Вдруг с сильным ударом остановившихся салазок в помещении стало раздаваться странное магнитофонное шипение, словно кто-то пытался проиграть записанное на старую-престарую, латанную-перелатанную пленку.
– …Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш… Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш… ние! Фаза 1… Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! – жесткий бездушный мужской голос несколько раз прорывался через шипение, но разобрать что-то в нем было практически невозможно. – Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш… Аккумуляторы! Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш.
Новое место, в которое меня вкатили эти проклятые салазки, было окружено какими-то странными черными столбами с намотанными на них медными с зеленой патиной проводами. Сверху и снизу эти столбы соединялись между собой в некое подобие единой колоннады изолированными проводами.
Не успел я толком рассмотреть свое новое пристанище, как со всех сторон начал раздаваться странный звук. Казалось, в один момент кто-то разбил сотни стеклянных чашек…
Звук все силился и совершенно не думал прекращаться! Триста сорок металлических штырей примерно с полуметровой высоты одновременно упали и вонзились в здоровенные запаянные стеклянные колбы с кислотой. Тут же более двух тонн едкой жидкости, наполняя воздух шипением и тяжелыми парами, водопадом обрушились на длинные тяжелые свинцово-никель-сурьма-кадмиевые болванки, запуская электролитические процессы.
Для запуска процесса телепортации СЭЭВКС нужен был первоначальный очень мощный электрический импульс, который и должны были обеспечить размещаемые вдоль стен гигантские сорокаметровые аккумуляторные батареи.
– Дерьмо! Б…ь! Дерьмо! – признаюсь, обоссался, даже во время первого прыжка с парашютом не было настолько дико страшно. – Б…ь!
Все вокруг меня стало наполняться электричеством. Сначала крошечные, а потом и здоровенные ярко-синие электрические разряды стали бить вдоль столбов. Небольшие молнии проскальзывали и по металлическим предметам моей одежды – пуговицам, браслетам, кольцу.
Потом воздух наполнило жуткое гудение. Это был гул от сотен, тысяч пчел и шмелей размером со свинью, не меньше! В какой-то момент гудение достигло своего пика, превратившись уже не просто в сильный звук, а в нечто материальное, осязаемое…
– А-а-а-а-а! – словно зубной бур безумного доктора сверлил что-то в моей голове. – А-а-а-а-а!
Кровь ударила в голову, взбунтовался желудок, пытавшийся вслед за мочевым пузырем избавиться от своего содержимого.
– Что же это такое… – хрипел я, отхаркивая кислую слюну изо рта.
В какой-то момент у меня начало все плыть перед глазами. Приборы, агрегаты вокруг меня стали то уменьшаться, то увеличиваться в размерах. Все словно резиновое, то надувалось, то сдувалось… Я опустил голову вниз, на свое тело, и обомлел. Точно такое же происходило и с моим туловищем! Цеплявшиеся в подлокотники стула руки казались нереальными. Их очертания размывались, становясь почти прозрачными.
– Глюки, б…ь, – я пытался поднять свои руки, но не смог их даже ощутить.
Ужас! Я не ощущал свои руки! Я не ощущал свои ноги! Б…ь! Что со мной происходит?!
Гул становился все сильнее, бегавшие по медным завиткам проводов молнии все ярче! Установка профессора Виноградова, опередившего своего время на десятки, если не сотни, лет, постепенно выходила на рабочую мощность, с каждой секундой добирая все новые и новые ваты энергии.
Восемьдесят три процента… Восемьдесят семь… Восемьдесят девять… Какофония звуков и цветов становилась уже физически нестерпимой! Девяносто один процент… Девяносто шесть… Гулявшие по агрегату электрические сполохи постепенно стали замыкаться в огромную ярко-синюю сферу. Девяносто семь процентов… Девяносто восемь… Сидевший внутри этого кокона человек уже потерял сознание и медленно сползал со стула. Из его носа текла кровь, а из уголка рта тянулась слюна. Девяносто девять процентов…
Однако за несколько секунд до выхода телепорта на рабочую мощность раздался сильный хлопок! Разбрасывая в разные стороны металлические осколки, взорвался один из запустившихся древних электромоторов, не выдержавших напряжения. Девяносто девять процентов…
Практически уже замкнувшаяся электромагнитная сфера вдруг надулась и тут же рванула не хуже авиационной бомбы! Даже четырех-пятикратный запас прочности, заложенный создателем телепорта в его основные агрегаты, оказался не способен противостоять времени…
И все же гениальное творение давно сгинувшего физика выполнило свое предназначение – спасение человеческой…
Глава 2. Появление
СССР
Смоленская область г. Вязьма
Центральное здание бывшей городской Лютовской больницы, а теперь больницы имени павших героев Революции, даже в этот жаркий весенний день, когда солнце щедро делилось со всеми своим теплом, выглядело угрюмо и не празднично. Видимо, всему виной была не совсем удачная архитектура здания – одноэтажной приземистой, оттого и чрезвычайно массивной, каменной коробки с нелепыми квадратными колоннами, таращившей в сторону улицы свои узкие окна.
Внутри больницы царило сонное царство и полуденная тишина, едва нарушаемая скрипом старых рассохшихся половиц от чьих-то шагов.
– Владимир Александрович, Владимир Александрович, – за удалявшейся по коридору фигурой главного врача бежала полненькая девушка в халате медицинской сестры. – Постойте!
Он обернулся уже на повороте и, поправляя очки с круглыми линзами, с удивлением посмотрел на нее. На его лице с аккуратно подстриженной чеховской бородкой было совершенно ясно написано «А что вообще могло случиться в полуденное время в полупустой больнице?».
– Да, Лидочка, что-то случилось? Я вот шел отобедать…
Запыхавшаяся от бега сестричка, лицо которой было густо-густо покрыто конопушками, тоже остановилась.
– Очнулся. Вот только что, – затараторила она, то и дело порываясь ухватить главного врача за рукав и тащить в обратную сторону. – Ну больной наш очнулся наконец-то. Парнишка, которого три дня назад пролеткой задело!
Ошеломленный напором Лидочки, недавно принятой в больницу и поэтому с небывалой энергией относившейся к любому порученному заданию, Владимир Александрович Панов, главный врач вяземской городской больницы имени павших героев Революции, сразу же сдался и безропотно дал себя вести в другое больничное крыло. Неугомонный характер девушки он уже давно изучил и прекрасно понимал, что сейчас лучше подчиниться.
– Любопытно, очень любопытно, – бормотал доктор, конечно, сразу же вспомнивший этот интересный с медицинской точки зрения случай, когда пятнадцатилетний мальчишка, задетый мчавшейся во весь опор пролеткой, впал в самое настоящее каталептическое состояние и больше трех недель не реагировал ни на какие раздражители. – Что же тогда выступило раздражителем? – От задетых профессиональных чувств он даже чуть прибавил шаг. – Лежал, лежал, а тут вдруг очнулся… Может, ошибочка какая вышла?
Лидочка, прекрасно слышавшая бормотание доктора, тут же яростно замотала головой.
– Да вы что?! Все я видела! Я как раз повязку ему на голове меняла, а он… взял и открыл глаза, – возле приоткрытой высокой двери с застекленной верхней частью она остановилась и осторожно заглянула в палату. – Смотрите, Владимир Александрович. Видите, права я была – глаза-то у него открыты.
Негромко кашлянув, Панов открыл дверь и вошел в палату, где у правой стены на кровати лежал тот самый запомнившийся юноша. Если бы не открытые у него глаза, врач бы вновь с полной уверенностью подтвердил свой прошлый диагноз. Однако открытые глаза, ясно выделявшиеся на исхудавшем желто-синем лице, говорили совершенно об обратном.
«В начале было СЛОВО!» Да, тысячу раз – да! В начале было слово! Только совершенно не то, о котором говорится в священных книгах! Я это слово прочувствовал каждой клеточкой своего организма!
– Б…ь! Б…ь! Живой! – сознание ко мне вернулось каким-то резким толчком: раз и все! – Я живой! А какого хрена темно-то? Черт! Темно как у негра в… Завалило, что ли? А-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а! – орать тянуло и дальше, но что-то у меня с ушами случилось, и ор мне слышался как-то странно.
Вокруг действительно было совершенно темно. И темнота была какая-то странная, чернильная, почти осязаемая. Казалось, вот протяни руку – и ты ее сможешь смело потрогать. Только трогать что-то ничего не хотелось.
«Вот же дерьмо! А… Глаза не открыл… – веки словно чужие, будто какой-то механизм, ждавший отдельного приказа, чтобы начать функционировать. – Что еще это такое?»
По глазам вдруг ударил нестерпимо яркий свет, заставляя негромко застонать от боли. «Свет! Б…ь, больно-то как! Неужели меня на небеса забросило?! Прямо из бункера Сталина на небеса… Бред! Черт, а это еще что за вскрик?! Похоже, тут кто-то еще есть…» Мне показалось, что я услышал какой-то женский возглас.
Чертовски хотелось разобраться, где я и что вокруг происходит. Так что я вновь попытался открыть глаза, только в этот раз, наученный горьким опытом, действовал гораздо медленнее. И тут же где-то на периферии зрения мелькнуло что-то белое, явно какая-то фигура, а следом послушался звук удалявшихся шагов. «Значит, я не ошибся, и тут кто-то был. Это хорошо, – с удовлетворением констатировал я. – Значит, крыша на месте».
Наконец глаза все же удалось открыть, и я смог более или менее оглядеться. «Помещение… Нет, комната, точнее палата». Действительно, я находился в комнате, до боли напоминающей больничную палату своими покрашенными тошнотворного цвета краской стенами, аскетичным убранством и, конечно, специфическим запахом чего-то едкого медицинского и мочи. «Точняк больница! Только… какая-то хреновая». Яркий свет, лившийся из окна, мне уже не мешал, и я с тяжелым чувством отмечал многочисленные огрехи – зеленоватое пятно мокнувшей стены в самом углу палаты, в нескольких местах отвалившуюся штукатурку, деревянный табурет, выглядевший сошедшим с экрана старинного кинофильма. «Вот тебе и реформа здравоохранения и, мать его, национальные проекты! Какие к черту томографы за миллионы долларов? Тут вон крыша течет и штукатурка сыпется… Черт, неужели в Самаре такая больница?! Город-миллионник, а палата похожа на пещеру! И, в конце концов, где все? Люди… Б…ь!»
К моему несказанному удивлению, мне не то что не удалось закричать, но и толком-то замычать. Я открывал рот, пытаясь позвать на помощь, но так и не мог издать ни звука. «Ни хрена себе съездил в Самару посмотреть бункер, мать его, Сталина…»
В этот момент со стороны коридора отчетливо послышался звук шагов. Судя по неравномерному скрипу половиц, один из проходивших шел тяжело, а второй вроде как семенил. Вот за стеклом дверей показались силуэты темных фигур, которые почему-то совсем не спешили заходить. Наконец дверь широко распахнулась, и внутрь зашел немолодой мужчина в старинных очках и с небольшой бородкой, а из-за его спины нетерпеливо выглядывала девичья конопатая мордашка.
«А вот и хозяева, – я скосил глаза на вошедших, пытаясь узнать о них как можно больше. – Мужик точно врач. Держится важно, хотя явно чем-то сильно удивлен. А эта пышечка, что за ним, по всей видимости, медсестра. Пухленькая и чертовски смешные веснушки по всему лицу… Ну и чего смотрим? Чего молчим?»
Видимо, мне удалось изобразить лицом невысказанный вопрос, отчего врач, негромко кашляя, подошел ближе и осторожно присел на тот самый древний табурет.
– Так-с, так-с, молодой человек… – негромко начал он, цепким, прямо-таки полицейским взглядом всматриваясь мне в лицо. – И как мы себя чувствуем? Будьте добры, рот… – какой-то палочкой он решительно зашуршал у меня во рту. – Хорошо. Что же это мы отвечать не хотим?
Заерзав на постели, я уже хотел возмущенно замычать, но меня опередила девушка.
– Владимир Александрович, он же не говорит, – едва это прозвучало, я тут же задавил свое мычание в самом его зародыше, нараставшие как снежный ком странности меня начинали уже напрягать, заставляя проявлять осторожность. – Бабка его сказала, что он уже больше года не говорит. Мол, когда его волки в лесу подрали, совсем замолчал, даже мычать перестал. Получается, юноша понимает все, а говорить не говорит…
Слушая все это, я в недоумении переводил взгляд то на врача, то на медсестру. С каждым произнесенным в палате новым словом моя ситуация становилась все более и более запутанной. «Бабка? Волки? Что это за бред? Меня же в бункере едва не задавило! И какой, к лешему, юноша? Что это за дерьмо?»
Доктор, что-то негромко про себя бормотавший, вдобавок взял мою руку и начал нащупывать пульс. И вот тут-то, когда я увидел СВОЮ РУКУ, мне действительно поплохело! Я с каким-то мистическим страхом рассматривал свою руку, в которой не было ничего моего. «Б…ь! Б…ь! Что это еще такое? Это что за доходяжные ручонки? Где мои?»
«Это же не мои руки! Не мои! – страшные мысли как гвозди вколачивались мне в башку, напрочь отбивая все слова. – Не мои! – я вытащил из-под одеяла вторую руку, также с ужасом убеждаясь в ее чуждости. – Не мои!»
– Ничего, терпи, юноша, – мои гримасы доктор понял по-своему и, соответственно, принялся меня успокаивать. – Горло у тебя в порядке. Так еще болтать будешь, что не остановишь. Девчонкам вон такие сказки будешь рассказывать. Хи-хи, – хихикнул в бородку врач, кивая в сторону тут же зардевшейся медсестры. – А сейчас сожми-ка руку. Ого-го, жмешь-то как сильно. Чай, знак БГТО уже есть?
Растерянно наблюдая за медицинскими манипуляциями доктора, я медленно переваривал происходящее.
– Не куксись, ты же мужчина! – «Неужели я выглядел настолько потерянным, что доктор снова и снова пытался меня подбодрить?» – И вообще молчуны сейчас в почете. Знаешь, как в Красной Армии они ценятся?! Я тебе, брат, скажу по секрету… молчуны, они ведь самые лучшие бойцы! А знаешь почему? – не видя особой моей реакции, он с еще большим энтузиазмом продолжил. – Потому что человеческий организм несовершенство какой-то одной своей функции пытается преодолеть и восполнить большей эффективностью другой. Словом, у незрячих прекрасный слух, у глухих великолепное осязание, ну и так далее.
Автоматически кивая на его действительно отвлекающую болтовню, я поднял голову. «Странно, что он еще классику Полевого “Повесть о настоящем человеке” не вспомнил. История безногого летчика Мересьева, вновь поднявшегося в небо за штурвалом истребителя, была бы в самую точку… Б…ь! Да, какой к черту Полевой?! Мересьев?! О чем это я?»
Я резко тряхнул головой, пытаясь прийти в себя от этого успокаивающего, словно обволакивающего голоса доктора. «Это все неправильно! Все не так…» На мое возбуждение тут же среагировал врач, крепче сжав мою кисть. Судя по вытащенным из кармана часам, он пытался измерить мой пульс. «Что со мной происходит? Это глюки, что ли, от наркоза? Меня прооперировали и теперь снится какая-то хрень?!»
Эти переполнявшие меня, одна другой безумней, мысли снова и снова заставляли обращать внимание на конкретные детали окружающей обстановки. «Эта обшарпанная палата с койкой и табуретами времен моей бабушки… Конопатая медсестричка в каком-то странном на вид халатик и без всякого намека на косметику… А врач в кургузом пиджачке с жилеткой и часами на цепочке вообще выглядел словно уездный учитель начала XX века… И мои руки… Руки… А остальное? Что тогда с моим телом?»
Я резко ткнул пальцем в сторону небольшого зеркальца, что лежало на прикроватной тумбочке.
– Шрамы думаешь на лице поискать? – проследив за моим взглядом, врач вновь усмехнулся. – В моем детстве, когда я зачитывался романом Буссенара «Капитан Сорви-голова» и хотел сбежать на помощь к бурам, шрамы очень ценились.
Наконец зеркальце оказалось у меня в руке. «Мать твою! Какой Буссенар?! Какие буры?! И лицо не мое…» Из зеркальца на меня смотрел совершенно чужой человек – немного скуластое, с твердо сжатыми губами, лицо совсем молодого парнишки. «Нет, это точно какой-то глюк! Глюк системы! Матрица, б…ь!» Не выдержав, я потянулся к лицу рукой и начал ощупывать кожу. Признаться, каждую секунду с каким-то нехорошим предчувствием я ожидал, что пальцы коснутся чего-то ненастоящего, резинового, какой-то маски. «Черт! Кожа, настоящая, теплая… А если ущипнуть? Б…ь, больно… Это точно не мое тело! Но как так?! Я-то здесь! А мое тело где?!»