– …Единая валюта и свобода поездок, – окреп косыгинский голос, – общий рынок труда, товаров и услуг создадут мощный стимул к экономическому развитию наших стран!
Всласть насмотреться прямого эфира мне не дали – в дверь заглянула встрепанная Настя, улыбаясь с таинственным видом, и рекла:
– Так. Шо расселся? Иди гостей встречать!
– Каких… – начал я формулировать, но тут сестренку потеснила Инна, торжественно внося кастрюлю, заботливо обмотанную махровым полотенцем. Хорошистка вырядилась в заношенную спортивку и полукеды, как и подобает для дачного дефиле.
– Откуда… – Толкнул я ошалело, поднимаясь.
– С днем рожденья! – воскликнула девушка с нетерпеливой радостью.
Быстренько оставив закутанную кастрюлю на столе, она с маху обняла меня – и замерла, будто устыдившись порыва. Веки ее опустились, гася синие огоньки, и Хорошистка робко нащупала мой рот губами.
– Только и знают, что лизаться… – ревниво проворчала Настя.
– Тебя там Гоша ждет, – отпасовала Инна, чуть задыхаясь, – совсем не целованный.
Сестричка фыркнула негодующе и выскочила за дверь – ее ушки горели, как надранные.
Мы с Хорошисткой остались вдвоем. Не размыкая рук, девушка глянула мне в глаза, близкая и недосягаемая.
– «У пропастей синих стою, – продекламировал негромко, слыша, как стучат оба сердца, – куда я сейчас упаду? В траву, что растет на краю? А может, дно бездны найду?»
– А дальше? – Замирающий шепот Инны втекает в мои уши. Девичьи ресницы порхают, пряча взгляд, и словно раздувают румянец на скулах.
– Не дописал, – вздыхаю я, чувствуя, как кровь приливает к лицу. – Это еще в восьмом классе… Только последние строчки помню: «По спасенному – листик травы. По упавшему – синий цветок!»
Хорошистка ласково погладила меня по щеке, безмолвно благодаря, и заговорила с преувеличенным оживлением:
– Это близняшки затеяли! У Миши, говорят, мама уехала, а ему некогда пироги печь. Давайте, говорят, сами!
Тут на крыльце шумно затопали, и порог переступила Рита, одетая как на субботник.
– Нет, ну ты посмотри на нее! – с деланым осуждением наехала она. – Отлипни, моя очередь. С днем рожденья, Мишечка!
Инна неохотно уступила Сулиме, и я был оцелован самой «Мисс школа № 12».
– Брился? – поинтересовалась «мисска», хотя в темени ее глаз таились совсем иные вопросы. И даже готовые ответы.
– Первый раз! – соврал я. Уши мои теплели.
– Чувствуется. – Рита снова потянулась губами.
– Обойдешься! – Хорошистка ловко перехватила меня, оттирая подружку.
– Вот на-аглая… – возмущенно завела Сулима.
– Ты со мной, как с куклой, – проворчал я, безропотно подчиняясь ласковому напору Дворской, и выдал писклявое: – «А ну, быстро вернула! Это моя игрушка!»
Инна прыснула, поджимая плечи, но ответить не успела – в домик ворвалась галдящая толпа одноклассниц и одноклассников, бесцеремонно оттесняя Хорошистку.
– С днем рожденья! С днем рожденья!
Девчонки сразу полезли целоваться – когда все вместе, то не стыдно. А парни вытрясали пыль из моей куртки, хлопая по спине, да так, что внутри что-то ёкало.
– Вы откуда свалились? – спросил я с остаточной растерянностью, подставляя близняшкам Шевелёвым сразу обе щеки.
– Оттуда, оттуда! – простодушно радовалась Маша. Удался сюрприз!
– Мы на электричке, – поведала Света, звучно чмокая. – Весь вагон заняли. Иже херувимы! Ты рад?
– Аз есмь! – отчеканил я.
Карусель мелких и приятных хлопот завертелась, набирая обороты. Кто-то бубнил:
– Не понял… Мясо, что ли? Так оно ж сырое!
– Это на шашлык, балда.
– Сам балда!
Тонконогая Альбина с Настей доваривали борщ, увертываясь от дыма:
– Та-ак… Подсолить или хватит? Аля, попробуй.
– Ой, да нормально! Чесночку еще…
Эдик Привалов, нескладный очкарик осьмнадцати лет, и вихрастый Гоша Кирш собирали импровизированный стол:
– Гош, под ноги смотри! Никуда твоя Настя не денется.
– Да ну тебя! Говоришь что попало…
Возле Эдика, как планета у двойной звезды, крутился тощий Данька Корнеев, разрываясь между притяжением старшего товарища и хорошенькой внучки Ромуальдыча:
– Ого! Это ты принес?
– Домашнее, с Кубани. Пахне-ет… Дэнчик, сдвинь на себя. Дэн!
– А?..
Модная Ирма Вайткуте и хрупкая Тимоша застилали доски пожелтевшими, выгоревшими на солнце газетами:
– А она ему и говорит: «Не ходи за мной!» А он ей: «Ты мне очень нравишься!»
– А она?
Рита «припахала» высокого лощеного Женьку Зенкова и плотного, налитого здоровьем Дюху Жукова – румянец во всю пухлую щеку. Друзья, смахивая на Тарапуньку со Штепселем, подтаскивали всё на чем сидят – единственный стул, разношерстные табуретки и ящики:
– Андрэ, не пыхти как паровоз, тут нет рельсов.
– Точка – и ша! Э, э! Чурка-то зачем? На ней усидишь разве?
– А пуркуа бы и нет?
В сторонке, оккупировав облупленную лавочку у могучего куста сирени, репетировали музыканты – Светлана меланхолично перебирала струны черной лакированной гитары, время от времени давя улыбку, а Изя Динавицер настраивал скрипку, отрешась от земного.
– Изя, сделай лицо попроще, а то ты сейчас похож на курчавого Пьеро!
– Чё это?
В какой-то момент я будто отошел в сторонку. Вслушался в веселый гомон на некогда тихой дачке, вгляделся в радостную и бестолковую суету, где озорство вдруг перерастало в симпатию, а мимолетный взгляд надолго лишал покоя. Шесть соток, скучно разлинованных на грядки и клумбы, бурлили юной энергией, неясными, но волнующими позывами.
– Да никуда я не поеду, – вырвалось у меня. – Нужна мне ваша физматшкола… Мне и здесь хорошо!
– Куда не поедешь? – пропыхтел Дэнчик, бредя от сортирной будки напрямую, сквозь строй разросшихся вишен. Деревца стегали его гнуткими ветвями.
– Да это… так, – я неловко покрутил кистью в воздухе, – мысли вслух.
– А‑а… – Корнеев сунул руки в карманы кургузого пиджачка, тут же торопливо вынул их, нервно-зябко потер ладони. – Слушай… Я чего спросить хотел…
– Нравишься ли ты Ирме? – Улыбка сама запросилась на мои губы.
– Не-е! – Дэн замотал модными лохмами. – Я сам у нее спрошу. Когда-нибудь. Скоро. Ты… Ну-у… Запиши меня в этот ваш Центр! – Он торопливо уточнил: – Я не из-за Ирмы! Ну, не только из-за нее…
Подумав, я сказал:
– Давай сразу после каникул. Соберемся всем гамузом, побалакаем.
– Ага! – обрадовался Дэнчик.
Тут из общего гвалта выделился заливистый смех Вайткуте, и голова моего визави повернулась, как флюгер.
– Лю-юди! – разнесся Ритин голос. – Садитесь жрать, пожалуйста!
– Пошли.
– Побежали!
Наперегонки с голодающими, я захватил табурет во главе самодельного стола. Эдик с таинственным видом достал бутыль темно-бордового вина и разлил по бокалам, кружкам, стаканам да чашкам.
– Всем понемножку… – обольщающе тянул виночерпий. – По глоточку…
А доски гнулись от бесхитростной снеди!
Миски с оливье и селедкой под шубой соседствовали с жареной домашней колбасой. Посередке, в щербатой супнице, настаивался красно-янтарный борщ. Светилось белым и отливало розовым тонко нарезанное, дивно пахнущее сало. Еще теплые, пирожки разморенно выгибали гребнистые спинки.
– Так. – Грея чашку в ладонях, Настя беспокойно осмотрелась. – А кто скажет тост?
– Я, – встала Рита, держа граненый стакан с вином, что просвечивало темным рубином, тая огонек в глубине.
Инна, сидевшая рядом со мной, беспокойно обернулась и положила мне руку на колено, словно боясь, что уведут ее «куклёнка».
Сулима оглядела всех, спокойно дожидаясь тишины, а когда зазвенело полнейшее безмолвие, неторопливо начала, не сводя с меня черных затягивающих глаз:
– Ровно год назад мы собрались у тебя, Миша, и с того дня все стало меняться к лучшему – и в твоей жизни, и в моей… У Светланы и Маши, у Инны… Ну, ладно, без имен! М‑м… – Она призадумалась. – Мы стали немного другими, потому что иным стал ты сам. Или был? – По Ритиным губам скользнула озорная улыбка. – Неисчислимая куча народу не сделает за всю свою жизнь столько, сколько тебе удалось… совершить, да, именно совершить за один этот год. И я желаю тебе расти и дальше, меняться самому и менять нас! За тебя, Мишечка!
– За тебя! – облегченно воскликнула Инна.
– За тебя! За тебя! – зашумела вся наша большая компания.
Сошлись сосуды, звеня и клацая, я чокнулся с Инной, дотянулся до Альбинки и Насти. Вино – густое, терпкое, пахучее! – как будто миновало желудок, сразу растекаясь по венам, грея, веселя и отпуская на волю.
Изнуренные долгой бескормицей, одноклассники набросились на холодное и горячее без разбору, уплетая кулинарные изыски под свежий воздух и дружеские подначки. Уютная сытость пришла не скоро…
– Мон шер Мишель, – томно воззвал Зенков, ложкой ковыряя теплый еще, поджаристый биточек, – научно-техническое творчество молодежи увядает и чахнет, как «прощальная краса».
– Во‑во! – поддакнул Андрей. – Цели нет.
Вдумчиво дожевав пирожок-кныш, я мотнул головой.
– Нам сейчас не цель нужна, а известность. Прислушиваются к тем, о ком говорят. – Я смолк с ощущением, что важная мысль вильнула хвостом и ушла в глубину. – Есть одна идейка… Стоп. А вы чего? Где инициатива снизу?
– Так мы завсегда! – преданно вытаращился Дюха. – И вообще…
– Мон шер Андрэ, всегда завидовал твоему умению емко и ясно выражаться! А какая идейка?
– Электронная почта. – Я на пальцах объяснил друзьям, что за зверь E‑mail, а по улице, словно контраста ради, прошествовала худощавая старуха с крючковатым носом и вечно поджатыми губами. Закутанная во все черное, она плыла зловещим «дореволюционным» пугалом, бросая на нас недобрые взгляды.
– Чё за ведьма? – громко прошептал Изя.
– Соседка, – боязливо ответила Настя, дождавшись, пока старуха скроется из виду. – Живет на даче, но каждый день ездит в церковь. А нас нехристями обзывает!
– Вот, взрослые вроде, – брезгливо скривил губы Женька, – а верят во всякую ерунду. И ведь не докажешь им ничего!
– А нам это зачем? – фыркнул я. – С какой стати что-то им доказывать? Пускай они обоснуют гипотезу бога, а мы послушаем!
– И вообще! – развоевался Андрей. – Отделили церковь от государства? Пора и от общества отделять! Пускай на квартирах собираются и полы лбами околачивают!
Зине антирелигиозная пропаганда надоела, и она капризно испустила:
– Музыку! Где музыка?
Изя, спешно набив рот колбасой, вылез из-за стола, вытирая руки о штаны под горестные Алькины вздохи, и вот приложился к скрипке, взмахнул смычком. Я поразился – тонкие пальцы Динавицера извлекли не жалкие взвизги самодеятельного лабуха, а музыку. Ритмы прихотливо менялись, но тема звучала единая – томные цыганские перепевы, то с налетом неуемного страдания, то шальные и страстные, зовущие вдаль, в степь, за край…
– Ай, да нэ-нэ… – заунывно тянул Изя, встряхивая кудрями.
Светлана подыграла ему на гитаре, добавляя разгульных нот, и вот вышла Рита, изображая Эсмеральду. Затянув на узенькой талии старую, вылинявшую скатерть, она закружилась в танце, сочетая изящное фламенко и удалую таборную пляску. Гибкое, сильное тело будто переливалось, следуя забористой мелодии.
Настя моя недолго держалась, тоже выбежала на травку, а Инна выступила третьей.
– Ай, красавицы! – дурачился Изя. – Ай, бахталэ ромалэ!
Девушки словно затеяли бескровный баттл – гладкие руки взлетали, шаловливо разметывая волосы, а дразнящие изгибы бедер завораживали. Инна, Рита и Настя поразили меня неожиданным и удивительным сходством – высокие, стройные, три грации улыбались одинаково дерзко, напуская на зрителей колдовскую истому и разгоняя пульс.
– Ай, чаялэ! – взвыл Изя.
Гости неистово захлопали, засвистели, словно расколдованные «цыганским» кличем. Сцедив глуповатую улыбку в ладонь, я встал.
– Хочу сказать тост! – помолчав, поднял кружку с вином. – Настя свидетель, в прошлом году мы всей семьей готовились уехать на Дальний Восток. Я очень, очень рад, что отца удалось отговорить от этой затеи, что не пришлось учиться в чужом, не родном классе. Да, вы все мне очень дороги, особенно девочки… Ладно, ладно, не девочки тоже! За вас. За всех!
– Ура! Ура-а! – тонко закричала Маша. Ее поддержали, и радостный ор разнесся по всей улице.
Лениво тявкнул соседский пес, недовольный побудкой, а сверху, словно отвечая близняшке, плавно опадало курлыканье – в ясной синеве трепетал журавлиный клин.
Тот же день, вечером
Первомайск, улица Дзержинского
– Спину ломит, руки отваливаются, – хныкала сестричка, – ноги как не родные… Так… Столько свеклы перетаскала!
– …Жаловалась доктору баба Настя, – жестокосердно подхватил я, мешая деревянной лопаткой скворчащую картошку, нарезанную соломкой.
– Издеваешься, да? – страдальческим голосом отозвалась девушка, с трудом заводя руки за голову. Со стоном прогнувшись, она посетовала: – Шея тоже болит! Сильно!
Котлеты прожарились с обеих сторон, и я плеснул в ярко-алую, подпаленную снизу сковородку немного кипятка из чайника – пускай доходят. Пар негодующе зашипел, но под крышкой сразу утих, выпуская глухое недовольное ворчание.
– А вот я тебе сейчас массаж…
Вытерев руки, я положил ладони на покатые плечи Насти и бережно вмял пальцы, заодно высвобождая чуток своей энергии.
– Хорошо так… – пролепетала сестренка, размякая. – Печет даже…
– Мышцы расслабились, вот и греют, – выкрутился я.
С усилием огладив стройную Настину шейку, подумал, что «попаданцу» без сверхспособностей ничего не светит в прошлом. Угодишь в «эпоху викингов» – свирепый вонючий ярл мигом оприходует тебя в рабы-трэли, и будешь ты навоз месить, бесплатно любуясь холодной синевой фьорда. А в «эпоху застоя» лучше даже не соваться, если у тебя за спиной, как у Деда Мороза, нет мешка с ноутбуками, смартфонами и прочими ништяками.
За то, что я здесь, в благословенном семьдесят пятом, надо сказать «спасибо» энергии моего мозга. Она у меня сильнее, чем у… чуть не сказал – «у нормальных людей». Вот и весь бонус от природы или эволюции! Без этой «Силы» я не смог бы срываться на сверхскорость, не сумел бы вылечить Суслова, Брежнева, а теперь еще и Андропова. Милосердие тут вторично…
«А ведь это опасный след, – с нарастающей тоской подумал я. – Стоит только Михаилу Андреевичу понять, что Миша Гарин и Миха «Хилер» – одно и то же лицо, как я буду раскрыт…»
Ну, не вычислил же меня «тезка» до сих пор! Знать, не настроен председатель КГБ делиться оперативной информацией.
Интересно, а велико ли число посвященных в мою тайну? Ну, Брежнев с Сусловым – это само собой. А еще кто? Очень даже может быть, что Косыгин – ему как раз и тащить воз реформ. Наверняка «силовики» – Устинов, Огарков и Гречко. Им крепить оборону. Возможно, Громыко. Задача «Мистера «Нет» – упреждать будущие ЧП в Афгане, Иране, Польше, Сомали, Израиле, Китае…
«А почему бы тебе не активизироваться во «властных структурах»? Стоит ли ограничиваться передачей «послезнания»? – размышлял я. – Хватит скромно мяться в сторонке, пора начинать «движение вверх»! Ну, до партбилета ты пока не дорос, а вот по комсомольской линии… Кстати! А кто тебе мешает лезть в «реал политик» прямо сейчас? Оружие то же самое – информация. Подкинуть компромат на Подгорного, чтобы этого чванливого чинушу сняли поскорее. Слить беспринципного Полянского. Кулакова с Кирилленко измазать дегтем и вывалять в перьях, а опальных Егорычева, Романова, Воронова – обелить…»
– Ой! – пискнула Настя, и мои мысли рассыпались, как детская башенка из кубиков.
– Больно? – вздрогнул я.
– Да нет… – Настины бровки вскинулись удивленным домиком. – Так… Вообще не больно. Прошло!
– Вот что массаж животворящий делает. – Мои губы сложились в дежурную улыбку. – Ну, что? Накладывать?
– И побольше! Есть хочу – умираю!
Глава 2
Пятница 4 октября 1975 года, утро
Первомайск, улица Чкалова
Школа гудела.
Тугой напор отощавшего народца, что рвался к раздатке, давно уж ослаб. Лишь одинокие вопли шарахались по коридорам, играя в салочки с резвыми эхо, да мячиком скакал беззаботный детский смех. Большая перемена.