на нас так смотрят?
– Мы ничего не покупаем, – моя спутница ускорила шаг. – Не торгуемся, у нас в руках нет корзин, а наша одежда слишком длинная. На ней нет вышивки и знаков, поэтому мужчины присматриваются к нам для того, чтобы понять, нельзя ли нас… позаимствовать.
– Что?!
– Они пока не понимают, являемся ли мы чьими-то женами или нет. Смотрят на наши пальцы, украшения, не видят принадлежности к Домам и не знают, как им с нами себя вести. А если бы знали, давно бы уже тащили по своим палаткам.
– Вот пакостники, – прошептала я и, чтобы поспевать за Тайрой, почти перешла на бег. – А далеко еще идти?
– Нет, всего восемь улиц.
Восемь? Всего?
Второе слово удивило меня куда сильнее.
Начиная с этого момента, я старалась не смотреть по сторонам, но так или иначе не могла не замечать некоторых местных особенностей. Как то: женщины действительно одевались в тулу разных цветов и фасонов, но никогда в белое. Белый цвет был основным для одежды мужчин – коротких или длинных рубах, головных уборов и широких штанов. В сочетании со смолянисто-черными волосами, усами и бородами, они являли собой резкий и довольно красивый, если бы не неприятные (по большей части) лица, контраст. Детей на улицах я почти не увидела – только изредка и самых маленьких – подростки же полностью отсутствовали – наверное, обучались в неких закрытых заведениях или же сидели по домам. Шустро сновали туда-сюда служанки, разнорабочие и подмастерья, лениво прогуливались, выбирая дорогой товар, обеспеченные жены, курили, играли в кости и прохлаждались у стен домов мужчины.
– Вот лентяи. Женщины работают, а эти сидят и ничего не делают, – бухтела я себе под нос. – Что за неравенство? Не стирают, не варят, не метут улицы, не работают…
– Некоторые работают, а некоторые держат лавки, где на них работают другие.
Дорога под ногами была покрыта песком. Кое-где, там, где дома стояли старые и обветшалые, песчаный покров уплотнялся, мягко пружинил под подошвами, в других он был заботливо сметен в сторону, и тогда у стен образовывались рукотворные барханы.
– Рядом пустыня, – пояснила Тайра, уловив ход моих мыслей. – Песок – основная беда города. Ни плодородной почвы, ни чистоты, ни влаги. Постоянная грязь в домах, борьба с пылью.
– Мда. А почему женщины не носят белую одежду? Я что-то не заметила ни одной в белом.
Моя спутница усмехнулась.
– Белый – это цвет Бога и его детей, а таковыми здесь считаются исключительно мужчины.
– Да? – мне хотелось ответить жестче и резче, но я промолчала. Не мой мир, не мои правила. Хотя прокомментировать хотелось. – Почти все провожают нас взглядами. Неужели понимают, что мы не местные?
– Конечно, понимают. Ведь здесь в домах нет телевизоров и радио, и поэтому главная забава в Рууре – это общение и сплетни. Здесь все знают всех или почти всех, а новички – повод для новых разговоров, способ рассказать кому-нибудь такие редкие в этих местах новости.
– А кто привлекает меньше всего внимания? Есть такое сословие?
Тайра задумалась. Мы как раз свернули под сводчатую арку и нырнули на безлюдную, но тесную, почти сплошь заметенную песком улицу.
– Есть. Торговцы и торговки. Они могут выглядеть иначе, одеваться по-другому и ходить по любым местам, предлагая товар. На них почти никто не обращает внимания.
– Хм.
Настал мой черед задуматься. Быть может… Если… Надо бы прокрутить в голове детали…
– Пришли. Ой, как хорошо, что лавка работает, а то я уже боялась, вдруг закрылась? – Одетая в темно-зеленую тулу, Тайра остановилась перед очередной синей дверью, взглянула на окно, рядом с которым был прилажен небольшой покрытый письменами камень и положила пальцы на латунную ручку. – Там внутри прохладнее, как раз передохнем. Идем?
Я шагнула вслед за подругой, все еще терзаемая размышлениями касательно пришедшего мне на ум минуту назад плана.
– Тай, мы берем тулы торговок!
– Но у нас ведь нет товара? Что мы будем продавать?
Мы шептались почти так же, как совсем недавно в «Тканях Нордейла», только теперь вокруг нас висели не разноцветные отрезы и плотные портьеры, а многочисленные тулы на любой вкус – бежевые, золотистые, фиолетовые и даже розовые. Темных, однако, было больше и стоили они куда дешевле ярких. Свет в лавку лился из единственного невысокого окна, а одинокий продавец в дальнем конце помещения, похоже, вообще спал.
– Если мы хотим ходить везде и не привлекать внимания, мы должны стать торговками!
– Дина, а что продавать-то?
– У меня на этот счет есть мысли. Вот скажи, товары каждый в Рууре делает сам?
– Ну-у-у… сам. Или же их привозят из далеких мест.
Мозг в моей голове работал с такой скоростью, что вместо мыслей мне слышался рев восьмицилиндрового двигателя.
– Прекрасно!
– Что прекрасно?
– Значит, существуют далекие места, о которых не каждый слышал и знает, так?
– Да.
– А карты у вас есть? Ну, все ли жители знают, откуда и что возможно привезти?
– Нет, что ты! Карты есть только у Правителя и приближенных служителей. И еще у погонщиков одногорбов, которые ходят по известным им одним маршрутам.
– Так это и замечательно! Если мы появимся в Рууре с диковинным товаром, никто не будет проверять, откуда именно он прибыл. Ведь акцизных марок тоже нет? И налогов на ввозимый товар?
– Чего?
– Да ничего, это мелочи. Видишь, все складывается, как можно лучше, – я наконец-то откинула с лица противную вуаль, втянула вместе с глубоким вдохом кучу пыли и чихнула. Настороженно огляделась и прислушалась – продавец не проснулся; его размеренный храп продолжал доноситься из угла. – Короче, сейчас мы купим две тулы торговок, только не для молодых женщин, а для старых и толстых – здесь ведь вещи делятся по размерам?
– Делятся. Есть и для совсем… объемных женщин.
– Отлично! Возьмем две для толстых бабок.
– Почему для бабок?
– Потому что так мы перестанем привлекать излишнее внимание мужчин – наши тулы слишком тесно нас облегали.
– Согласна. «Бабками» мы станем вовсе незаметными. Но ты мне так и не объяснила, чем именно мы собираемся торговать?
– Пока мы ходили по местным базарам, я кое-что заприметила, объясню по ходу. А пока давай выберем новую одежду.
Сползший с моей шеи «шарфик» уже перестал быть шарфиком и теперь красовался на ближайшей вешалке в виде ярко-зеленой, расшитой дольками апельсинов «тулу».
– Ив! – прошипела я грозно. – Ну-ка, прекрати! А то тебя кто-нибудь купит и долго будет думать, что это за диковинные фрукты такие нарисованы на подоле!