– Так а ты-то сам видел новый дом?
– А как же! – тот фыркнул. – Как узнал, первым же делом сходил поглазеть. Ты же знаешь, я любопытный.
– Ну и как он?
– Говорю же – настоящий терем! Я не писатель, красиво не расскажу. Скоро сам увидишь.
Они снова замолчали, и Андрей подумал: а что если сейчас воспользоваться ключиком, так любезно подброшенным Борисовым? Нехорошо это, конечно – подозревать пожилого друга, а всё-таки проверить стоит. Лицом Шашков владеет плохо: как его корёжило всякий раз, как он принимался расспрашивать насчёт ссоры с матерью! Если бы сумел нащупать правильный вопрос, давно бы расколол… Жаль, с некоторых пор, эта тема у них табу – теперь, набравшись опыта, он легко бы нащупал правильные формулировки. Решено, устроит сюрприз! Реакцию к делу не пришьёшь, но надо же хоть с чего-то начинать?
– Одного я понять никак не могу, – заговорил Филиппыч. – На кой чёрт ей дался новый дом? Всю жизнь прожила в развалюхе и вдруг надумала строиться! Может, сбрендила? Решила на вечность замахнуться?
– Наверное, о наследнице захотела позаботиться, – скучающим тоном предположил Андрей. – Подумала: неправильно это – совсем ещё молодой женщине жить в глухомани без удобств.
– Наследнице? – удивился Филиппыч, резко останавливаясь и дёргая рукой так, что луч фонарика на секунду ослепил Андрея. – Какой ещё наследнице?
– Какой? Такой! – нарочито-зловещим голосом прогнусавил он. – Той, что завещала ведовскую силу!
– Тю, дурак! – облегчённо выдохнул старик, и отвернувшись, двинулся дальше. – А я уж подумал – и правда!
– А с чего ты взял, что неправда? – уже нормальным голосом отозвался Андрей. – Ты знаешь о Кузнецовой что-то ещё, о чём совершенно случайно забыл мне рассказать? Наследница-то есть. Я имею в виду обычная, безо всяких этих колдовских штучек с передачей силы. Зовут Кира Багрянцева.
– Да откуда?! Нет у бабки никакого потомства!
– Выходит, есть.
Остаток пути они провели в тишине, прерываемой только тонкими криками совы. В лесу пришлось вести себя осмотрительнее – лавировать между деревьев, то и дело уклоняясь от веток, тут и там возникающих возле лица. Фонарик, освещавший узкий участок дороги, помогал плохо и Андрей болезненно морщился каждый раз, когда не успевал увернуться от хлёсткого удара по лицу.
– Ну вот и пришли, – сообщил Филиппыч и посторонился, пропуская идущего сзади Андрея. – Эх, а раньше-то ведь лес под самое село подступал. Сегодня мы с тобой от опушки в два счёта до дому добрались…
Тот лишь хмыкнул, внимательно рассматривая чёрную крышу, возвышающуюся над высоким бревенчатым забором, до жути похожим на иллюстрации к русским народным сказкам. Не хватает лишь лошадиных и человечьих черепов, чтобы повесить их на острозаточенные деревянные колья.
– А юморок-то у Кузнецовой-то нашей… специфический, – заметил Андрей, не отводя глаз от ограды. – Может, поближе подойдём? Как думаешь, сумеем во двор зайти? Отсюда почти ничего не видно.
– Чего ж нет? – удивился Филиппыч. – Запросто! Топай за мной!
И махнув рукой, снова двинулся вперёд, направляя луч фонаря на забор. Калитка обнаружилась в десятке шагов – и не поскупилась же бабка на дерево! Толкнув её, старик отошёл в сторону и сделал приглашающий жест:
– Прошу!
Андрей ступил во двор, глянул на дом и уважительно присвистнул. И правда, терем: два этажа, свежий, сложенный «в чашу» брус, многоскатная крыша, резные коньки… На первом этаже, огромное, в человеческий рост окно, на втором, мансардном – ажурно-кружевной балкон.
Пока он рассматривал эти хоромы, одновременно прикидывая, как подать Филиппычу идею проникнуть внутрь, тот услужливо водил фонариком, поочерёдно направляя луч на стену, окно, на порог… На мгновение осветил опломбированную дверь, заставив усомниться в целесообразности задуманной проверки, но острый зуд внутри так и подбивал устроить провокацию, поэтому, отбросив сомнения, Андрей повернулся к товарищу, нащупал ключ в левом кармане брюк и спросил:
– Ну что, устроим обыск? Тебе же, наверное, интересно, кто её убил?
– А? – от удивления Филиппыч дёрнулся, рука его мотнулась и сделавший оборот луч на мгновение выбелил ошеломлённое лицо. – Чегойтось не пойму я тебя, Андрюшка. У тебя ордер есть?
– Да какой там ордер! – Андрей фыркнул, достал из кармана подброшенный Борисовым ключ и потряс им перед Филиппычем. – Ордера нет, за то вот что есть!
– Кхм…
Старик кашлянул и скосил глаза на ключ, отчего лицо его, освещённое тусклым светом опущенного фонаря, приобрело жутковатый инфернальный вид. Задумчиво взъерошив волосы, он недоумённо протянул, вплетая в речь клоунские интонации:
– Восемьдесят семь лет живу… Много чего видал, но вот уж не ждал, что самый честный из известных мне ментов и службу-то оставивший из чистоплюйских соображений, предложит мне, пожилому и глубоко порядочному человеку, пойти на дело.
Андрей хмыкнул, но не стал разубеждать Филиппыча в собственной «чистоплюйственности» – все не вполне законные делишки он всегда обделывал в одиночестве, не получив магарыча, палки в колёса не ставил, никогда ни с кем не делился и не хвастался, поэтому у окружающих и правда частенько складывалось впечатление о его пуленепробиваемой честности. Даже приятно, чёрт возьми.
Ёрнический тон старика не ввёл Андрея в заблуждение: будучи знакомым с Филиппычем уже больше двадцати лет, он легко считал и тщательно скрываемый шок, и досаду, и подозрение. Будь у него меньше опыта в общении с преступниками, поверил бы безоговорочно, а так лишь чуть-чуть расслабился. Шашкову не хватило терпения выдержать саркастическую интонацию – направив фонарь в лицо Андрея, он сорвался на крик:
– Откуда ключ? Отвечай!
Андрей моргнул и загородился рукой от света:
– Эй! Ты чего так взбесился? Знакомый мне ключ дал, успокойся!
– Знако-омый? – недоверчиво протянул Филиппыч, но фонарь отвёл. – Из ментуры, что ли?
– Да тебе-то какая разница? Не думаешь же ты, что это я убил?
Эти слова вогнали старика в ступор – похоже, тот и в самом деле думал именно так, поэтому надолго замолк с озадаченным выражением на лице, в поисках ответа на заданный вопрос. Наконец, отрицательно покачал головой.
– Ты прав, прости. Что-то я перенервничал и не подумал сразу. Я же тебе в прошлую пятницу звонил – жена телефон взяла, мы ещё с ней немного поговорили. Ты как раз купался. Помню, сказала ещё, ты только что закончил какое-то очень тяжёлое дело. Стало быть, не мог отлучаться раньше. Да и в тот день был дома.
От этих рассуждений Андрей захохотал в голос, напрочь позабыв о конспирации. Нет, ну молодчага же Филиппыч! Как переиграл его! Или не переиграл, а действительно испугался, но это уже неважно. Дурацкая, в общем-то, была затея. Шитая белыми нитками.
– Ладно, не хочешь, пойдём обратно, – успокоившись, предложил он, пытаясь сгладить неприятную ситуацию. – Чего тут торчать? Прогулялись, посмотрели… Пора по домам, в люлю.
Но Филиппыч и тут удивил – неловко переступил с ноги на ногу, снова повёл фонарём в сторону порога, высветил опечатанную дверь и виновато признался:
– Да я как раз не прочь… Нельзя это убийство так оставлять. Никакое нельзя, но это в особенности. Но что ты с этой штукенцией сделаешь?
И кивнул на круглую металлическую пломбу, заполненную пластилином. Андрей прищурился:
– Ты прав. Просто мне эта идея только что в голову взбрела. Ключ-то мне случайно подогнали. Я и не думал всерьёз об этом, а тут ты предложил прогуляться…
– А зря! – погрозил пальцем Филиппыч. – Не спрашиваю, кто тебе так удружил, но согласись: всё равно страховка нужна. Не можем же мы наследить? Хотя бы перчатки!
– Да не собирался я туда лезть! – махнул рукой Андрей и, ощущая необъяснимый какой-то азарт, рубанул правду. – Интересно стало, как ты на ключ отреагируешь! Криминалисты выяснили – убийца слабый и высокий. Предполагают, что подросток, женщина… Или старик.
– Что-о?
Филиппыч вытаращился, как будто чем-то поперхнулся и не может дышать. Даже в отсвете направленного в землю фонаря, было видно, как его лицо заливает свекольный румянец возмущения. Он моргнул, согнал оцепенение и на долю секунды Андрею показалось, что старик сейчас расхохочется, но тот вместо этого нахмурился, сунул ему фонарик и запальчиво произнёс:
– Это я-то слабый? Я?! Да ты, я смотрю, совсем оборзел, Андрюха! Гляди!
И, сделав пару шагов вперёд, резко опустился на землю, упёрся ладонями в нижнюю ступень и вытянул ноги:
– Считай вслух!
И принялся отжиматься – быстро, размашисто, касаясь грудью порожка. Андрей стоял позади и послушно считал. Добравшись до двадцати, не выдержал и сказал:
– Филиппыч, хорош. Я всё осознал. Мне стыдно. Заканчивай выкаблучиваться.
– Ха! – ответил тот, проигнорировал требование и очередной раз согнул руки. Так бы, наверное, и отжимался до упада, если бы не раздавшийся внезапно скрип. Андрей повёл рукой, направляя повыше фонарь, Филиппыч сменил позу и переместился сначала на корточки, а потом и выпрямился в полный рост.
Дверь открывалась, тихонько поскрипывая. Пломба никуда не делась, только утопленный в пластилине язычок почему-то оказался повёрнутым вниз, а не перекрывал, как до́лжно, узкую щель, но при этом выглядел совершенно нетронутым. Распахнувшись во всю ширь, дверь коснулась деревянных перил и застыла. В сенях что-то грохнуло, застонали половицы, будто кто-то потоптался на месте, раздался глуховатый смешок и сразу за ним, кашель. Доски заскрипели под удаляющимися шагами и Филиппыч, хватая Андрея за локоть, напряжённо выдохнул в ухо:
– Ну так… Пойдём? Или как? Приглашают вроде.
Андрей кивнул, потом сообразил, что в полутьме товарищ, скорее всего, не видит этого жеста, но язык почему-то присох к нёбу. Пришлось вместо ответа шагнуть вперёд, подняться по ступенькам и войти в сени, стараясь ничего не касаться руками. Дверь сзади захлопнулась. Он дёрнулся, повернулся к Филиппычу, увидел в свете фонаря его ошалевшие глаза и сообразил, что тот не имеет к хлопку никакого отношения.
В этот момент в доме снова кто-то заходил и Андрей, поведя фонариком, двинулся на звук. Пересёк сени и зашёл в помещение, большую часть которого занимала русская печь. Там никого не оказалось – он осмотрел всю комнату, изучил стены и стол, стоящий, как и в старом доме, у окна…Даже зачем-то заглянул в горнило, но и там ожидаемо никого не нашёл. Тогда повернулся к ведущей наверх лестнице и в этот момент рядом кто-то вздохнул.
Вздрогнув, Андрей повернулся к Филиппычу, вместе с тем осознавая, что звук прозвучал совсем с другой стороны. Тут же дёрнулся обратно, мимоходом заметив, что волосы на затылке у старика стоят торчком, а глаза безумные, как у кота, которому устроили «самолётик».
Интересно, он также выглядит?
Словно ответом на прозвучавший мысленно вопрос, рядом раздался смешок. Направив фонарь влево, Андрей застыл с нелепо разинутым ртом. Рядом клубился квадратный сероватый силуэт, похожий на метрового полупрозрачного туманного йети. Черты лица и особенности фигуры различить было невозможно – энергетическая субстанция, из которой состояло существо, постоянно находилась в движении, вырываясь из тела крохотными язычками, наслаиваясь друг на друга и образуя участки с неоднородной плотностью.
Сообразив, что его заметили, существо хмыкнуло и пошевелилось, перетекая чуть в сторону, по направлению к лестнице, ведущей на второй этаж. Андрей, не решаясь глянуть на Филиппыча, двинулся следом, с трудом переставляя негнущиеся ноги, из-за чего едва не сверзился со ступеней и вписался лбом в стену. Зато пришёл в себя – шок прошёл, и ноющая от удара голова стала соображать куда лучше.
Верхний этаж оказался поделённым на три комнаты. Провожатый привёл их в среднюю – похоже, кабинет или библиотеку, подошёл к шкафу, полному каких-то очень старых судя по корешкам, книг и принялся что-то искать. Со стороны это выглядело довольно-таки необычно – объёмные тома сами собой выпрыгивали с полки и складывались стопкой на столе. Когда ряд опустел, в нише обнаружилась замаскированная под стенку дверца, из которой выскочила объёмистая тетрадь в кожаном переплёте и ненадолго зависнув в воздухе подлетела к Андрею и легла на предусмотрительно протянутые ладони.
…Большую часть обратного пути Андрей и Филиппыч провели в молчании – то и дело косясь друг на друга, покряхтывая и вздыхая, но не решаясь обсудить увиденное. Для них обоих произошедшее стало настоящим откровением. Андрей безостановочно крутил в голове слова, сказанные утром Борисовым: «…в разуме я своём уверен и не собираюсь убеждать себя, что мне всё показалось» и думал, думал… О том, что Толян, похоже, прав и именно столкновение с чем-нибудь необъяснимым, лучше всего говорит о человеческой адекватности мировосприятия. Потому что скептицизм хорош в умеренных дозах, в больших мало чем отличается от религиозного фанатизма. Да, «религия» у скептиков другого порядка: не вера, недоверие. Но как и фанаты разных богов, скептики часто стоят на своём, вопреки всяким доводам разума и логики. Потому-то сомнение, как и убеждённость, в руках одержимых легко превращается в оружие. Потому-то важно соблюдать баланс: слушать, смотреть и оценивать, стараясь быть отстранённым, не прогоняя случившееся через призму привычного или невероятного для него и других людей. Сложно, похоже, будет с этим делом.
В этот момент над их головами низко пролетела какая-то птица и Андрей встрепенулся, отбрасывая задумчивость. Филиппыч прокашлялся и заговорил сипловатым голосом:
– Может, винца по полстаканчика? Не пьянки ради, для успокоения нервов? Иначе не засну. У меня домашнее, старый товарищ из Крыма передал…
Они как раз подошли к задней калитке, выходящей в огород, Андрей положил руку на низенький забор и повернулся к товарищу, собираясь ответить, когда над головой снова раздалось хлопанье крыльев, громкое карканье и неожиданно рядом с ладонью уселся ворон.
– Кар!
Он произнёс этот звук так членораздельно и чётко, будто повторял за человеком, а не каркал, как обычная птица. Огромный, размером побольше курицы, глянцево-чернильный ворон бесстрашно смотрел Андрею в лицо, чуть задрав голову и, словно бы от любопытства, слегка приоткрыв клюв.
– Кар!
– Ты кто такой? – спросил Андрей, поражаясь бесстрашию птицы. – Что тебе надо?
Стоящий чуть позади Филиппыч шумно выдохнул и ответил вместо нахохлившегося вдруг пернатого:
– Бабкин он. Я его видел, когда на стройку в том году ходил посмотреть. А вот что надо… Чёрт знает, что там в этих птичьих мозгах творится?
Реагируя на едкое замечание старика, ворон встрепенулся, недовольно потряс головой, коснулся клювом перьев, охорашиваясь, расправил крылья и, взмахнув ими, очень внятно произнёс, выставляя вперёд четырёхпалую лапу:
– Мрак. Приятно.
Андрею ничего не оставалось, как только пожать костистую конечность. Ворон, пользуясь моментом, перехватил пальцами ладонь, уцепился клювом за рукав и полез вверх. Забравшись на плечо, ещё раз взмахнул крыльями и выдал:
– Домой!
– Ты прав, Филиппыч. Винцо не помешает.
Домой Андрей попал глубоко за полночь – сначала они, как и договорились, выпили по полстакана вина, потом, слегка придя в себя, решились обсудить случившееся – сравнить впечатления. А для того чтобы исключить возможность самообмана, записали подробно каждый свою версию на листах бумаги, вырванных Филиппычем из школьной тетради в клетку, и обменялись.
Убедившись, что оба видели одно и то же, облегчённо вздохнули – всё-таки шанс коллективного помешательства стремится к нулю – и со спокойной душой принялись изучать принесённую из дома старухи добычу. Это была пожелтевшая от времени тетрадь с выцветшими клетками, судя по всему, что-то вроде гроссбуха – аккуратным убористым почерком Кузнецова записывала в неё всех клиентов и посетителей, которых с 1949 года насчитывалось больше тысячи.
Имена, фамилии, даты рождения, краткие описания болезней или проблем – снабжённые неподражаемыми саркастическими характеристиками клиентов, явно свидетельствующими об остром языке и язвительной натуре старухи. Так, запись от 1957 года гласила:
«Поддуваева Анна Сергеевна, супруга крупного партийного работника. Обратилась с жалобами на неплодность. Привезла бумаги от врачей, подтверждающие неспособность к чадородию, однако после осмотра оказалась рожавшей и, больше того, изгонявшей плоды. Помогать ей отказалась. Без того много на мне, брать ещё и грехи нераскаявшейся лгуньи и убийцы собственных детей не хочу. Посоветовала взять ребёнка в детдоме, глядишь и смилостивится Бог, даст ещё своих. Уезжала, понося меня грязными словами. Да я и сама в долгу не осталась».