Тётка, в сущности, и сама находка, талант в своём роде. Смелая, сильная. Года нет, как перебралась из деревни в Ленинград по набору, на заводе была на хорошем счету, с соседями по квартире ладила: чистоплотная, расторопная, ненавязчивая – скорее замкнутая, но и не мрачная. И вот – подвернулась возможность попасть в Москву – сомнительная такая возможность, странная – колебалась месяца три. Аглая Марковна не торопила, не нажимала – так, напомнила пару раз. Что примечательно, Аглая даже не воздействовала: боялась, как бы дочка не почувствовала давления. И что же? Тётка взвесила всё – и согласилась сама! Мало кто из ленинградцев понимает, насколько тяжёлое положение складывается вокруг города, мало кто хочет эвакуироваться, стараясь не замечать, как сжимается кольцо. Их уговаривают, по квартирам начали ходить – они ни в какую. Зря… Но для этой уговоры стали последней каплей: она не успела врасти корнями в город. Решилась совсем, когда Аглая Марковна пообещала пропуск в закрытую теперь Москву.
Вот такая вера в свои силы, плюс решительность, плюс… Рисковая она баба, вот! Смелая и рисковая. Разве не талант? Разве не пошёл бы на пользу Родине?..
Не мямля, не амёба – живая, бодрая тётка…
Живой человек.
Бродов глянул на часы и, морщась ещё кривее, поднялся из-за стола. Даже если осталось время, чтобы остановить исполнителей, он не сделает этого. Ну не придумали ещё другого способа надёжно выводить из игры хорошо осведомлённого и сильно заинтересованного свидетеля. Он верил в возможности психиатров Лаборатории, а также своих особо одарённых подопечных. Но эксперименты с памятью – пока только эксперименты, а на карту будут поставлены государственные интересы. Он никому не докажет, что риск оправдан. Ни кому-то, ни самому себе.
Мать не должна догадаться до самого конца. Тогда дочь ничего не почувствует. Тогда у команды Бродова будет несколько спокойных дней или даже недель, чтобы с девочкой поработать…
С другими «школьниками» обошлось.
Женя сирота, попала к Бродову из детдома, где развлекала ребят, «предсказывая» им по пятницам ближайшее будущее – весьма удачно, – так что слава пошла. Девочке хватало ума делать это в виде весёлой игры, не напуская на себя серьёзности, а одному педагогу тоже хватило ума разглядеть подлинный талант – «для сцены», как он решил. Все же помешались на Мессинге – отличный крючок для ловли талантов!
Лидия старше всех, она училась в ФЗУ вдали от дома и до сих пор благополучно переписывается с родителями, изредка ездит к ним в гости.
Лида и Женя параллельно с работой и занятиями в Лаборатории Бродова начали учиться в школе медсестёр, а дальше – видно будет. Возможно, получат высшее медицинское образование, тогда сложится команда потрясающих специалистов: носителей феномена, способных этот феномен изучать самыми прогрессивными научными средствами. Сейчас у Бродова работают два доцента и один профессор медицины – хорошие, вдумчивые учёные, отлично разбираются в современной аппаратуре, виртуозно составляют психофармакологические препараты, но они не понимают, с чем имеют дело: никакого намёка на сверхспособности! Гораздо интереснее психиатр… В самое ближайшее время он должен осмотреть новенькую, и будем решать, что делать с её памятью о матери…
Опять приятные мысли о работе свернули в русло нынешнего непростого дня.
Ещё есть Игорь. До появления новенькой был младшим в команде: ему скоро только четырнадцать. Он – самый перспективный, страшно самолюбивый и целеустремлённый. Отец Игоря был крупным руководителем, мать – активным партработником. Оба попали в чистку ещё в тридцать пятом. Мальчика тогда, к счастью, очень оперативно определили в детдом под особый контроль, и он свято верит, что отец оказался врагом народа, а мать умерла от горя, узнав правду. Между прочим, легенда недалека от истины: как не враг народа, если позорил советскую власть и партию, ублажая баб ресторанами да модными тряпками, и в итоге растратил крупную сумму казенных денег?! Чтобы позор скрыть, назвали его вместо сластолюбивого растратчика идейным троцкистом и шпионом – только и всего. А мать и правда умерла своей смертью – хотя в сибирской ссылке, но и в Сибири люди живут! – горюя больше о разлуке с сыном и о пережитом стыде, чем о неверном муже.
Игоря Бродов вычислил сам при случайной встрече: какая-то была праздничная поездка в подшефный детдом. Или Игорь его вычислил: потому что мальчишка первым пошёл на контакт – страстно хотел попасть на работу в органы! Теперь Игорь прилежно учится и тренируется, у него есть цель: затмить самого Мессинга, которого встречал лично, с которым по своей настырности ухитрился даже пообщаться. Хотя парень знает, что роль ему назначена тихая, до поры незаметная, а слава его может навсегда остаться греметь в очень, очень узком кругу посвящённых.
Остальных операторов нечего и упоминать: все молоды, но все попали в Лабораторию взрослыми людьми, там никаких проблем с родственниками не возникло…
Бульвар с его густой зелёной тенью успокоил меня. Я там как будто выдохнула остатки мёртвого воздуха отвратительной квартиры. Я вряд ли могла бы разумно объяснить, что мне так не понравилось. Слишком высокие потолки, слишком тусклый и мертвенный жёлтый свет, затхлый воздух. Раскрой форточки, раздвинь шторы – и жизнь наладится. Не привыкать налаживать быт в чужих стенах. Зато отдельная квартира, целых две комнаты – невозможно осмыслить такую удачу! Но я хныкала в этой квартире от тоски и не могла остановить слёз. Хорошо, что мать была настроена благодушно и отпустила меня погулять!
Бульвары и скверы напоминают мне лес. Лес – это самое счастливое из детства – как мы с бабушкой ходим за ягодами, за грибами, травы собираем… Об этом не буду… На бульваре гуляли несколько женщин с малышами, попались двое-трое прохожих. Выше деревьев продренькал трамвай. Верхний вестибюль метро произвёл на меня двойственное впечатление: изящные формы, но маленький, как парковая беседка. Я ещё не отвыкла измерять строения ленинградской меркой. Ах, вот бы нырнуть вниз, в незнакомый и таинственный мир метро! Потом я прошла под аркой и увидала с самого конца бульвара площадь.
Площадь была просторная, пустая. Справа и слева – красивые и совсем небольшие дома – по два этажа, по три, в отдалении – повыше. Они не выглядели такими тяжёлыми, неприступными громадинами, как здания в Ленинграде. Наоборот, эти дома на площади казались тёплыми и – как будто в каждый можно зайти, как в деревне. В их красоте мне почудилась хрупкость и беззащитность – ведь я только утром видела результат бомбёжки.
Впереди, прямо против солнца, на другой стороне площади, за реденьким кустарником, виднелись ажурные вышки, прикрытые маскировочной сеткой, – каркас будущего Дворца Советов, строительство которого приостановила война.
Над площадью раскинулось широкое голубое небо с белыми комочками облаков – будто клочьями козьей шерсти. Ещё не высоко поднявшееся солнце светило прямо в глаза. На всей огромной площади я увидела всего несколько прохожих, проезжали редкие автомобили, поблёскивали электрические провода и трамвайные рельсы. Стояла тёплая, разморённая тишина – как на деревенской улице в летний полдень, только разве что не хватало звона кузнечиков. Сказать, что Москва отличалась от Ленинграда? Ленинград – красивый, цельный, торжественный. Москва – домашняя, пёстрая, разношёрстная, близкая и по-своему тоже очень красивая. Хоть голову сломай – толком не объяснишь. Я попала в совершенно другой мир – вот как правильнее.
Москва была пуста и прекрасна… И я уже парила, тонула, растворялась в ней, уже становилась её частью. И чувствовала только радость, как будто этот город укрыл меня на время от войны и беды…
В дальнейшей жизни я имела возможность заметить такую закономерность. Если беда предопределена, то незадолго до её наступления приходит ни с того ни с сего блаженное состояние покоя и тихого счастья – будто некто погладил по голове и шепнул с любовью: «Всё хорошо. И будет хорошо. Ни о чём не беспокойся!»
Чудесная стояла на улице погода: солнечное, тихое утро, с белыми облаками, со спокойным летним теплом. В подмосковном лесу трава высохла от недавнего зноя, а густые кроны хранят умиротворяющую прохладу; деловито переговариваются птицы. Как будто войны нет в помине. Исполнители уверят женщину, что её привезли на рытьё окопов вокруг секретного объекта. Нынче все роют окопы. Но объект секретный, поэтому людей свозят тоже секретно, особо проверенных. Это не надолго: трудовая повинность всего три часа для работающих – а ведь она уже принята на хорошую работу. Какую? Разве Николай Иванович не сказал?! Стало быть, вечером сообщит: ведь она уже к вечеру окажется дома. Дочкой пока займётся Николай Иванович: познакомит её со своей спецшколой, с другими учениками. Один из мужчин сам несёт лопаты:
– Вы пока отдыхайте: воздух, грибами пахнет, а? Вот, по тропинке, прошу вас вперёд!
Ну и пулю в затылок. Бродов потратил уйму нервов, чтобы накрепко втолковать исполнителям, как важно, чтобы смерть наступила мгновенно и что он обязательно узнает, если они ошибутся, и накажет. Им же не объяснишь, как именно он узнает – учитывая, что труп они закопают прямо на месте. Хотя все те немногие непосвящённые, кто непосредственно связан с работой Школы, домысливают, будто Бродов готовит этаких штампованных Мессингов…
В принципе, он мог бы ещё успеть догнать девочку на бульваре или на улице. Случайно встретить: «А я как раз шёл за тобой!» Избежать опасного момента возвращения в квартиру, выступить избавителем от необходимости туда возвращаться… Но, пожалуй, пусть лучше события для девочки развиваются рутинно и неторопливо. Вернулась, а тут её спокойно поджидает новый знакомый, он же руководитель спецшколы – Николай Иванович, а мама ушла оформляться на новую работу, вставать на учёты: военный и по новому месту проживания. Время военное, медлить с учётом нельзя, иначе ты – преступник. Ты – взрослая девочка, сама понимаешь. Мама должна успеть до конца рабочего дня.
Правда, вышло несколько иначе: он опоздал, девочка вернулась в пустую, незапертую квартиру. Спасла положение её крепкая деревенская привычка к незапертым дверям: ситуация не показалась ей слишком уж странной. Только тоска охватила с удвоенной силой.
– Пока мама занята, и тебе нечего терять время. Пойдём, будем проверять твои способности. Аглая Марковна тебя очень нахваливала. Познакомишься со своими будущими товарищами. Покажешь, что ты умеешь. Пошли!
Бродову остро претило вести девочку тем же – самым прямым и удобным – путём до Школы, который она час назад открыла сама. Час назад, когда приказ ещё не был отдан… Вышли через Чертольский переулок на Кропоткинскую улицу. Площадь, где побывала только что, девочка, конечно, узнала, и её лицо будто засияло изнутри. Она подняла глаза на своего спутника, хотела что-то сказать, но застеснялась и только улыбнулась ему. Красноречивее слов: «Я рада, что я здесь!»
Так совпало, что Николай Иванович в тот же момент почувствовал что-то вроде лёгкого удара в солнечное сплетение. И – как кругами по воде – тело и душу быстро заполнила смертная тоска. Без доклада Куницына ясно: кончено. Быстро они. Чуть-чуть не дошли!
Он ободряюще улыбнулся своей спутнице. Поднял глаза к голубому небу в белых облаках, заставил себя полюбоваться вместе с девочкой красивым вестибюлем метро: с этого ракурса он больше её впечатлил.
Переждали трамвай, пару военных автомобилей и, наконец, перешли. Бродов с облегчением нырнул в прохладный, полутёмный подъезд Школы. Сдал девочку с рук на руки тут же подвернувшейся Нине Анфилофьевне. На последнюю глянул многозначительно и жёстко: мол, не вздумай мне сейчас пугать девочку своей строгостью! Старая сексотка, похоже, и так была настроена относительно миролюбиво. Теперь Николай Иванович смог покинуть ненадолго «девчонок»: ушёл к себе отпиваться горячим чаем. Когда он вернётся к общению с новенькой, мысли и чувства уже должны быть в полном порядке: первый вихрь сбивчивых впечатлений у неё быстро сменится обострённой ясностью восприятия.
После яркого солнца в полутёмном вестибюле старинного особняка, где располагалась Школа-лаборатория, я практически ослепла. Тёмные шторы на высоких окнах, расположенных по сторонам от входной двери, были прикрыты, под потолком далеко вверху тускло горела лампа, света на такое просторное помещение не хватало. Под широкой и торжественной парадной лестницей, ведущей на второй этаж, царил совсем уже мрак и расползался в обе стороны по совершенно лишённому освещения коридору. Из коридора тянуло мрачной и страшной тайной, как на спиритическом сеансе, когда ты чувствуешь, что дух вот-вот заговорит с тобой.
Я была рада, что со мной рядом находятся двое взрослых и уверенных людей: знакомый с самого приезда товарищ Бродов – главный здешний начальник – и пожилая, высоченная, костлявая женщина – Нина Анфилофьевна, которой товарищ Бродов меня и поручил. Нина Анфилофьевна имела строгий и сумрачный вид, но была полна энергии – от её руки, которой она жёстко похлопала меня по плечу, прямо веяло теплом! – и приземленно-прагматична. Так что никаким потусторонним страхам рядом с этой железной старухой не оставалось места.
Вообще говоря, я никогда не боялась темноты – ещё чего?! – и тем более не боялась духов, так как считала их выдумкой. И даже когда мы с матерью собрались и поехали из Ленинграда в Москву сквозь охваченную вой ной страну, потому что у меня был обнаружен некий талант, крайне редкий и очень нужный, я не задумывалась, в чём он заключается.
Что с того, что к товарищу Бродову направила меня Аглая Марковна, с которой я и встречалась-то только на «спиритических сеансах»? Эту невинную забаву она раз в неделю, а то и чаще устраивала у себя для соседок-кумушек, подружек да знакомых. Добрые женщины и девчонок вроде меня не гнали подальше от стола со свечой и блюдцем. Порой очень серьёзные на вид мужчины заглядывали к Аглае Марковне на огонёк: развеяться от забот и развлечься игрой в спиритизм. Я часто выступала на её «сеансах» как «проводник», то есть как бы разговаривала с «духом». Так что же с того, что мы с ней только через посредство этих «духов» и общались?
Аглая Марковна – образованная, много знающая женщина, вдова комбрига. Стало быть, нашла во мне что-то особенное, чего мы с матерью, необразованные, не можем понять. Может, я интересно говорю? Мне приводилось слышать, что людей из глубинки, интересно говорящих «по-народному», специально разыскивают учёные и записывают за ними всё, что те скажут. Хотя вообще-то я переимчивая и за год жизни в Ленинграде более или менее освоила городские манеры, старалась говорить как городские. К лету во мне уже мало кто распознавал недавнюю «деревенщину». Тем более что мне повезло вращаться в среде образованных и интеллигентных людей. Так что насчёт самобытной речи – вряд ли…
Откровенно: теперь я и вовсе не вспомню, как мы разговаривали в деревне. Никаких особенностей тогдашней речи в памяти не осталось. Ведь тогда сравнить было не с чем. Ничто не воспринималось как особенное – всё было нормой жизни. Впоследствии я освоила ещё целый ряд разнообразных языков – и со словами, и вовсе без слов. Есть у меня некое усреднённое представление о стиле речи человека из глубинки, почерпнутое из книг, из кино. Оно напрочь перебило живую память, к тому же изрядно покалеченную опасными экспериментами моих старших товарищей и коллег. Так что вряд ли я смогу вернуться к истоку. И нужно ли? Будет новая жизнь и новая речь…
Кто сочиняет сказки ещё – за теми тоже записывают. А я хорошо за духов сочиняю. Сама увлекаюсь, да и забываю, что всё это – выдумки.
Мать, пока ехали, всё прикидывала, что за талант во мне углядели. Она прежде спрашивала Аглаю Марковну, но та то ли уворачивалась от прямого ответа, то ли отвечала слишком умно и непонятно. Мне же самой, как на смех, про талант вовсе было не интересно, а занимало все мои мысли, что совсем скоро я увижу собственными глазами звёзды на башнях Кремля, встану под самой Кремлёвской стеной, потрогаю кирпичи и буду, задрав голову, смотреть прямо вверх, чтобы всем своим существом прочувствовать, какая она огромная и неприступная. Я не знала тогда, что увидеть рубиновые звёзды приведётся ещё очень не скоро.