– Я не ношу очки.
– А на носу что?
– Мои линзы… собирался впопыхах, так что…
– И куда так торопился?
– Какая разница? – Закатила глаза Соня.
– Тебе без разницы, а мне интересно.
– Интервью у него берешь?
– Ну, ты наверняка уже урвала кусочек историй, но мы – нет. Не жадничай.
– Так что насчет работы? – Педант со стуком поставил стакан. Пена в нем всколыхнулась, подобно океанской волне, и со всхлипом пролилась на столик. Повисла нехарактерная для данной компании тишина, и Кир почувствовал, как к глотке подскочила тошнота, но не от алкоголя, а от паршивого ощущения, будто он – свежее мясо, на которое сбежались дикие, изголодавшиеся животные.
– Я – редактор. В небольшом издательстве.
– И что делают в издательстве?
– Издают книги, – с сарказмом парировал парень. Наконец, рядом оказался официант. Кир заказал себе картошку и какой-то салат, где, как он надеялся, было много мяса. – А вы?
– Угощаешь? – Подался вперед Егор.
– Разумеется.
Ребята оживились, попросили меню, а Саша склонил голову на бок, словно все его мысли бильярдными шарами перекатились в левое полушарие.
– Как щедро. Некоторые вещи не меняются.
– Угу. Приятно чувствовать знакомый детству запах.
– Это ты о чем?
– О твоей маме. – Кирилл подпер подбородок рукой и уставился на давнего друга. Лицо у того тонуло в дымчатом ореоле. А может, не тонуло, и Кир просто сходил с ума? – Если я не ошибаюсь, а я не ошибаюсь, она стирала всю твою одежду этим порошком.
– Вот оно что.
– Ну да.
– Занятно, что ты помнишь такие детали, – проворчал педант. Он улыбнулся, но сделал это с таким усилием, будто кто-то прыснул ему в глаза лимонного сока. – Супер.
– От тебя несет порошком за километр, – рассмеялся Женя, – прости, но это чистая правда.
– Чистая-пречистая, – кивнул Кирилл.
– Чистейшая, – подтвердил Егор.
– Заткнитесь, ладно?
– Как скажешь.
– Если пожелаешь.
– Любой твой каприз.
Ребята засмеялись, а педант закатил глаза, что делал постоянно, когда ситуация выходила из-под контроля и раздражала его. То есть практически каждые две минуты.
Как долго Кир не слышал их совместного смеха, сочетание призрачных голосов, теперь взрослых, гортанных, знакомых и чужих одновременно. Пересечение давнего прошлого и настоящего, точка в дневнике, которая превратилась в запятую. Он даже не представлял, что вновь окажется здесь, и все же это он, это здесь, и жаль, что нельзя предсказывать свое будущее, ведь тогда удалось бы исправить столько ошибок или же подготовить себя к последствиям. Как же жаль. Жизнь и сожаление идут рука об руку, жизнь и смерть тоже. Кто справа? Кто слева? Кто из них ставит подножку, а кто тащит за собой?
Кирилл все еще улыбался. Картинка все еще плавала перед глазами. Он надавил пальцами на виски и встряхнул головой, надеясь избавиться от белесых вспышек, но разбередил спящее море. Шум взорвался в ушах, подобно гранате, и его плечи сами собой покатились вниз, сами собой сжались в судороге. Смех друзей превратился в отвратительные крики на низкой частоте, движения замедлились, дикость в глазах застыла. Парень едва не свалился со стула, замахнувшись в поисках поддержки, но неожиданно его под локоть взяла Соня.
– Ты чего? – Заскрежетал голос. – Кирилл? – Острая стрела. – Кирилл?
Бродский выпрямился и устало посмотрел на нее. Время понеслось с обычной скоростью, голоса ребят приобрели знакомые ноты. Жизнь в забегаловке вернулась в прежнее русло, но взгляд девушки остался там, в поврежденной киноленте, поплывшей на экране.
– Кир? – Повторила она, хмуря брови, из-за чего кривой шрам на ее переносице стал более четким.
– Ты мне?
– Нет, себе.
Женек продолжал что-то рассказывать. Кирилл невероятно обрадовался, когда понял, что никто не обратил на его приступ внимания. Никто, кроме Сони. Она продолжала сжимать его ледяную руку с необъяснимой силой.
– Я все еще не поел, – небрежно улыбнулся он, – и я все еще пьян.
– Так не пей, раз становится паршиво.
Парень усмехнулся. В очередной раз нервно. И в очередной раз не к месту. В его мире он пил как раз потому, что ему уже было паршиво, а не наоборот.
Он прошелся пятерней по волосам, расправил плечи. Поглядел на девушку и выдохнул:
– Я чувствую себя превосходно.
– Считаешь?
– Угу.
– Ты ведешь себя странно.
– Я веду себя обычно.
– Нет, странно.
– Слушай, сделаешь мне одолжение? – Кирилл приблизился к Соне, к ее милому личику с горящими, красивыми глазами и медленно, тихо проговорил: – Пусть это останется между нами, как тебе идея?
– Но я…
– Вот и договорились.
Он щелкнул ее по носу кончиком пальца, отстранился, а она вскинула брови и посмотрела на него с нескрываемым недоумением. С какой стати он так легкомысленно отмахнулся от явных проблем? И откуда, черт возьми, эти проблемы у него взялись?
День пятьдесят девятый
Горячий кофе. Больше никогда в жизни. Теперь только чай и только черный. От зеленого мутит, от фруктового дерьмово пахнет изо рта. Черный. Можно с убогим бергамотом. Или с чабрецом. Кажется, кому-то нравится чай с чабрецом, но он тоже на любителя. Горчит и обжигает горло. Приходится добавлять много сахара. Что до кофе… его запах – мать его, настоящий демон-искуситель. Поначалу ты уверен, что насладишься самым прекрасным напитком в мире, но от него потеют ладони, расширяются зрачки, а сердце вытанцовывает с такой скоростью, будто обкуренный барабанщик рок-группы.
Кирилл заварил себе чай, сделал глоток, а потом резким движением закрыл жалюзи на кухне. Солнце прожигало глаза, словно лазер.
Кир поднялся к себе в комнату, закрыл за собой дверь и вдруг понял, что внутри безбожно воняет какой-то кислотой. Спиртом… У кровати раскачивался перевернутый стеклянный стакан. На тумбочке примостилась недопитая бутылка виски. Сколько он вчера выпил? И какого дьявола он вообще решил надраться в первый день своего приезда?
Или во второй?
Ах, да нахрен.
Кирилл глотнул чай, отставил кружку на столик и открыл окно. Свежий воздух ворвался в коморку, стряхнул пыль и застлавший запах с вещичек. «Второй день, всего-то второй, а ты уже воняешь, как кусок дерьма и еле различаешь дорогу перед носом из-за слипшихся, напухших глаз». Они ведь горят даже без солнечного света. Сколько он вчера выпил? С кем он вчера пил? Разве в Москве нельзя было заниматься тем же самым? Можно. На кой черт тогда он вернулся в родной городок? Чтобы проворачивать ту же бессмысленную чушь? Кир рухнул на край дивана, прижал холодные ладони к щекам и уставился в одну точку. Ничто так не убивает мозговые клетки, как рассуждения о том «что делать» и «как быть». Впустую потраченное время, впустую приговоренные к смерти секунды. Все люди – палачи собственной жизни. В их представлении, их руки чисты, но если задуматься – да, заняться именно тем тупым занятием – можно понять: мы расстреливаем свои мечты, амбиции и чувства. Припираем их к стенке и спускаем курок. Мы дарим веревку, лезвие и подкидываем в прикроватную тумбочку болеутоляющие. Методично убиваем себя и не замечаем врага в отражении. Мы чертовски талантливые ребята. Мы чертовски несчастные ребята. С пустым взглядом, но с переполненными болью легкими. Со словами на языке и холостыми речами на публике. С желанием жить и нежеланием что-либо менять. С желанием что-либо менять и все же с отсутствием характера. Мы в замкнутом круге, который начертили белоснежным мелом, стиснутым в пальцах. Обтерли ладони о собственную одежду и притворились, что не заметили следов, что это не я, что это они, а следы ничего не отрицают, это, мать их, всего лишь следы. Они не могут вступать с нами в дискуссию, отнекиваться, открещиваться, отмазываться, и нам нравится сидеть в центре круга, и нас тошнит от этого.
Дверь распахнулась.
От неожиданности Кирилл вздрогнул и вскочил на ноги, но на пороге оказался отец. Он в недоумении нахмурился:
– Ты чего?
– В смысле?
– Чего подорвался?
– Не подорвался. Просто встал.
Альберт оглядел комнату, подметил полупустую бутылку, беспризорный стакан… робко почесал затылок, словно неприятно ему было произносить следующие слова, но все-таки с хрипотцой отрезал:
– Не знал, что ты любишь виски.
Кир ухмыльнулся. Странно, что всех так удивляла его любовь к алкоголю. Он никогда не слыл послушным ребенком, баловался выпивкой уже в средних классах, вдоволь упивался дешевыми энергетиками и таскал из родительского тайника дорогое вино.
– Ты что-то хотел? – скрестив на груди руки, поинтересовался Кирилл.
– Твой одноклассник.
– Одноклассник?
– Ну да. Болтливый такой. Он в коридоре. Сказал, вы с ним договорились встретиться.
Руки парня опустились.
– Женек?
– Наверное. С кучерявыми волосами.
«Женек». И когда он пообещал ему увидеться? Да и зачем пообещал? В голове ничего не осталось после вчерашнего вечера. То есть, что-то, конечно, осталось, но конкретно этот разговор выветрился вместе со спертым запахом алкоголя из крошечной спальни.
– Скажи ему, я сейчас спущусь.
– Поторопись, – рассмеялся старший Бродский и махнул рукой, – у него пятки вот-вот и загорятся, так он к тебе рвется. Я с ним поговорю, а ты…
– Что?
– Умойся. И окно не закрывай, а то… сам знаешь.
Кир знал. И на долю секунды ему стало стыдно.
Ситков ждал его на улице. Припрыгивал на месте, словно ему было холодно, и курил, то и дело, озираясь по сторонам. Его светлые волосы казались липкими, жирными. Он нервно заправлял их за уши, а потом затягивался и заправлял снова. В полуденном свете куртка на нем предстала перед Киром в истинном возрасте, со всеми морщинками, трещинками и потертостями. Да и сам Женек изменился. Темнота больше не сглаживала впалых синяков под его глазами, не маскировала худобу и усталость. Внезапно, вот так вот неожиданно и стихийно, даже после бурной ночи, полусонный, изъеденный паразитическими мыслями, Кирилл оказался на фоне друга манекенщиком, мать его, со страниц глянцевого журнала.
Он пришвартовал рядом и бросил:
– Ты рано.
– Зато ты поздно. – Женек вытер рукавом куртки нос. – Договаривались же на двенадцать.
– Договаривались?
– Тебе память отшибло?
– Отшибло.
– Весьма удобное оправдание, – затянулся парень, – удобное, – повторил он и избавился от окурка, выпустив его из пальцев и наступив на него всей стопой.
– Так в чем суть дела?
– Ты пообещал меня до окружной подбросить. На автобусе тащиться через весь город, а на меня паршиво влияют все эти долгие поездки в компании неадекватных мамаш и их вечно рыдающих детей, ну ты в курсе, меня наизнанку выворачивает.
– Я сказал, что возьму тачку отца? – Удивился Кир.
– Ага.
– И сказал, что подвезу тебя?
– Так точно.
Кирилл усмехнулся и неторопливо прокатился пальцами по подбородку, гадая, сколько же рюмок виски он вчера выпил? Блестящее, конечно, обещание, учитывая, что он не садился за руль уже год, а то и два. Но давать заднюю было поздно, так что он покачал головой и с неохотой поплелся обратно в дом, чтобы взять ключи от ржавеющего раритета.
Отец сидел за столом и потягивал кофе. Жалюзи были вновь открыты, так что кухня, как и весь мир, тонула в свете и чертовом пространстве, где находилось так много метров для пустоты. Пустота именно так и ощущается. «В широком смысле». В провалах, в свободе, в выборе. Она просачивается между нами и воздвигает невидимые барьеры, через которые не удается перебраться без синяков и переломов.
– Я возьму ключи от машины.
Альберт выпрямился и стянул с носа очки, будто без них лучше разглядит сына.
– Ключи?
– Верну, как получится.
– Это когда?
– Когда получится. – Кир пожал плечами. На нем висела белая футболка. Сквозь нее четко просматривались толстые кости ключиц. – У тебя были какие-то планы или…
– Да, у меня были планы, – кивнул мужчина и вновь нацепил очки на переносицу, – хотел с тобой провести время, взял отгул на весь понедельник, думал, пообщаемся.
– То есть машина тебе не понадобится?
Альберт ответил, немного погодя:
– Не понадобится.
– Тогда я пошел. Может, вечером увидимся и… что ты там хотел? Пообщаемся.
– Постой.
Кир застыл на пороге. Он обернулся и стиснул зубы, надеясь не свалиться, не признаться, не сломаться, как тонкая ветвь или гриф карандаша. Он надеялся, что отцу не заметны его сжатые в кулаки пальцы, не понятен слегка прищуренный взгляд. Он надеялся вырваться из дома без последствий и вопросов, а еще ждал, когда кто-нибудь в этом проклятом мире схватит его за руку и вытащит на поверхность.
– Ты ведь много выпил, – наконец, выдохнул папа, откинувшись на стуле. Плечи Кирилла расслабились, и пальцы разжались сами собой. – Если остановят, проблем не оберешься.
Кир хмыкнул и вытер ладонью лицо, возможно, предполагая, что таким образом он сотрет с физиономии осточертелую ухмылку.
– Как-нибудь разберусь.
– Я звонил тебе вчера, но телефон…
– Я его выключил.
– И как мне с тобой связываться?
– Я сам свяжусь. – Парень достал из кармана пачку сигарет. – Если надо будет.
Медленным шагом он покинул кухню, стащил с комода ключи и закурил сигарету. Дверь с грохотом захлопнулась за его спиной, теплый ветер ударил в лицо, и Кир поглядел куда-то вверх, куда-то далеко, но увидел лишь грязные облака, которые загораживали солнце и беспечно растекались по небу, точно прокисшее молоко.
– Эй, поэт! – Женя ожидающе расставил руки. – Завис? Что там увидел? День прошлый? Я человек пунктуальный, слово держу, а тем, кто его не держит, морду набиваю. Знаешь же, все про меня знаешь. Пошевеливайся, ради всего святого, или катись нафиг и позвони мне через пару деньков, когда я взвешу все «за» и «против» и найду причину тебя простить.
Кирилл вскинул брови и в голос рассмеялся, едва не поперхнувшись горькой затяжкой. На глаза так и навернулись слезы. Он неторопливо подошел к вишневой «Шкоде», запрыгнул в салон и, зажав сигару в зубах, пробормотал:
– Взвесишь все «за» и «против»… – улыбка все не сходила с лица. – «За» и «против».
Женек неуклюже уселся рядом.
– Поехали уже.
– А если «против» перевесит?
– Тогда я тебе не завидую.
– А сейчас завидуешь?
– Очень даже! Свободная ты скотина, Кир. – Парень завел двигатель, а Ситков продолжил: – Все у тебя в жизни не так, как у простых смертных: из нашей дыры вырвался, разбогател и даже щетиной обзавелся. Футболка с вырезом, как у девчонки, кроссы начищенные. Сам их по утрам вылизываешься или кому платишь за это дело?
– Хочешь, чтобы тебе платил?
– Так все-таки платишь?
– Угомонись, – Бродский выдохнул четыре слога вместе с серым шаром дыма, выкатился на дорогу и включил вторую передачу. – Денег у меня немного. С чего ты взял обратное, сам разбирайся.
– А я уже разобрался, – Женек по-хозяйски расставил ноги и повернулся к другу, – тут вот какая загвоздка, разбрасываться бумажками беднякам не под силу.
– Я не бедняк.
– Вот и ответ.
– А только два ответа? Или бедный, или богатый? В суровом мире ты живешь.
– В реальном.
– В реальном мире люди разные бывают.
– Ну да. Те, кто живет в свое удовольствие. И те, кто живет в удовольствие других. Знаю я все, что ты сказать хочешь. Поворот не проспи, бедняжка, а то погонишься за столичной философией и затеряешься в провинциальной действительности.
– Если вам так паршиво живется в провинциальной действительности, чего не примыкаете к столичной философии? – Кир самодовольно поглядел на Ситкова.
– Может, потому что для этого тоже нужны деньги?
– Продолжай в том же духе.
– Что именно?
– Оправдываться.
– Так вот чем я занимаюсь? А я блин не втыкал, пока ты мне по полочкам все не разложил.