– Хорошо, – улыбается девушка, записывая заказ.
– И будьте любезны мне ваш чудесный вишнёвый пирог с шариком пломбира.
– Отличный выбор, – улыбается официантка, пока внимательно всё записывает. Пишет она очень мелко. Настолько мелко, что сразу после нас она подходит к соседнему столику, за которым сидят мама, папа, две дочки и, не перелистывая страницу, записывает их заказ. Следом принимает заказ у ещё одного столика, записывая всё на той же странице.
– Да уж, в воскресенье здесь не протолкнуться, – говорит отец, осматриваясь вокруг.
Я киваю, пока Эл катает по столу красную спортивную машинку и изображает звук мотора.
Бллл-блл-блллл.
– Как дела в школе, Эф? – спрашивает отец, пока мы ждём заказ.
– Всё хорошо, пап.
– Никто не обижает?
Я мотаю головой.
– Эла никто не обижает?
Я поворачиваюсь на него, Эл продолжает катать машинку по столу, не обращая никакого внимания на нас. – Конечно, нет, пап, – отвечаю я уверенно.
– Не давай его в обиду, хорошо? Ты старший, и ты за него в ответе.
– Я понимаю.
– Он хорошо себя вёл на этой неделе? – спрашивает отец, поворачиваясь к Элу. Тот, слишком увлечённый игрушкой, не обращает никакого внимания.
Блллл-бллл-блллллл.
– Сын?
Эл поднимает голову на отца, утвердительно кивает головой и возвращается к гоночной машинке.
– Ладно, сходите пока помойте руки.
Я беру за руку Эла, он продолжает играть с машинкой, теперь словно с самолётом.
Блллл-блл-бллллл.
– Подворачивай рукава, – говорю я, пока мы стоим возле раковины. Я подворачиваю свои, он смотрит на меня и повторяет за мной. Он вечно всё повторяет, причём старается это делать с максимально серьёзным лицом.
– Давай помогу.
Я вижу, что у него не получается, но он мотает головой.
– Нет, я сам, я взлослый.
Я тщательно растираю мыло по рукам, и он в точности повторяет за мной, затем поднимает на меня голову и говорит:
– Ты между пальцами не помыл.
– Согласен, – вздыхаю я и исправляюсь.
– Лаз-два. Лаз-два, – повторяет он, выполняя ритмичные движения.
Мы смываем мыло, я начинаю протирать его ручки бумажным полотенцем, но он начинает капризничать.
– Я сам.
Делает он это недостаточно хорошо, в некоторых местах руки ещё мокрые, а рукава рубашки частично намокли, но он стоит довольный, потому что всё сделал самостоятельно.
Я протираю влажные места на его руках, и когда он вновь начинает сопротивляться, я говорю ему, что в этот раз я ему помогу, а в следующий раз он поможет мне, ведь так делают все взрослые. Он кивает. Мы идём обратно к нашему столику, на котором нас уже ждут молочные коктейли с бананом, клубникой и взбитыми сливками.
Красная гоночная машинка катится по стенам, перелетая косяки и стыки деревянных балок.
Блл-бллл-бл.
Я держу Эла за руку, но его со мной нет. Он в кабине красного спортивного автомобиля рассекает воздух и преодолевает препятствия в виде стульев, столов и посетителей кафе.
Мы садимся за стол. Эл потягивает коктейль из трубочки, отец делает глоток кофе, немного щурится от того, насколько кофе горячий.
– Чертовски хороший кофе, – говорит он каждый раз, копируя эту фразу из сериала, затем смотрит на Эла и говорит, – твой брат сказал, ты нарисовал для меня что-то. Покажешь?
Эл радостно кивает, поворачивается к рюкзаку, открывает его и достает рисунок. Отец берёт его и внимательно разглядывает.
– Это планел, папа.
– У них было задание, нарисовать мир будущего. Учительница сказала, что его рисунок один из лучших, – говорю я.
Официантка в розовой форме приносит пончики с сахарной пудрой, карамелью и шоколадом для нас с Элом, а так же кусок вишнёвого пирога, от которого идёт пар, для отца.
– Подождите, пожалуйста, – говорит отец, отламывает кусок, пережёвывает его, затем глотает, смотрит на официантку и расплывается в улыбке, – восхитительно!
– Благодарю вас. Кстати, очень красивый рисунок.
– Да, его нарисовал этот маленький гений, – он указывает вилкой на Эла.
– Как тебя зовут, малыш?
– Эл, – говорит он с полным ртом, его щёки и нос измазаны в сахарной пудре, и отец просит его воспользоваться салфеткой.
– Это Эф, мой старший сын.
Я киваю, она вновь улыбается.
– Это планел, – весело кричит Эл.
– Очень интересно, – отвечает девушка, – а что это такое?
– Это автомобиль, котолый летает в воздухе. Сколо все воклуг будут на таких летать.
– Он посмотрел недавно фильм, в котором были похожие автомобили, и они ему очень понравились, – говорю я.
– Мой сын станет конструктором автомобилей, – говорит отец и делает глоток из чашки, – а может даже проектировщиком космических кораблей.
– А ты чем будешь заниматься? – спрашивает девушка у меня.
Я смотрю на отца, затем на неё.
– Я пока ещё не определился.
– А что тебе нравится?
– Он фотографировать любит и писать. Хочет стать журналистом, – говорит отец и отламывает кусок пирога.
– Ох, как здорово. Буду вашим читателем.
Я смущаюсь, отец смеётся.
– Надеюсь, это скоро пройдёт.
– Желание делать фотографии и писать заметки в газету?
– Наивность. Надеюсь, он найдёт себе нормальную достойную профессию, отучится и обеспечит себе комфортную жизнь.
Он смотрит на меня.
– Да, Эф?
Я киваю и кусаю пончик с шоколадом.
– Сынок, ты снова весь в пудре, – хохочет отец и вытирает салфеткой щёки Эла.
Я жую шоколадный пончик, и пытаюсь понять, чем бы я на самом деле должен заниматься в будущем, чтобы отец мной гордился.
Бллл-блллл.
– И да хранит вас Канцлер, – говорит бармен за стойкой, выходящим на улицу людям, за которыми плавно закрываются прозрачные пластиковые двери. Я встаю из-за стойки киваю бармену, которому на вид не больше двадцати, а на деле около двухсот лет.
– Да хранит вас Канцлер, – говорю я и выхожу из бара.
4
В статье говорится:
«Замена органов признана самым удобным способом обретения долголетия. В опросе участвовало сто тысяч жителей нашего города, и более шестидесяти процентов опрошенных выбрали замену органа, как самый удобный способ, даже не смотря на его дороговизну. Жители говорят, что готовы трудиться на благо общества, а замена устаревших органов позволит им осуществить свои желания и выполнять поставленные цели. Как же чудесно, что лучшие умы Канцлера годами трудились для создания специальных аппаратов, которые за считанные минуты способны сотворить необходимый вам орган. Нет нужды в медитации, которая заняла второе место в опросе. Нет необходимости в криокапсулах с сероводородом, которые заняли третье место. Вам стоит просто написать заявление о замене органа и подготовить необходимую сумму, которая указана в клинике. Вот список самых лучших и выгодных клиник нашего…»
– Ф-113, Ф-113! – раздаётся голос, отвлекая от чтения, и на панели передо мной появляется голографическая копия редактора моей газеты, – На северо-западе случился пожар в одном из жилых зданий. Столь редкое событие для нашего времени и отличная возможность запечатлеть работу наших доблестных спасателей. Поторопитесь и не оплошайте, как в прошлый раз.
Прошлый раз. Я прекрасно помню ту девушку.
Солнечное утро, лёгкий ветер развевает ветви пластиковых деревьев, пустая пластиковая дорога, по которой пару минут назад летел красный, как мой, пластиковый планер.
В этом мире нет ничего настоящего.
Сегодня утром на севере города возле границ купола произошла авария. Планер, за рулём которого была прекрасная жительница нашего города, вылетел с дороги и врезался в одно из растущих по обочине деревьев. Разумеется, никто, кроме планера и дерева не пострадал. Девушка выжила, и была доставлена в ближайшую больницу через несколько минут. Она отделалась лёгким ушибом, и к вечеру уже чувствовала себя замечательно. Дерево было восстановлено, а планер отремонтирован в кратчайшие сроки.
Именно так писали о том событии, на которое я опоздал.
Это жизнь, из которой убрали всё интересное и опасное, и тебе не о чем писать новости.
Твоя профессия становится ненужной профессией.
Я приехал на место происшествия и мог лишь наблюдать за последствиями самого события и рисовать картину только в своей голове.
Красный планер летит мимо деревьев, а за его рулем девушка, разумеется, в чудесном расположении духа. В кабине планера звучит фортепиано, затем добавляются нежные струнные, а следом громогласные духовые. Именно в этот момент мелодии планер вылетает с трассы, не сумев войти в крутой поворот, и под эпический рёв труб и пение скрипок медленно, словно в замедленном движении, влетает в дерево. Во время столкновения девушка наклоняется вперёд, ударяется об лобовое стекло, разбивает его и вылетает на красный капот.
В отличие от старых автомобилей, планер не оставляет никаких следов аварии на трассе. Ни следов шин, ни капель бензина, ни каких-либо отломившихся деталей. Ты лишь смотришь на трассу, на дерево и представляешь себе, как бы это могло быть.
Это жизнь из которой убрали все возможные происшествия, оставив лишь возможность воображать.
В тот день я не успел прибыть вовремя и запечатлеть наших спасателей. Не собрал информацию для воодушевления наших жителей. Не написал статью с примерным названием: «Доблестные спасатели не позволили погибнуть бедной девушке».
Не вставил фотографию улыбающейся команды.
Фотографию ужасной аварии.
Фотографию счастливой спасённой от неминуемой гибели девушки.
Тебя не могут наказать, оштрафовать или уволить. В тебе могут лишь разочароваться, и это гораздо хуже. А самое страшное во всём этом то, что тебя могут перестать любить.
Я закрываю комнату воспоминания и перед дверью вижу девушку, которая была за рулём красного планера.
Уходи.
Она смотрит прямо на меня, а из её глаза стекает слеза.
Что тебе нужно?
Она открывает рот и говорит:
– Ф-113, подобное недопустимо, вы меня слышите?
Что?
– Ф-113? – говорит голубой человечек у меня на панели.
– Да?
– Слышите меня? Не подведите нас.
– Все будет отлично, – отвечаю я, улыбаясь, – я вас не подведу. Обещаю.
Человечек исчезает.
Мы пролетаем мимо пластиковых однотипных домов, заполненных точно такими же людьми. Мимо людей, уставившихся в свои ладони. Мимо бесконечного числа рекламных билбордов, продающих тебе больше счастья, больше здоровья и больше времени. Люди оборачиваются, улыбаются и машут в след настолько радостно, насколько это возможно. Они улыбаются друг другу, кланяются, приветливо кивают и вновь улыбаются. Улыбаются.
Улыбаются.
Никто никогда не сердится, не печалится, не расстраивается и конечно не злится. Это всё эмоции, которых в нашей жизни попросту не существует. Мы либо перестали попросту это испытывать, либо все тщательно это скрываем. Живём ради бесконечного продолжения, перед которым обязательно закатим вечеринку, и какой-нибудь парень или девушка скажет, что годы позади – лишь проверка перед настоящей счастливой бесконечной жизнью.
На одной из вечеринок ко мне подошла девушка в зелёном. Так близко, словно мы с ней давно знакомы. Она смотрела на всеобщее веселье и танцы, затем повернулась, посмотрела мне в глаза и спросила:
– В какой момент времени такое печальное событие, как смерть, вдруг стало радостным?
– Я никогда не задумывался об этом.
Она удивлённо посмотрела на меня, взяла стакан и с любопытством начала его разглядывать.
– Что чувствовал первый человек, согласившийся на это? – спросила она.
– На что именно?
– Что всю оставшуюся жизнь ему придётся пить лишь воду, и никакого алкоголя он не получит до конца своих дней, – она сделала глоток и начала смеяться.
– Думаю он расстроился этому факту.
– А когда соглашался умереть?
– Боялся.
Она кивнула и задала следующий вопрос:
– Что из сегодняшнего абсурда станет нормой завтра?
Я сделал глоток воды, и она продолжила, отстранённо глядя в сторону, не дав мне ответить.
– Социальная норма – всеобщее помешательство и постепенное, последовательное убеждение в абсолютной обыденности и нормальности того, что прежде казалось глупостью, и каким бы абсурдом происходящее не казалось тебе, если это принято обществом, значит, оно стало нормой. Это ли не смешно?
Я пожал плечами.
– А тебя как зовут? – спросила она.
– Эф, а тебя?
– Пи.
Взглянув в окно, я вижу бесконечные ряды пластиковых домов, пластиковых планеров и пластиковых людей. Они существуют бесцельно, беспричинно и бесконечно. Люди живут долгую жизнь ради ещё более долгой жизни. Планеры несутся из одной точки в другую, люди перемещаются из одной точки в другую.
– В этом мире, Эф, – сказала она, – нет ничего настоящего.
Мы пролетаем мимо спортивных площадок, на которых выполняют упражнения необходимые для долголетия. Мы пролетаем мимо билбордов с забавными лозунгами:
«Пять минут боли, ради сотни лет жизни».
«Один приём, и ты спасён».
«Сегодня старик, завтра младенец».
– Мы подсели на это, как на запрещённое и давно уничтоженное вещество, и слезть уже не можем. Наша жажда долголетия и жизни ради жизни. Желание добавить себе ещё пару минут. Стремление обрести бессмертие. Всё это стало нашим наркотиком.
– Путь во спасение? – улыбался я.
– Скорее, путь в никуда, – ответила она, осушила свой бокал, – ну что, пойдём танцевать?
Мы подъезжаем к зданию, из которого валит тёмный дым и рвётся обжигающее пламя. Это событие сродни солнечному затмению, настолько оно редкое, что собирает вокруг кучу любопытных улыбающихся зевак. Никто не боится, не волнуется и не переживает. Это всё эмоции, которых просто не существуют, а ты в мире кукол, уголки ртов которых на заводе заранее растянули.
Я выхожу из планера, делаю глубокий вдох, улыбаюсь. Я одна из кукол с завода.
Если постоянные позитивные эмоции, это не счастье, то, что тогда счастье?
Видимо, что-то другое.
Я внимательно смотрю на пламя и хлопаю глазами. Щёлк. Я разглядываю плавящееся на моих глазах, словно свечка, здание. Я рассматриваю весёлых жильцов этого дома. Прохожих, для которых этот день, как и все остальные – лучший день в их жизни.
Все улыбаются, и я улыбаюсь вместе с ним. Щёлк, щёлк, щёлк.
Улыбочку, пожалуйста.
Щёлк.
Довольно удобно, когда фотоаппарат встроен прямо в глаза. Можно делать снимки и мгновенно их редактировать силой мысли.
Щёлк.
Я просто хлопаю глазами, и каждый запечатлённый момент сохраняется в памяти моего жёсткого диска.
Щёлк.
Все улыбаются, и мне становится интересно, что будет с ними, если они начнут гореть заживо.
Щёлк.
Мне хочется посмотреть, будут ли они улыбаться, когда их кожа начнёт плавиться прямо на их телах, словно воск.
Щёлк.
Я сделаю каждый кадр их радостных лиц во время их сгорания. Во имя всеобщего счастья, долголетия и бесконечной жизни ради бесконечной жизни.