Алекс – удивительный человек, но ещё более поразительно его влияние на меня. Как странно, что, имея такую связь с ним, я живу совершенно отдельной жизнью, ведь по ощущениям – он часть меня, а если это так, то и я тоже должна быть частью его. Но это только теория, а жизнь – слишком сложное явление, чтобы надеяться на такие простые законы.
Мы разъезжаемся, и я думаю о том, что моё непроизвольное подражание символично: я действительно в этот период своей жизни не личность, больше не принадлежу себе – теперь я только отражение болезненно желанного когда-то «моего» Алекса. И уже весьма размытое.
Ещё я размышляю о том, как странно всё устроено в жизни, как непостоянно и как безнадёжно нестабильно: ведь этот человек в духовном и физическом плане совсем недавно был частью меня, мы спали в одной постели, пили из одной чашки, любовались одними и теми же закатами, делили боли, страхи и радости на двоих, стали родителями и соединили свои гены в прекрасном ребёнке, а теперь мы, словно чужие, случайно сталкиваясь в городской суете, приветствуем друг друга коротким жестом, лишённым чувства и тепла, даже намёка на близость или хотя бы память жившего когда-то в наших душах родства. Теперь мы чужие, и, отдав долг этикету, разъезжаемся каждый по своему маршруту своего отдельного жизненного пути.
THE XX – Angels
Два месяца спустя мне приходит в голову действительно стоящая мысль бросить себе спасательный круг, и я еду к Алексу в офис поговорить. Без предупреждения, потому что мы с ним вообще не пересекались. Можно было позвонить, и я звонила, но он не брал трубку. Так как мне очень срочно понадобилось это сделать, и я боялась растерять весь кураж, не придумала ничего лучше, как навестить его на работе. Почему-то мне показалось, что там наша беседа будет конструктивнее. Примечателен не сам наш разговор, а то, чего мне стоило прорваться к нему.
В фойе высотного здания девушка на рецепции сразу же сообщает, что мистера Соболева сейчас нет на месте, он на объекте. Я разворачиваюсь к выходу, но замечаю заплаканную мордашку в кресле и останавливаюсь, как вкопанная. По её позе очевидно, что она тут давно. У меня во рту мгновенно появляется горьковатый привкус, я чувствую, как вся сморщиваюсь. Пока стою, ко мне подходит женщина в красивом костюме, хватает меня под локоть и отводит в сторону.
– Я знаю, кто вы. Почему вы не пытаетесь встретиться с ним другим способом? Одним из тех, которые доступны только вам?
– Я звоню, он трубку не берёт, а мне нужно срочно с ним переговорить, – отвечаю, не до конца понимая, в чём интрига.
Она качает головой и тихо сообщает:
– Конечно, он не на объекте. Это стандартный ответ для девушек, – и тут она со значением смотрит мне в глаза, затем кивает на заплаканную девицу. – Таких здесь хватает, а у охраны есть инструкции.
Я только и могу, что пролепетать:
– Боже… И они вот так ждут его в фойе?
– Да, – кивает. – Такая картина здесь – обыденная вещь. Не все конечно так рыдают, некоторые просто ждут. Но он никогда не пользуется центральным входом: есть несколько других способов войти в это здание.
– Ясно. Спасибо за информацию. Я найду другую возможность связаться.
Всё это безжалостно отрезвляет, горечь во рту становится невыносимой: теперь я одна из них – отвергнутых, несчастных, одиноких, безнадёжно больных им.
Я освобождаю руку, собираясь уходить, но женщина снова меня останавливает:
– Постойте, сейчас я сделаю звонок.
И хотя она отходит немного в сторону, мне всё же слышно часть разговора.
– Да, это важная персона. Думаю, тебе лучше спуститься и поговорить с ней. Как хочешь, но смотри, чтобы у тебя не было потом проблем. Да-да, абсолютно уверена. Хорошо.
Моя спасительница с довольным видом отключает телефон и спешит обрадовать:
– Кажется, мне удалось всё устроить. Сейчас за Вами придёт его личный секретарь.
Личный секретарь – девица с шикарным лицом и невероятно длинными ногами в строгом чёрном брючном костюме. Эта дама выглядит, скорее, не как секретарь, а как директор. Её необычные, плавные, уверенные движения завораживают. Жестом она приглашает меня следовать за ней и, когда мы оказываемся в отдельной комнате, снова жестом указывает на кресло. Сразу начинает допрос.
– Кто Вы?
Я называю имя, нарочно используя свою бывшую фамилию, имя Алекса.
– Я хорошо знаю миссис Соболев. Она часто бывает здесь, – ставят меня в известность, приподняв бровь.
– Я бывшая миссис Соболев и всё ещё пользуюсь прежним именем.
– С какой целью вы просите о встрече?
– Я не прошу о встрече. Я пришла поговорить с бывшим супругом по личному вопросу.
Подняв на этот раз уже обе свои идеально ровные брови, она замечает:
– Если мистер Соболев будет решать все личные вопросы, которые возникают у дам, боюсь, ему некогда будет работать.
– А я боюсь, милая девушка, вы окажетесь без работы, если в решении моего вопроса мистер Соболев не примет участия, ведь произойдёт это по Вашей вине, – я тоже умею играть в эту игру.
Отработанный на троих детях железный тон имеет нужный эффект – мы поднимаемся на этаж номер сорок – его этаж. Однажды я здесь уже была, давно, правда, и тогда секретари встречали меня с улыбкой и тут же провожали самым кратчайшим путём к нему. Как всё изменилось.
The ХХ – Together
Меня просят ждать в фойе «личного» этажа, а «личный» секретарь удаляется на переговоры по поводу «личной» встречи с моей персоной.
Не успевает дверь за ней зарыться, как они уже выходят из неё вдвоём. Я знаю, что за двумя просторными тамбурами находится конференц-зал – там я тоже однажды была, и необъятный стол из прочного бирюзового стекла навсегда останется в моей памяти.
На личном секретаре нет лица. Она подходит ко мне и, не глядя в глаза, просит:
– Извините за задержку, миссис Соболев.
Алекс при виде меня удивлённо поднимает бровь, затем, когда отворачивается, я успеваю заметить, как он расплывается в улыбке, и искренне не могу понять, чему он радуется. Все вместе мы направляемся к его кабинету, в котором я, к слову, не была ещё ни разу. Личный секретарь следует за нами, глядя в пол. У меня мороз по коже от того, какая здесь дисциплина.
Мы входим в кабинет вдвоём, секретарь остаётся у двери, очевидно, ждать, пока я выйду.
Кабинет Алекса шикарен и, как всегда, огромен и полупрозрачен. Это его стиль, и он прослеживается во всех его творениях. Простор, много стекла, ещё больше света, минимум предметов и мебели. Он предлагает мне расположиться на белоснежном диване, сам садится напротив на такой же. Меду нами небольшой столик в стиле хай-тек. Здесь, очевидно, проходят его встречи в не столь деловой обстановке, как в конференц-зале. В голове проносится: «Зря я тогда не выбрала кабинет, тут намного удобнее было бы на этих диванах».
Так близко, как сейчас, мы не были уже очень-очень долгое время, и это вначале немного меня дезориентирует. Его лицо светится, и я замечаю, что он изо всех сил старался не улыбаться.
– Ты всё ещё пользуешься моим именем? Должен признать, это чертовски приятно!
– Только здесь, иначе к тебе не прорваться.
– Извини за это, я виноват. Недостаточно убедительно инструктирую персонал.
– Как раз чересчур убедительно, я бы сказала.
– Хорошо, я понял. Давай к делу, меня ждут.
– Если я очень тебя отвлекаю, я могу подождать или зайти позже.
– Все самые важные дела у меня в семье.
– Я больше не являюсь твоей семьёй. Я хочу переехать из дома на берегу в какое-нибудь другое место, поскольку испытываю серьёзный дискомфорт от нашей большой шведской семьи.
Лицо Алекса в одно мгновение мрачнеет, его игриво сдерживаемую улыбку словно сметает. Его плечи опускаются, и мне даже кажется, будто под глазами у него появляются тёмные круги. А может, они там и были, только я сразу не заметила. Он сосредоточенно трёт переносицу, прикрыв глаза, затем откидывается на спинку дивана, и холодным, совершенно ледяным тоном спрашивает:
– У тебя проблемы с Габриель?
– Нет. Абсолютно точно нет.
– Я раздражаю тебя?
– Мы почти не видимся, ты в принципе не можешь меня раздражать.
– Тогда в чём дело?
– Ты придумал весь этот фарс ради якобы близости к Лурдес, но навещаешь её раз в месяц, наверное, не чаще. Так что я не вижу необходимости в такой близости и предлагаю жить своими отдельными жизнями, не пересекаясь. Это ненормально.
– Я вижусь с Лурдес каждый день, если тебе это неизвестно. Стараюсь не попадаться тебе на глаза, но ты всё равно недовольна.
– Допустим, меня напрягает факт твоего присутствия поблизости. Я не могу это объяснить.
Алекс слишком надолго погружается в раздумья, учитывая ждущих в конференц-зале. Затем поднимается, и, засунув руки в карманы брюк, подходит к стеклянной стене. Смотрит некоторое время на простирающийся у его ног Сиэтл, потом сообщает:
– Через некоторое время я уеду. Надолго. Потерпи немного. Я строил дом на берегу для тебя и хочу, чтобы ты и дети жили в нём. Если и мой отъезд тебе не поможет, решим, что с этим делать, когда я вернусь.
Я не ожидала, что он будет таким упёртым.
– Почему не сделать это сейчас? Любой развод – стресс, и мы усугубляем его негативные последствия.
– Какие именно? – на этот раз он усаживается в своё кресло за рабочим столом и принимается что-то делать на своём компьютере, демонстрируя мне, тем самым, потерю интереса к дальнейшей нашей беседе.
– Не хочу говорить на эту тему, особенно после всего, что наблюдала сегодня в твоём фойе.
Я поднимаюсь и направляюсь к выходу, так как уже поняла, что решение принято, дальнейшая беседа не имеет смысла, и кроме боли я ничего не получу, да и, к тому же, рискую разрыдаться, что совершенно недопустимо.
– Стой, – резко окликает меня Алекс. – О чём ты?
Я поворачиваюсь и, конечно, натыкаюсь на его острый, почти свирепый взгляд. Мне совершенно очевидно, что он прекрасно знает, о чём я, но меня прямо рвёт на части от желания всё ему высказать.
– О твоих бывших, которые роняют днями напролёт одинокие слёзы в твои холодные фешенебельные кресла! Как предусмотрительно с твоей стороны никогда не пользоваться центральным входом!
Думаю, при этих словах у меня на лице написано презрение, и я даже не пытаюсь его скрыть. Честно говоря, заплаканная девушка отрезвила настолько, что при нашей беседе с Алексом я ни разу не взглянула на него как на сексуальный и желанный объект. А это уже очень большой шаг к выздоровлению.
Личный секретарь сопровождает меня к выходу. Очевидно, это входит в её обязанности согласно правилам Этического Кодекса Корпорации. Жаль только, в нём не прописаны требования к моральному облику её владельца и руководителя. В этот момент я действительно презираю его.
Не успеваем мы подойти к лифту, как дверь кабинета распахивается от жёсткого удара, я даже подпрыгиваю на месте.
– Хелен, я сам провожу миссис Соболев, – его голос совершенно спокоен.
Она покорно отступает в сторону и ждёт, как вытянутая струна, пока он не поравняется с ней, и лишь затем направляется в свой собственный кабинет.
Мы спускаемся в лифте молча. Я немного в шоке от всего сегодня увиденного, Алекс хмур, как грозовая туча. Когда выходим в фойе, девушка сразу его замечает и летит навстречу:
– Алекс!
– Мия! Что ты здесь делаешь?
– Я жду тебя! Уже несколько дней жду, но меня не пускают, почему ты не отвечаешь на мои звонки?!
Она бросается к нему на шею, а он обнимает её за плечи и увлекает за собой, не знаю куда, потому что я, не оглядываясь и не останавливаясь, бегу к выходу.
Вся эта сцена вовсе не представила мне Алекса в каком-то новом свете. Я знала, всегда знала об этой его «стороне», поэтому она скоро вылетела у меня из головы. Я и не догадываюсь, что наша с Алексом встреча в тот день могла иметь совсем другие последствия, и разделяли две версии будущего – счастливую и несчастную – всего лишь слова. Сказанные и не сказанные нами.
Глава 4. Снова болезнь
Phaeleh – Here Comes The Sun (feat. Soundmouse)
Аннабель уже восемь месяцев, и Габриель выглядит обворожительно. Она расцвела ещё больше, материнство ей к лицу. Она умна, даже слишком. Во всём подражает своему мужу, хвалит его, лелеет, балует, слушает его рассказы с открытым ртом и заливисто хохочет над его шутками. Она боготворит его, и это проявляется во всём: в её словах, жестах, взглядах и поступках.
Мы с ней вроде как дружим. Она всячески проявляет расположенность и часто прибегает за помощью и советами. Мы вместе ухаживали за её дочерью, когда она заболела, я учила её, как вводить прикорм, как делать массаж ребёнку, как развивать, мы купали малышку вместе, когда Алекс бывал в отъезде. Меня не расстраивала эта вынужденная дружба, я отдавала ей свой опыт бескорыстно, потому что любила Аннабель, ведь это был его ребёнок. Алекс сам советовал Габриель почаще обращаться ко мне, он сказал ей, что я знаю всё о детях.
Аннабель прекрасный ребёнок – ангел с белокурыми волосами и глазами цвета неба. Она похожа на Габриель, а Лурдес – женственное продолжение Алекса. Теперь, когда моей младшей дочери исполнилось три года, это стало особенно заметно: Лурдес – маленькая страстная испанка, хотя испанской крови в ней осталось уже совсем немного. Она такая же смуглая, как Алекс, у неё тёмные волосы и большие шоколадные глаза, такие же изящные брови и в меру полные выразительные губы, которые когда-нибудь станут сводить мужчин с ума. Лурдес будущая смелая красавица, это уже проявляется в её характере, а Аннабель – белокурый ангел, добрый, нежный, беззащитный. И мне хочется, да совершенно искренне хочется заботиться о ней, оберегать так, как если бы это был мой собственный ребёнок.
Алекс в отъезде, и на этот раз он, кажется, в Китае, а может быть и нет. Его перемещения гораздо более быстры, нежели моя осведомлённость о них. Я плохо себя чувствую. В этот период своей жизни я перманентно в отвратительном расположении духа, но теперь ещё и заболела. У меня грипп и обострение хронического воспаления почек. Это плохо, но я не в том состоянии душевной активности, когда человек от страха сразу бежит по врачам. Я, как обычно, в сотый уже, наверное, раз назначаю себе лечение сама по уже давно проверенной схеме, придуманной годы назад врачом из Кишинёвской больницы. Глотаю таблетки, горюю и пишу диссертацию. Вернее, безуспешно пытаюсь на протяжении месяцев сделать некоторые расчёты, которые в бодром состоянии выполнила бы, наверное, за один вечер. Мой грипп совсем разошёлся, у меня температура, высокая, и я запрещаю детям приближаться ко мне: ничего хуже не придумаешь, чем болезнь детей, когда их мать не в состоянии сосредоточиться. Принимаю жаропонижающее и заваливаюсь спать с наслаждением вытягивая зудящие ноги.
Посреди ночи просыпаюсь от острой боли в пояснице, настолько нестерпимой, что с трудом соображаю, где я, и что мне нужно сделать, чтобы её унять. Артём по моему стону понимает, что со мной проблемы, и к тому же серьёзные, и вызывает скорую помощь. В результате я оказываюсь в больничном боксе и не простом, а реанимационном. Мне и в голову не могло прийти, что мои дела так плохи.
Меня усиленно лечат, и я, в принципе, неплохо себя чувствую, но лица у врачей какие-то подозрительно серые, и их диагнозы на английском ни о чём мне не говорят, или же я не слишком сильно стремлюсь в них вникнуть. На четвёртый день моей жизни в реанимации Медицинского центра при Университете Вашингтона, утром, часов в семь, потому что я ещё сплю, дверь в мой бокс резко и с шумом открывается, и я вижу Алекса. Он в бешенстве.
– Почему ты мне не позвонила?
– Да, Алекс, привет. Я тоже рада тебя видеть, – говорю ему вяло.
– Ещё и смеешь дерзить? Какого чёрта я ничего не знаю?
– А должен?
– Не понял…
– Я говорю, что ты не имеешь больше ко мне никакого отношения, так с чего, скажи на милость, я стала бы перед тобой отчитываться?