***
«Мы все равно не дадим тебе жить, братец! От нас не спрятаться среди живых!..»
Очнулся Дин, когда на пустоши уже сошла долгая ночь. Небо черно, как смоль, гулял ветрище, голосили потрошители, невиданные звери. Колючий холод вползал под одежду через порванные штаны, рукава.
– Сколько же я так провалялся-то?.. Темнотища кругом… – закряхтел Дин, и себе тревожно: «Когда они же перестанут мне сниться?.. Сколько можно?»
Приподнялся на локтях, вымученно сглотнул, как после похмелья.
– Не заболеть бы… – отряхнул воротник, капюшон и прибавил, делая самому себе суровый выговор: – Будешь в следующий раз внимательнее, слепой осел! Хорошо, что хоть легко отделался…
И заводил глазами: нога зажата средь камней, заметно распухла, болела, сам – черт знает где, а справа, плутовато фыркая, тощий волк по-тихому пытался стянуть его заслуженную добычу. Человеком пока не интересовался – слишком увлекся сородичем. Дина охватил гнев, кровь кипятком разлилась по телу. Начал яростно, забывая о травме, выдергивать ногу, браниться, торопиться: если наглый вор удерет – это полный провал, все зазря.
– Хрен тебе! Это моя еда! Я ее добыл честно!.. – дикарем заревел Дин и, рывком освободившись, простонал – коленку обожгло огнем. Привстал. Загребая снег негнущейся конечностью, обезумевший, с ножом, поковылял за волком, словно оживший труп. Тот при виде приближающегося охотника отпустил чужой загривок, настороженно подломил левую переднюю лапу и, словно гончая, вытянул нос, мерцая глазами. – К бою готовишься? Давай-давай… – нашел лук, колчан, приготовил стрелу. Потрошитель занервничал, голову – книзу, локаторами растопырил уши, по-своему мысля: то ли нападать самому, то ли звать подмогу. Однако Дин стрелять все же опасался: впотьмах запросто можно скосить – к тому же стрел осталось всего четыре, – потому решил взять зверя на испуг, для вида стянул тетиву: – А ну!.. Пошел! Убирайся! Пошел-пошел!.. Мясо – мое! Слышишь ты, хитрая морда?! Давай-давай, проваливай! – а думал так: «Хоть бы сработало, Господи! Мне бы только свое забрать – да домой…»
Потрошитель забоялся скорее не угроз, а непонятного оружия – как работает? сильно ли бьет? – рысью отступил к кустам, притаился, сливаясь с угольным снегом. А у самого – хищный оскал, клыки нацелены на теплое человеческое горло. Убоина уже наскучила – окостеневшая, невкусная, и кровь холодна. Да и на кой черт она теперь, когда намечается такой пир?
Дин знал: волка одной напускной воинственностью и дешевой бравадой не сдержать – все равно что перед открытым вольером дразнить льва голым задом. Посему, пока зверюга в оторопи и не готова кидаться, не сводя с нее глаз, ослабил натяжение, ловко перехватил стрелу, одной рукой нащупал холку убитого волка и, пригнувшись, поволок к санкам. Туша, потяжелевшая на холоде, за все цеплялась, застревала. Волк неотрывно следил за отдаляющейся жертвой, хрипато порыкивал вслед, выжидал удобной секунды.
– Только бы до санок добраться, а там уже легче будет, – ронял Дин, спотыкаясь, в страдании стискивал зубы – напоминала о себе коленка. Смертельно устал, измучился. Мозги толком не варили. Нервы на пределе. Натруженный организм просил отдыха, тепла, хоть какой-нибудь еды, питья. А до всего этого еще так далеко: дом как минимум в часе пешего пути, можно и не добраться вовсе – темно, снежно, у зверей охота в самом разгаре, а с грузом не оторвешься, да и особо-то не отобьешься. Потом уже бездыханному потрошителю, упрекая: – Вроде кости одни, а такой тяжелый… Дорого же ты мне достался, сучий хвост!.. Как бы теперь самому не сдохнуть…
Волк все-таки не утерпел, неожиданно завыл, рассекая ночной мрак. Тот ответил утробным шелестом, гудением, смешался с ветром. Из тьмы – пять, семь – не счесть! – заунывных, с переливами, подголосков. Следом откуда-то с севера – еще полдюжины. Стая пополнялась с ошеломляющей быстротой. Кого конкретно загонять теперь известно каждому: бесподобное лакомство – человека. Скоро начнут зажимать в кольцо.
У Дина нервически дрогнули губы, сердце заметалось. Вот, наверное, и пришел бесславный конец: от таких бегунов живым не уйти – здесь их стихия, дом родной. А обратный отсчет запущен, чего-то надо предпринимать…
– То каннибалы, теперь волки… Никому покоя не даю на этом свете… – сетовал Дин и, выдохнув, с сердечным огнем: – Ноги уносить надо, не подыхать же вот так – без сопротивления, как куропатка?..
Потрошители с рыками перешли в наступление. Ночь потонула в беспокойстве, задвигалась. Звучно мялся снег, ломалась ветошь, со всех сторон – пылкое пыхтение, сап.
Дин про себя чертыхнулся, подумал: «Надо было в этого стрелять, пока был шанс. Дотянул, придурок…»
И шустрее к санкам. Волк, что призвал сородичей, разом осмелел, ощетинился, взял разгон – и, протяжно ухнув, свалился замертво со стрелой из открытой пасти. Дин понимал: все равно не уйти. Но в этот миг так остро захотелось жить, дышать, просто быть… Как никогда поверил в себя, в чудеса, что случаются с людьми в час нужды. Истово затребовал их душой, сердцем. Ноша перестала иметь вес, колено – ныть. Откуда-то взялись силы, как в молодости.
– Выберемся, непременно выберемся с тобой! – с самовнушением повторял себе, рыл ногами снег, через раз оборачивался – волки догоняли. Вновь нахлынул ужас, по спине – холодный пот. Потом прибавлял возбужденно: – Легкой закуской не стану! Не обольщайтесь! Еще вас перед смертью посечь успею…
Часть потрошителей откололась от общей своры, хлынула на поляну. Остальные прижимали охотника с двух сторон, будто жомом. Тому деваться некуда – выходы отрезаны, вот-вот захлопнется мышеловка. Дин приготовился к финальной схватке: повесил лук через плечо – от него больше нету прока, – обнажил костяной нож в померзшей волчьей крови, взял обратным хватом, встал в воинскую стойку, почернел лицом. Теперь он – или победитель, или проигравший. Другого не дано.
– Давайте, нападайте: шеи-то всем распишу, никого не забуду… – бесстрашно выпалил Дин, пылая мчащимися глазами, как безумец. Интуитивно просчитывал, кто бросится первым, куда вернее бить, чтоб наглухо, в один удар. Прикидывал: «Оравой-то не нападут. По одному будут. Стало быть, шансы-то приличные, продержусь…»
Вскоре волки взяли Дина в смертоносное кольцо, забегали обманными кругами, сбивая с толку. Мелькали стремительными темными пятнами – туда-сюда, друг за дружкой, будто смерч. За всеми не усмотреть – глаза сотрутся. Еще, наверное, секунда, и из этой шерстистой карусели непременно кто-нибудь выскочит, свалит с ног, изорвет в требушину… Однако события стали разворачиваться по иному сценарию: в дальнем подлеске, на счастье Дина, громом заревел мясодер, забрел на поляну, неуклюжий, кряжистый, со сломанным клыком, огромных размеров. Кровожадная стая разом осеклась, поджала оборванные хвосты. Куда-то подевался весь охотничий раж. Вкусить вожделенной человечины отныне не светило – объявился нехилый враг, какой не по зубам никому, даже альфе. Да и тягаться с таким без толку – раскидает, как щенят, тут уж не до чего, лишь бы лапы унести…
Дин, воспользовавшись смятением в волчьих рядах, зачехлил нож и припустился к санкам. Никто и носом не повел в его сторону. Погрузил отвоеванное, взялся за бечевки, как за поводья, и сердечно поблагодарил вепря, запинаясь от накативших эмоций:
– Вот уж кого-кого… Тебя точно не ожидал!.. Спасибо!.. – и, переведя дыхание: – В долгу у тебя буду!
А позади, вихрем взвившись над полуночными пустошами, шатая темь, – разъяренное хрюканье, волчий визг, топот, переполох. Между зверьми завязалось побоище, но триумфатор в нем заранее предрешен. Кажется, завтра у костоглотов намечается королевский пир, и никто не уйдет обиженным…
За весь оставшийся отрезок пути до дома Дин ни разу не обернулся – не дай бог сглазить удачу.
Вторник, 8 декабря 2020 года
Дин шел на поправку, передвигаться теперь мог самостоятельно, не полагаясь на костыль. Кошмары снились значительно реже, получалось высыпаться, о чем не мечтал уже несколько месяцев. Вроде дела худо-бедно налаживались, входили в привычное русло, а у Дина на душе скверно, несветло: дом обжит, уютен – любому на зависть! – но из него хочется бежать без оглядки, а ночевать под открытым небом. Виной тому – полное одиночество. Болезнетворное, разлагающее. Врагу не пожелаешь. Такое, что впору выть и лезть на стену. И некому излить душу, выговориться: жилище – хороший слушатель, да неважный собеседник. Наверное, любой другой на его месте предпочел бы смерть, но Дин держался: отвлекался пустопорожними диалогами с самим собой, пел любимую песню, рассказывал заезженные шутки, заливаясь хохотом, будто душевнобольной в одиночной палате.
Но это все – пустышка, самообман: он вял, чах, день за днем гнил изнутри подобно древесному стволу, занятому паразитами, и ничего не мог с этим поделать, как-то задержать разрушение. Выход видел лишь в одном: вставать на старые рельсы – снова скитаться и бесконечно идти к умирающей грезе о семье, в какой видел спасение, луч надежды. Хотя и осознавал: хождение по кругу – безвылазный омут, могила, но не получалось рассмотреть запасных ходов – в туманах они, то ли где-то близко, то ли далеко…
– Вырвусь из этого всего! – однажды с нажимом заявил Дин окну, за каким буйствовало полуденное негреющее солнце, и, как бы подкрепляя слова действием, смачно хлопнул по столу так, что самого оглушило, а посуда со звоном подпрыгнула. Потом, одевшись, вмял кулачище в безвинный дверной косяк, выбивая пыль, толкнул дверь и на выходе выпалил с ожесточением непонятно кому: – Всем назло вырвусь! Хрен меня кто сломает! – и уже посреди пустоши, войдя по колено в снег, растрепанный, нечесаный, как черт, дикий, страшил округу медной глоткой: – Никому меня не сломать! Слышите, вы все?.. Несгибаемый я! Понятно?.. Плюю на всех вас, плюю!..
Однако дом умеючи его иссушал, изводил, буквально выживал. Если еще недавно Дин планировал тут зазимовать, а ранней весной со спокойной душой тронуться в путь, то сейчас, весь в противоречиях, полностью пересматривал задуманное, лишний раз старался выбраться из давящих стен. Куда угодно – на охоту, разведку, обход территорий, – лишь бы не слушать эту давящую тишину, сводящую с ума. И, возможно, вконец доломался бы так, потерял себя, но этот день все…
Дин рановато засобирался на вылазку. Завтрак аскетичный: горячая вода да кусок сушеной волчатины – и то и другое на исходе, нужно пополнять. Ел без аппетита и все с волнением поглядывал в окно: снаружи вьюжило, зеленым пушком пролетали мимо снежинки, влипали в пленку. Под входной дверью демонически гудел сквозняк. Погода, очевидно, нелетная, опасная, запросто можно потеряться, едва отойдя от дома, но тут вопрос жизни и смерти: пропитания в доме хватит еще на пару дней, а потом – голод. Ему ли, Дину, не знать, что это такое?
«Хочешь не хочешь, а идти надо… – мыслил он, допивая кипяток, – бог даст, метель скоро закончится, более-менее прояснится все и зверье повылезает. Кого-нибудь и отловим. Еще попробуем сегодня глубже уйти, на северо-запад. Поглядим, что в тех местах есть. Не может же быть такого, что людей нет нигде, так не бывает. Не должно так быть…» – и сам же через миг усугублял множащиеся сомнения: – А с другой стороны, на востоке сколько ходил-бродил – ни домов, ни дорог, ни души, на юге-западе – пустыни да кипящие болота. Вполне допустимо, что и там, куда наметился, ждет неудача. Эх, плохо как будет, если подтвердятся опасения… Что делать тогда – ума не приложу…
Наконец, повздыхав, приступил к сборам. Из-под раскладушки вытащил прелый рюкзак, отряхнул, распорол молнию, сложил запасные веревки для санок, полный термос горячей воды, банку коурмы, точило, спички. Хворост, заготовленный для дома, дабы не тащить лишнего, решил не трогать – растопку для костра рассчитывал отыскать в лесах. Стрелы, заточенные со вчерашнего вечера, сложил в колчан, размещенный в боковом сетчатом кармашке, для надежности подкрепил стяжкой. Сходил в комнатку-склад за луком, вытащил охотничьи санки. У двери, целиком собравшись, каким-то лихорадочно-заведенным взглядом окинул дом, будто тому предстоял многочасовой бег от своры гончих, надел теплый подшлемник, опустил на глаза горнолыжную маску, набросил капюшон и – навстречу пурге, борьбе с непогодой.
Пустошь встретила Дина по-зимнему сурово, враждебно. Ветер ударил кулаком в лицо, тугим воздушным напором по-борцовски уперся в грудь. Небо потерялось за набрякшими от крови тучами, за мечущимися снегами. И где-то за малахитово-черными коловоротами расплывчато маячили темные огрызки деревьев, хрустели ветвями и стволами, точно костями. В такую погоду по-хорошему бы дома сидеть, в тепле, но Дин уперт, как баран, и принятых решений не меняет.
– Ничего-ничего, выстоим, не струхнем… – хорохорился Дин, волоча санки, тонущие под снегом. – Еще посмотрим кто кого! Полчаса побесится – и нет бури, рассосется все. Плавали, знаем…
И будто в воду глядел: и часа, наверно, не прошло, а гневный буран ослабел до легонькой поземки. Выглянуло оранжевое солнце, приветливо взыграли под лучами вылизанные ветрами сугробы, холмики, изморозь на пнях, камнях, на дне ухабин. Небеса распростерли свои кровянистые шелка, погнали тучи далеко на восток. И все разноцветно искрилось, слепило Дину глаза, словно земля разродилась мириадами звезд.
А вскоре начало появляться зверье. В основном потрошители, встречались мясодеры, грызуны. Всякая мелочь, примечая человека, пугалась, отходила в глубь лесов, хищники же проявляли интерес, следили, принюхивались, даже тайком преследовали издали мелкими группами. Дин опытным глазом подмечал зреющую опасность, спешно менял маршрут, грозил натянутой стрелой особо наглым. Он, хорошо помня последнюю встречу с волками, отныне боялся нарваться на стаю и размышлял, прикидывал: можно ли как-нибудь заманить одного, чтобы не вспугнуть остальных? Неплохо бы проделать старый фокус с гранатой на веревочке или расставить скрытые капканы, но ничего из этого давно нет, оставалось только что-то выдумывать на ходу.
«Жаль, что даже хлопушки никакой в кармане не завалялось… – сожалеюще думал Дин, – а то волки-то охотно ведутся на шум, забывают друг про друга, часто остаются без пригляда вожака. Здесь главное – не зевать: один выстрел – и все. А у меня вдобавок лук – бьет тихо…»
Но возможность выцепить кого-нибудь из потрошителей никак не подворачивалась. Не охота на деле получалась, а салочки какие-то: Дин от волков, те – за ним, и наоборот. Это изматывало, удручало, выбивало из колеи: забеги по глубокому снегу отнимали массу сил, без конца хотелось пить, а воды в обрез, каждая капля на счету. Так, в неудачах, без настроя, с улетученным охотничьим энтузиазмом, впустую пропадали часы, утекали сквозь пальцы. Дела не делались, все шиворот-навыворот, словно потешался дьявол. В конце концов, Дин пал духом, изнемог и, бубня матерщину, обустроился на вынужденный привал под обвалившейся крышей кирпичного сарайчика, примеченного еще с прошлых вылазок.
– Ну что ты будешь делать, а?.. Как сговорились, что ли? Не получается никак никого выдернуть. Табунятся все, как стадо овец, – и хоть ты лопни! – возмущался Дин, подбрасывая в скромненький костерок свежие веточки. Огонь неудержимо цеплял угощение вишнево-золотистыми язычками, пробовал на вкус, смаковал, а потом съедал до праха, жарко выдыхал, точно нутро натопленной печи. – А ведь нельзя мне домой без добычи приходить… Еще и снега нужно натаскать… – и рассыпано доканчивал: – Эх…
Пригорюнился совсем, собрался уже для согрева души глотнуть кипятка, крышку начал отвинчивать – и вдруг шагах в двадцати увидел глупую, в ожогах, волчью морду. Из молодых еще: рваные уши торчком, свешивался слюнявый розоватый язык, за матовыми зеленовато-янтарными глазами постреливали искорки интереса пополам с испугом. Видать, унюхал дым и первым прибежал посмотреть, рассчитывая чем-нибудь подкормиться втихаря от стаи, а тут – человек, злейший враг, в одиночку с ним не совладать.
«Услышал меня бог, – возрадовался Дин, просверкал от счастья, – подвезло так подвезло! Теперь бы только успеть…»
Ущупал лук, стрелу, не глядя натянул тетиву. У потрошителя от приступа неотвратимой гибели подкосились задние лапы, вспороли снег. Ни скулить, ни гавкать не мог, лишь нелепо двигал оттопыренной челюстью. Рука Дина от резкого прилива крови к голове, от внутреннего жара шаталась, мешала целиться. Нельзя упускать такой шанс! Секунда – и добыча ускользнет! Ищи-свищи потом волка: всюду от края до края – безлюдные дали. И хорошо если не притащит за собой остальных. Испытывать судьбу во второй раз – фатально.
– Прости, не могу дать тебе уйти… – заранее с сердцем попросил прощения Дин и с глубочайшей виной спустил тетиву. Короткий свист – и стрела угодила потрошителю в линялую шею. Тот, смертельно сраженный, всхрапнул, как загнанная лошадь, завалился на правый бок, отрешенно взирая на убийцу иссиня-черными тухнущими зрачками. И трагически докончил дрогнувшим голосом: – Так было нужно. Иначе – никак. Прости…