Пока я застываю на перепутье, не в силах двинуться ни одну, ни в другую сторону – рука Перси ныряет вниз, горячая ладонь накрывает бритый лобок.
– Белоснежка, – выдыхает Перси.
Наше кодовое слово. Одно из тех словечек, значение которых понятно нам двоим. Только ему известно, что в интимной зоне я также ослепительная блонд. С моей точки зрения, на свете нет ничего противней платиновой поросли на лобке. До полного исчезновения волос руки не доходят. Или язык Перси, который уверяет, что белая растительность вполне в его вкусе. Иногда я позволяю ему ее видеть.
Но не сейчас.
Раньше, на заре наших отношений, я пробовала экспонировать на него свой оргазм, но у меня ничего не получилось. Когда подходило время, от моей сосредоточенности не оставалось и следа. Догадываюсь, что Перси до сих пор думает, что я его обманываю и попросту не хочу делиться.
– Белоснежка моя.
Слово-пароль снимает табу в моей голове, открывает доступ во вселенную, где секс заменяет любовь.
Я разворачиваюсь, вдавливая твердые соски в его грудь. Он на вдохе ловит мой рот, с таким напором ныряет туда языком, что у меня перехватывает дыхание. Одной рукой он подхватывает мою ягодицу. Моя нога привычно оказывается у него на бедре.
Я высокая, Перси выше меня всего на полголовы. Нам удобно заниматься сексом в душе. Всё во мне раскрыто – и объятия, и бедра и губы. Он ищет меня и входит не с первого раза. Я опускаю руку и направляю его в себя. Прерываю поцелуй, откидываю голову и готовлюсь получить удовольствие.
Потом Перси с чавкающим звуком начинает ритмично в меня толкаться, и все мысли вылетают у меня из головы.
***
«Много лет назад суша была повсюду. Прямо из нее росли деревья и дома, по ней ходили люди и животные. Земли было так много, что по ней прокладывали дороги с рельсами и поезда могли ездить между городами. Также люди могли передвигаться на личных транспортных средствах, которые назывались автомобилями. Все виды людей любили Океан. Чтобы на него посмотреть, приходилось долго ехать на транспорте. Сухопутные люди любили общаться с морскими. Постепенно климатические условия изменились, и суша исчезла. Теперь мы все живем в Океане, и нам не приходится долго ехать, чтобы на него посмотреть. Я с мамой была на батискафе и видела, что внизу всех домов под водой есть этажи. Там красиво светятся медузы, плавают рыбы и русалки. Я хотела бы стать русалкой и плавать между домами, но я не могу дышать под водой. Моя мама говорит, что мы все скоро уйдем под воду, из которой вышли. Я люблю свой мир!»
Если бы я не отпустила себе лимит на слезы, то непременно бы расплакалась. Приятно временами выуживать из БИЧ воспоминания под грифом «Счастливое время». Раньше, до того как мне исполнилось шестнадцать, у меня имелось и «Несчастливое время». Последние события расставили другие приоритеты и толкнули двух моих непримиримых врагов в объятия друг другу. Они отлично поладили и временами выбрасывают на поверхность такую вот душераздирающую зарисовку. Пятый класс лицея, я зачитываю сочинение перед классом. Одиннадцатилетняя девочка, притягивающая свет. Мои длинные волосы собраны в хвост на затылке и всем видно, какая я умная. Слева хихикает Перси.
«Сегодня у нее не пасутся стада говядины и свинины, – громко шепчет он».
«И баранины, – подсказывает кто-то».
Класс смеется. Будут подкалывать меня до конца всех лет обучения – с начала первого класса лицея, когда я и выдала странную фразу, потому что так сказала мама. Мясо в рационе всегда считалось редкостью, в отличие от рыбы. В далеком далеке, на пороге осознанных воспоминаний, я, впервые увидев кусок мяса на тарелке, задала резонный вопрос «что это». И получила ответ.
«Говядина, – сказала мама. – Они раньше паслись на лугах, тучными стадами».
После она утверждала, что просветила меня насчет коров и свиней. Но в моем сознании так и отложилось – то, что подается в виде мяса, вся эта свинина с бараниной – много лет назад весело скакала по лугам. Такие вот огромные куски на ножках. Меня не интересовал внешний вид допотопных животных. Тем более что послепотопные водились в изобилии. Мясо давно выращивалось в пробирках, не имело ножек и рожек, и было ли по вкусу тем самым, что скакало по полям – неизвестно.
Я вижу на видео себя, уже перескочившую через этап слез и взаимных оскорблений на следующий уровень. Только себя, без общего плана одноклассников. Одиннадцатилетняя я закатываю глаза и изображаю уставшую от жизни взрослую.
Без разрешения снимать других нельзя. Память не удержала, но наверняка отказалась Китальмина. Она прочила себе карьеру супер-звезды и поэтому не хотела, чтобы в будущем кто-то заработал на ее детских записях.
К слову, вслед за нами с Перси, Кити перебралась в столицу и достигла определенных успехов в мини сериалах собственного сочинения. И исполнения. Наверное, можно считать карьеру состоявшейся – записи нарасхват. Во всяком случае, ее гонораров с лихвой бы хватило на лечение. Смайлик.
Грустный.
Слезы ручьем.
– Закрыть, – я отдаю БИЧ голосовую команду, и визор схлопывается, послав мне воздушный поцелуй.
В отличие от Перси, я не встраивала себе в горло голосовой имплант – мне без разницы, пусть все слышат мои команды. Сейчас я объясняю решение принципом, но на деле установка возможна после восемнадцати лет, когда голосовые связки полностью мутируют.
На тот момент я трогать себя боялась, чтобы не причинить лишнюю боль. Я зависла в пограничном состоянии на грани сна, реальности и боли. После того, как мне выбило коленную чашечку – в то время как я садилась в вагон магнитоплана, чтобы навестить маму. Чудом я удержалась на ногах и не рухнула в воду с двадцатиметровой высоты.
Чтобы хоть как-то определиться в жизни, я закончила курсы. С поддержкой Перси, разумеется. Я дизайнер по голографическому оформлению помещений со специализацией био-модулятора. Мои бабочки живые. Они парили надо мной, невесомым касанием крыльев задевая лицо, пока я – за редким исключением – два года пролежала на диване, ожидая смерти. Я боялась вставать, двигаться. Мой спарринговый синдром лишал меня надежды на будущее.
С того самого первого дня, когда я провалилась в странный сон такой степени правдоподобности, что впору было становиться на учет. Мне снился некто. Силуэт мужчины неясен, вокруг я вижу туман. Отдельные детали бросаются мне в глаза – истекающий кровью торс. Мужчина говорит, обращаясь к себе: «Ты сам виноват, Макс, дело с самого начала воняло дерьмецом». И размытая дождем фигура, не удержав равновесия, падает с крыши. Я вижу разбросанные в полете руки и капли крови, алой паутиной скрывающие тело. Силуэт спиной входит в воду, и пятно бледного лица постепенно растворяется в глубине.
Без боли – тот единственный первый раз обошелся для меня. Видимо, не хватило бы сил пережить то, что пряталось за глубоким шрамом под сердцем. До сих пор не знаю шкалу собственного болевого порога. Да и откуда? Хорошо воспитанная девочка из благополучной семьи – вся история болячек состояла из ушибов и царапин. Той несчастной ночью, от которой я веду свое новое летосчисление, я проснулась с сильно бьющемся сердцем. И полным ощущением того, что я умерла. Несколько позже под моей левой грудью обозначилось и новое приобретение в виде постепенно обретающего форму рубца.
Помню долгие походы по медицинским блокам, из которых я узнала много нового о своем теле и мозгах. Помню глубинную, по слоям диагностику БИЧ. И как апофеоз моих метаний, консультацию в Академии НБИЧ-патологий, где у Перси обнаружился дядя по папиной линии.
Плотный брюнет с крючковатыми пальцами и странной, однобокой улыбкой с первой минуты нашего с Перси появления в кабинете, щурился на меня всё понимающими глазами.
– Деточка, меня порадовало, что вы умудрились откопать давно забытый термин. Если мне не изменяет память, он упоминался несколько раз. И то, только опираясь на труд Захер-Малиновского. Около-научный труд, заметьте. Полвека назад он написал фантастическую рукопись «НБИЧ-фобии будущего как приговор человечеству».
– Однако многие фобии, из тех, что он описал, стали реальными болезнями. – Перси сделал то, на что я не решилась – перебить профессора.
– Не преувеличивай, Перси. Ты же помнишь новейшую историю, верно? Полвека человечеству хватило, чтобы перестать воспринимать БИЧ как врага и завершить модернизацию. Отсутствие чипа стало восприниматься как отсутствие ноги, к примеру. Но прошло еще больше лет до появления Адама, который родился, как вы знаете, с БИЧ. В то время разделение материнского био-чипа приравнивалось к чуду. А что теперь? Мы все, как я называю в шутку – чипо-рожденные.
– Профессор, быть может, и диагноз спарринговая поляризация через несколько лет будет восприниматься как норма, – вставила я, но под ложечкой уже всасывалось в кровь болезненное отчаяние.
– Деточка… Герти, я рад что вы сами себе поставили диагноз, но смею вас заверить – если бы! Если бы такое было возможно, в мире началась бы паника, размерами не сравнимая ни с чем. Знать, что где-то существует партнер, от которого ты зависишь, и который зависит от тебя… Люди боялись бы выходить из дома, боялись бы двигаться и, как следствие, жить. Так и представляю бесконечные форумы по поиску спарринг-близнецов. Кто вчера сломал руку, отзовитесь…
– Дядя, нам не смешно.
– Догадываюсь, Перси.
– А если, – тихо сказала я, – вынуть из меня БИЧ…
Не знаю, кто меня за язык дернул. Профессор посмотрел на меня и глаза его блеснули пониманием: словно он имел все основания сомневаться в моих умственных способностях и тут – бинго! Картинка сложилась.
– Наука же не стоит на месте, – затараторила я, стараясь сгладить впечатление. – Может, появилось что-то новое.
– Деточка, если бы можно было пересадить мозг, мы бы с вами не разговаривали.
Профессор рассмеялся, ожидая, что Перси его поддержит.
Перси поддержал меня, и мы смолчали.
– Дядя, может, есть предположения? О характерах травм.
– Стигматика – как одна из.
Мы с Перси синхронно фыркнули. Как правило, психосоматика – первое и единственное из того, что диагностировали в центрах патологий.
– Ничего смешного, молодые люди, поверьте. У меня наблюдаются две женщины с характерными симптомами. Если вы помните религиозную тематику – праматерь сожгли на костре, предварительно раздробив кости…
– Дядя! Мы помним мифологию. Без уточнений, если можно!
Перси повысил тон. Меня, после сломанного ребра и ключицы, словами уже не достать.
– Да-да, прошу прощения. В любом случае, я предложил бы тебе, деточка, понаблюдаться в центре. Если травмы проявятся, мы будем способны по характеру и истории составить карту. Седативные препараты помогут снизить…
– Жить в медицинской палате? – дрогнувшим голосом уточнила я.
– Другого выхода я не вижу.
– А если… Если предположить, что мой диагноз верен…
– Если такое предположить – то, безусловно, необходимо найти твоего спарринг-партнера. Пока… Вы еще не убили друг друга.
Его смех – раскатистый, громкий – до сих пор звучит в моих ушах.
Отрицание.
Непонимание.
Понимание.
Смирение.
Не просто этапы – время, когда жизнь промчалась мимо.
Даже сейчас я не оставляю попыток достучаться, хожу к предполагаемому Максу-Лариону в сны, пытаясь узнать что-то новое. Назначаю ему встречу – всегда в одном и том же месте. Со мной здороваются в Блошином квартале и спрашивают, когда же я перееду к ним окончательно. И спасибо Перси за поддержку. Без него, наверное, я бы сломалась.
Иногда я слетаю с катушек. Я захожу к Максу в сны и впадаю в истерику: ору, ругаюсь, хватаю его за горло. И только пару раз я пыталась с ним связаться в реальности. У меня крайне редко получается – войти к нему в голову, чтобы донести простую мысль. Впрочем, до мысли дело не доходило. Я едва успевала выпалить фразу, не надеясь, что буду услышана. Подобные действия чреваты для меня – из меня льется кровь. Наверное, мой организм пытается ускорить мучения и быстрее довести до логического конца. Так было и вчера, когда зачем-то вместо назначения очередного свидания я бросила ему безнадежное «Лариосик, есть дело». Лариосиком он назвал себя дважды и тогда я всерьез засомневалась – а того ли мы ищем?
Я близка к отчаянию. Что бы я ни делала – мне до него не достучаться.
Может, вскрытые вены или выстрел в мою голову заставит его призадуматься?
ГЛАВА 3. МАКСИМЭН
– Не-не-не. Давай так, Нищеброд, мы всё забудем и начнем сначала.
– Опять?! Б…, Макс, ты меня не слышишь! Я, типа, тебя сдал и спокойно к себе впустил. Это еще для чего? А-а, логика твоя понятна: я – шизанутый, да?
– Откуда я знаю? Может, у тебя голова с жопой не дружит.
– С жопой? Там вроде говорят с х…
– Вот тут стоп. Так в другом смысле говорят: когда при виде красивой девочки резьбу срывает. А ты где здесь девочку нашел?
– Хм. На крайняк и ты…
– Заткнись, пока я тебе не добавил. Ты что, там серьезно в своей голове надумал: сдашь меня, и тебе только яйца пощекочут, в то время, как я буду гнить на глубине? Да ладно. После всего, что было? Нам с тобой «Домовой» даже в эротическом сне не привидится.
– Развяжи меня.
– Перебьешься. Я еще не всё сказал. Восемь лет нашего с тобой знакомства – это охренительно жесткая штука даже для меня… Но мы же никуда не торопимся, верно? Я уверен, что смогу зачистить тебя. И мы расстанемся с тобой так, словно никогда не встречались.
– Волну гонишь. И сам это знаешь. Развяжи меня.
От безысходности я звезданул стул. Он пролетел сквозь визорную миниатюру квартала и со стуком врезался в стену. Легче мне не стало. Я пару раз померил шагами логово Нищеброда, натыкаясь глазами на новомодные приблуды в виде магнитных гидродинамических гранат, да импульсных абордажных крюков – и даже ходу не сбавил. Только губу закатал. Знает, сука, что выставить мне на глаза!
Нищеброд сидел посреди комнаты без окон, шевелил связанными руками, пытался размять задницу и зыркал на меня из-под дред апельсинового цвета одним глазом. Второй глаз заплыл – потому что не следовало мне под горячую руку сообщать, где он меня видел и на чем вертел. Сейчас смотрел бы двумя глазами.
Поскольку мой забег ума мне не добавил, даже наоборот – отнял у меня последнюю уверенность в правильности моих действий, я остановился. Стул, кроме того, на котором отсиживал задницу Нищеброд, имелся лишь один. Тот, который валялся у стены. Я направился к нему, чтобы использовать по назначению.
– В глазах от тебя рябит, парень, – услышал я. – Присядь, остынь.
После его разрешения садиться мне стало западло, но я наступил себе на горло. Вытащил стул на середину комнаты, оседлал его наоборот и сел, облокотившись на спинку.
– Сам понимаешь, что я не при делах, – назидательно заговорил Нищеброд. – Развяжи меня. Мы в связке, Макс. И выбираться будем вместе. Давай еще раз по порядку. Назови мне точное время, когда дамочка была в клубе – и я тебе ее на тарелочке выдам. Со всеми бабскими секретами. Там и будем разбираться, откуда рыбка уплыла.
Я молчал. С той самой минуты, как передо мной распахнулась бронированная дверь в святая святых стало ясно: Нищеброд тут ни при чем. Но всё равно пришлось кулаками помахать – не зря ж я в такую даль приперся? Да что там душой кривить – логическая цепочка перестала выстраиваться после того, как мой единственный подозреваемый ответил на мой вызов.
Переиграл сам себя? Дескать, было б у меня рыльце в пушку, разве б я оставался в доступе – полная чушь. Мне его вскрыть при контакте проще, чем панцирь лобстера ножом.
Винцент Форс – он же кракер, вполне себе профессионально взламывающий базы локальных сетей. А как по мне так Нищеброд – от нашего знакомства. Я подобрал его на кракерских задворках, законченного социопата и БИЧ-зависимого настолько, что патология дополнялась психотропными био-модусными веществами. Чтоб вы знали, это не таблетки. И даже, скажем, не то, что вводится через рот или вены. Эта такая противная скользкая дрянь, которая сама ползет в то отверстие, где ей самое и место.